— В нижние части судна не погружаться во избежание травм, — командир дал знак тланчане, — Благороднейшей Иш-Чель полагается всё, что чтимая дочь нашего касика найдёт на палубе. Только на палубе.

А вот это совсем издевательство! На палубах обычно толком ничего нет, кроме оборванных снастей и груды деревяшек.

Спорить, между тем, русалочка не рискнула и поплыла в единственное место, где могла разжиться чем-то любопытным: в каюту капитана. Пробраться туда, однако, делом оказалось непростым — в помещении раскардаш царил чудовищный. Рухнувшие балки проломили мебель, кое-где торчали острые обломки и части крепежей, в стеллаж с бумагами попал снаряд и всё это безобразие было щедро присыпано осколками стекла.

От ужаса, что творился на этом судне, по телу тланчаны пробежала дрожь. Знакомое ощущение паники захватило её: слишком свежи были воспоминания.

Иш-Чель машинально бросила взгляд в угол каюты — тесной бочки там не наблюдалось. Только груда досок и непонятного барахла.

К удивлению русалки уцелел, однако, капитанский письменный стол. Небольшой ящик в нём когда-то запирался на ключ, но сейчас замок был сильно искорёжен. Тланчана аккуратно потянула ручку на себя, извлекла груду размокшей бумаги и писчие инструменты.

Для чего был нужен пустой бутыль — не знала, но деревянное перо с изящным золотистым наконечником одобрила и сунула в котомку. Затем выудила изогнутую курительную трубку с золотым теснением по краю табачной чаши и гравировкой на мундштуке — тремя витиеватыми символами. Как следует читать эти завитушки дочь вождя не ведала, но с радостью и волнением сочла находку весомым поводом, чтобы назначить испанцу тайное свидание и под предлогом расшифровки загадочной вещицы, наконец-то снова увидеться с чужеземным моряком.

Эстебану снился сон.

Дивный, неземной, райский.

Будто сидел он на берегу моря. На белом перламутровом песке. Зачерпывал рукой горсть и медленно, не торопясь, высыпал обратно. Берег лениво поглаживали волны. Накатывали убаюкивающе и тут же отступали, переливаясь на солнце всеми оттенками голубого и синего. Тёплые, как слабый тропический дождь.

Вдалеке мерно покачивалась «Санта Люсия». Солнце чертило силуэт корабля, но квартирмейстер мог узнать родное судно хоть в тумане, хоть в кромешной темноте. Помнил каждую деталь, каждую мелочь от бушприта до самой кормы.

Вокруг не было ни шума, ни суеты. Ни жара, ни зноя, ни ветра.

Лишь штиль.

Снаружи и внутри. На море и в душе. Кругом и повсюду — штиль.

Моряки когда-то рассказывали о Поляне Скрипача. Месте, где усталый матрос мог наконец-то лечь на теплую зеленую траву и отдохнуть под звуки чарующей скрипки. Забыть тяготы, забыть печали, забыть обо всём и помнить лишь одно — ад не вечен.

Эстебан нарисовал себе другой рай. Свой. Персональный. Во сне, в его далёком воображении этот кусочек Эдема не был бы полон без неё…

Иш-Чель вытянулась рядом на безлюдном пляже и, зажмурившись, млела на солнышке. Её прелестные ноги скрывала юбка-солнце цвета, который в Испании называли селесте — небесно-голубой, — а роскошные смоляные волосы эффектно разметались на перламутровом песке.

Квартирмейстер находил разбросанные рядом мелкие стекляшки. Круглые, скрупулёзно обточенные морем до гладких переливчатых камешков. И с сосредоточенным видом выкладывал дорожку самоцветов один за другим русалочке на впалый смуглый живот.

Коралловый, шафрановый, маисовый, малахитовый…

— Что ты делаешь? — хихикнув, спросила тланчана.

— Любуюсь произведением искусства. — испанец развязал шнурок на её лифе, оголив пленительную грудь с тёмными, как виноград, сосками.

— То есть битым стеклом. — всё так же не открывая глаз, подытожила она.

— То есть… тобой. — пурпурный камешек Эстебан положил на один сосок, тёмный сапфировый — на другой.

По-русальчьи хрупкая и гибкая Иш-Чель являла собой гениальное творение Бога… Или дьявола. Или тех древних, забытых, изгнанных идолов, что столетиями заправляли делами юкатанских земель.

