— Как пожелаешь человек, — пожал плечами целитель. — Пришли за мной своего друга, если тебе всё-таки станет плохо.

— Непременно! И вот, — квартирмейстер отвязал кошель, полный железных монет, самой ценной подводной валюты. — Это плата за врачевание. Я должен тебе ещё с тех пор, как ты выходил меня после дрейфа в море. Бери, бери, целитель, не отказывайся. У меня теперь есть жалование и я могу позволить себе.

— Я же говорил, — улыбнувшись, Ицамна хитро прищурился и лучики морщин углубились на старческом лице. — Хороший ты человек, чужеземец. Неудивительно, что кулуаканцы считают тебя своим.

— Мы должны рассказать отцу, — заявила тланчана, едва они с Эстебаном покинули хижину лекаря. — Ты видишь, Тиен, как резко изменилось течение.

Глушь на окраине города далёкая от церемониального центра отлично подходила для приватного разговора. Квартирмейстер привалился к дереву в попытках отдышаться: после сильного напряжения накатила резкая слабость.

— Не надо, — прохрипел он. — Ещё есть время. Нужно разобраться, немного подождать.

— Мой отец только что бросил вызов Тланчанпану, — не унималась русалочка. — Он должен знать, с чем придётся столкнуться.

— Мы сами не знаем, — парировал моряк. — Нам не известно, какой силой обладает ваш император. Не ясно, кто из его сторонников, кроме вашего благословенного историка, знает о древнем ритуале. Кроме того, я не стал бы списывать со счетов слова целителя. Не удивлюсь, если этот ваш Создатель Воды вселился в самого тлатоани.

— В таком случае тем более, — тланчана коснулась его руки, маленькой ладошкой принялась перебирать мозолистые пальцы. — Мы должны оценить риски. Придумать обходные пути.

Мы. Русалочка говорила так, словно он, Эстебан, имел отношение к подводному острову и его политическим передрягам. Словно ему было интересно, кто займёт русалочий престол.

Свободной рукой Эстебан устало потёр переносицу. В голове тяжёлой, как пушечное ядро, не было ни единой дельной мысли.

— Оценивать риски нужно было раньше. До того, как твой отец ввязался в войну.

— Тиен, ты же столько лет посвятил мореплаванию, — Иш-Чель взяла его лицо в лодочку ладоней. — Ты лучше меня знаешь: корабль плывёт и в шторм и в качку, пока команда работает слаженно. Сейчас мы с тобой в одной лодке, но если потонет Кулуакан, ты пойдёшь ко дну вместе с нами.

Она обладала каким-то колдовством. Убеждала Эстебана словами и поцелуями. Подталкивала к решениям, которые сам квартирмейстер едва бы когда-либо принял. Как потакал её капризам отец, так и он, Эстебан Альтамирано, волей или неволей делал то, что она просила.

— Отец вступился за тебя, — шептала тланчана. — Это ли не повод отплатить ему благодарностью?

— Я потомок тех, из-за кого весь ваш народ оказался под водой. Безусловно, сразу твой отец не убьёт меня, я ему нужен. Но даже ты не можешь знать всех его планов.

— Вождь мудр и милостив. Он не бросает тех, кто ему предан.

Её слова, как мёд и патока. Хотелось увязнуть, махнуть рукой и со всем согласиться. Отчасти она была права, но…

— Скажи, любовь моя, — квартирмейстер взял её за подбородок и заглянул в глаза, — ты ведь не знала, что правитель готовится к войне? Это решение он принял давно, но тебя не посвятил, верно?

Испугавшись, Иш-Чель утвердительно моргнула. Не ожидала от любовника грубости.

— А говорил ли тебе царственный отец о том, что обещал мне взамен на десяток кораблей? Не сказал?

Всё, что кипело внутри с тех самых пор, как Альтамирано попал сюда, рвалось наружу. Дымилось, как вулкан Шипелопанго, и в переломный момент готовилось низвергнуть кипящую лаву.

— Он обещал вернуть меня назад, — этими словами испанец намеренно колол и жалил её. — На поверхность. Он наградит меня тем, что вернёт домой.

На мгновение квартирмейстеру стало легче. Его признание словно дало ей пощёчину. Внутренняя злость отступила, но, сказав это, Эстебан тут же пожалел.

Как же чудовищно это прозвучало. Мадре де Диос, кто тянул меня за язык?

— То есть рано или поздно, — тланчана убрала его руку со своего лица и отошла на полшага, — ты покинешь подводный мир. Твоя усердная работа направлена именно на это. Что ж, я понимаю. Это хорошо и правильно. Когда я сидела в бочке, единственное о чём я могла мечтать — выбраться из неё.

— Иш-Чель, я иначе хотел сказать… — квартирмейстер сделал шаг навстречу к ней, но русалочка вскинула ладонь.

— Тебе всё равно, что будет с Кулуаканом, твоя задача покинуть его. Выбраться на волю из тесной бочки. И, разумеется, ты делаешь только то, что в твоих интересах.

Хрупкая маленькая русалочка не походила на других женщин. Она не плакала, не обзывала его последним негодяем, не прокляла и не пожелала отправиться в пасть к Морскому Дьяволу. С королевским самообладанием хладнокровно строила планы.

— Значит и мне пора подумать о собственной выгоде, — заявила тланчана. — Мы на пороге войны с тлатоани и знание о древнем ритуале может помочь нам. Хочешь ты этого или нет, я доложу отцу. Пусть он решает, что делать.

Её взгляд — иглы ледяного дождя. Прошивали насквозь, прибивали к земле, не давали сделать шагу.

— Иш-Чель… — беспомощно прокряхтел моряк.

Но разве теперь она услышит? Разве теперь станет говорить с ним?

— Возвращайся к работе, Тиен, — было ему ответом. — Если хочешь успеть, тебе придётся очень постараться.

Дочь касика направилась к поместью самым коротким путём. Раньше квартирмейстер и не знал об этой тропе, а теперь молча смотрел ей в след. Безжалостная жара Кулуакана танцевала вместе с внутренней лихорадкой. Болело плечо, раскалывалась голова, взмокла шея, а в душе царил раздрай.

Иш-Чель влияла на мужчин, которые её любили. Именно поэтому касик так сильно баловал свою дочь, по этой же причине квартирмейстер ввязывался в сомнительные авантюры. Эстебан Альтамирано бесспорно её любил.

Несколько мгновений огонёк горел. Затем, лениво склонившись к земле, вильнул и окончательно погас.

— Дьявол! — выругался Эстебан разочарованно.

Единственный способ избавиться от терзающих душу мыслей — работа. Умственная. Покуда тяжёлый физический труд не мог избавить от мук совести. Натягивая ванты, Эстебан думал о споре с Иш-Чель. Калибруя румпель, перемалывал в голове её слова. Чертыхался, закрепляя парус, но ругал отнюдь не части крепежей.

Сегодняшний день подарил ему отдых от акта искреннего самобичевания. Наконец-то работа целиком заняла его внимание: тланчане доставили пробные экземпляры серы и квартирмейстер приступил к изготовлению чёрного пороха. Колдовал над реактивами.

С серой ничего делать было не нужно, она уже имела готовый вид. Уголь пришлось разбить молотком на мелкие кусочки, растолочь, а затем с помощью добытых у Ицамны жерновов растереть в мелкий порошок. Следом селитра. Она слеживалась комками, как снег, и прежде всяких дел её полагалось просушить в печи и только потом измельчить до мелкого мукообразного порошка. Печью послужил глинобитный горн, в котором крестьяне обжигали свои изделия, а для измельчения пригодились всё те же жернова.

Полученные реактивы Эстебан скрупулёзно смешал в керамической ступке и долго-долго перемалывал в пыль.

Хороший порох должен вспыхнуть. Ярко, живо и быстро. Пшух, и готово! У квартирмейстера вместо короткой вспышки вышло ленивое нечто.

— Так, посмотрим, — испанец задумчиво потёр подбородок, запачкав лицо углём. — Едкого дыма нет, это хорошо… Однако на месте сгорания остались белые пятна. А о чём это нам говорит? — рассуждая, пощёлкал пальцами. — Это говорит о том, что в смеси слишком много селитры.

Костяной ложечкой добавил серы и угля. Серы чуть больше — она отвечала за скорость горения — и снова принялся орудовать пестиком в ступке. Этот эксперимент проделал ещё несколько раз, пока не добился, наконец, нужного результата.

— Итак запишем, — чумазый, но довольный Эстебан взял лист тланчанской бумаги, изготовленной из луба растения амате, и сделал для себя пометки. — За неимением весов, стоит указать примерные пропорции. Относительно серы… селитра — три к одному, уголь — один к одному. Горючую смесь проверять всякий раз после смешивания…