Но разве могли древние жестокие Боги создать столь нежную красоту?

Впрочем, имя творца для Эстебана значения не имело.

— Здесь так хорошо. — звонкий девичий голос вывел моряка из оцепенения. — А ты всегда молчалив и задумчив. О чём ты мечтаешь, Тиен?

— Прямо сейчас желания мои взаимоисключающие. — испанец выудил откуда-то крупную розовую жемчужину и положил русалочке аккурат в ложбинку между грудей.

Тланчана открыла глаза, повернулась на бок, всем своим видом выражая заинтересованность, и импровизированная стеклянная мозаика в одночасье разрушилась. Бряцнули на песок разноцветные стёклышки.

— Назад хочу. — Эстебан взял стекляшку наугад и запустил в море. Взглянул с тоской на силуэт родной старушки «Люсии».

В историю с подводным царством не верилось до сих пор.

Целый остров с людьми, — ну хорошо, тланчанами, — со своими законами, изобретениями, архитектурой, языком, письмом. Мир невозможный, нелогичный, неправильный!

Словно двести лет назад, когда на всём континенте временная лента преломилась — под водой всё шло дальше своим ходом.

Руки квартирмейстера коснулась узкая ладонь. Русалочка улыбалась тепло. Понимающе. Словно заранее знала, каков будет ответ.

Но теперь Эстебан сам не был уверен в своих желаниях. Помышлял о несбыточном, о вещах, — как он сам выражался, — взаимоисключающих. Абсурдных.

— И в то же время я до безумия, — Альтамирано наклонился к Иш-Чель низко-низко, так, что её дыхание оседало на его губах. — до ужаса, до дрожи, до отчаяния хочу тебя.

Таким упоительным поцелуй мог быть только во сне.

Как будто всё блаженство, всё удовольствие мира сосредоточилось в этом поцелуе. Как будто гладить острые плечи, прижимать к себе за тонкую талию, задирать нетерпеливо юбку, чтобы провести ладонью по смуглому бедру, — и есть уже пик наслаждения. Чистый экстаз.

Жаждущий Эстебан пил сладострастные стоны своей прекрасной Иш-Чель и никак не мог напиться. Вдыхал её запах, пьянел и мечтал опьянеть ещё сильнее. Пытался урвать, отхватить побольше. Запомнить накрепко.

Пожалуй, даже в сонном забытьи понимал — всё это нереально. Лишь морок, мираж, фантазия.

Игра воображения не потушит пожар, не подарит истинной радости, не приведёт к желаемому. Быть может настоящая Иш-Чель не захочет принять от него поцелуй. Очевидно, никогда не впустит в свой рай…

Солнце на горизонте стало пронзительным, ярким. Настойчиво пробивалось, словно сквозь незашторенное окно, жгло и слепило. Сшивало лучами воедино небо и море.

Рай медленно таял. Исчезал.

Испанец слышал пение птиц, шелест травы, а вместе с ними суетливое хлопанье дверей, курлыканье индюка, неразборчивый говор на незнакомом языке, топот и голоса слуг.

Образ Иш-Чель померк.

К великому сожалению квартирмейстера в великом Кулуакане, древнем подводном городе, наступил рассвет.

Сегодняшним утром новообретённое сибаритство практически достигло совершенства — у входа во флигель Аапо натянул кусок хлопкового полотна на манер козырька, притащил откуда-то плетёное из лозы кресло и накрыл завтрак на этой импровизированной веранде.

Испанец мигом почувствовал себя богатым ямайским плантатором.

Работой загружен не был, в хоромах жил комфортабельных с видом на сад, слуги перед ним лебезили да поклоны отвешивали и приказом местного феодала потчевали деликатесами.

К местным блюдам, однако, у Эстебана появились вопросы.

— А это с чем? — обращаясь к слуге, указал моряк на тортилью с подозрительной желеобразной начинкой.

— О, это господин Чак приказал подать своему дорогому гостю изысканное угощение в виде тортильи с мясом аксолотля. — Аапо даже не пытался скрыть, как сильно ему хотелось отведать лакомство, о котором спросил квартирмейстер.

— Аксолотля?! — Альтамирано едва не поперхнулся. — Вы едите это милое улыбчивое… водоплавающее?