Как и ты? Чувство вины обжигает меня, не давая сказать ничего больше.

— Мой преподаватель литературы, — продолжает она. — Мне едва исполнилось восемнадцать, я всегда любила книги как способ сбежать от реальности, и я была без ума от него и от того, как он преподавал, как он видел книги, объяснял их и оживлял их. Остальным студентам в основном было скучно, но я была очарована. Я оставалась после занятий и обсуждала с ним лекции, которые он, конечно, любил, и я находила повод зайти к нему в кабинет и задать вопросы, просто поговорить с ним. — Её щёки краснеют. — Он был красив. Он был старше, ему было за тридцать, но я не придавала этому значения. Мне казалось сексуальным быть с мужчиной постарше... — Она краснеет ещё сильнее и смотрит на меня, словно осознавая то, что я понял уже давно... что ей нравятся мужчины постарше, и она всё ещё ввязывается в то, во что не должна, с кем-то, кто слишком стар для неё и имеет над ней слишком большую власть.

Она прикусывает губу и отводит взгляд.

— Всё быстро переросло в нечто большее. Однажды он взял с полки книгу, показал её мне, и… я его поцеловала. Не знаю, что на меня нашло. Он просто… все эти разговоры заставляли меня чувствовать себя особенной. Он был старше, искушённее, он уделял мне внимание. И я убежала, как только сделала это. Я думала, он разозлится, но на следующий день, когда у нас была пара, он попросил меня остаться. Он отвёл меня в свой кабинет и запер дверь…

Сиена с трудом сглатывает, а мои руки сжимаются в кулаки. Я зол… чертовски зол. Я хочу найти этого человека, вырвать ему позвоночник и задушить его. Может, он и не причинил ей физического вреда, но он причинил ей боль, и от мысли, что кто-то может причинить вред этой женщине, мне хочется убивать.

— До него у меня никого не было, — шепчет она. — Я однажды поцеловалась с парнем, в восьмом классе. Я была такой наивной. Я знала, как всё это работает, я… трогала себя раньше, но никогда не позволяла никому другому прикасаться ко мне.

— Сиена… — её имя звучит грубее, чем я хотел, и она резко поднимает на меня взгляд.

— Просто дай мне закончить. — Она прикусывает губу. — Это было так ошеломляюще. Он прикасался ко мне, целовал меня, укладывал на стол… Это было похоже на сцену из фильма, но происходило со мной, и я не была уверена, что хочу всего этого, может, только часть. Но он действовал так быстро, что я не знала, как сказать «нет» и стоит ли вообще... Я хотела понравиться ему. Хотела, чтобы он меня уважал. Мне даже не было приятно. — Она горько усмехается. — Он явно не беспокоился о том, чтобы я кончила. Он даже не надел презерватив. Я спросила, есть ли у него он, и он ответил, что нет, что он хочет почувствовать меня и что он выйдет из меня. Но… он этого не сделал. Очевидно.

Чистая, раскалённая добела ярость переполняет меня. Какой-то говнюк-профессор воспользовался ситуацией с восемнадцатилетней девушкой, которая не знала, что делать, и с тех пор она носит это с собой.

— Он дал мне денег на план Б, после. — Она пожимает плечами, как будто это уже в прошлом, но что-то мне подсказывает, что это не так. — Очевидно, ничего не вышло. На следующий день, когда я попыталась заговорить с ним после занятий, он сказал, что занят. Я пришла в нерабочее время, когда его дверь была открыта, и было ясно, что он не хочет меня видеть. То, что я считала - сексуальной, запретной любовью, оказалось просто перепихоном со студенткой, и как только он это сделал, я ему больше не нужна была.

Моя челюсть сжимается, зубы скрежещут.

— И ты рассказала ему об Адаме?

Сиена кивает.

— Я сказала ему, что беременна. Он сказал, что это не его проблема. Что если я попытаюсь сделать это его проблемой, он позаботится о том, чтобы меня исключили и ни в один другой колледж меня не приняли бы.

— Чёрт, Сиена...

— Не смей преследовать его. — Смеётся она, вытирая уголок глаза. — Я не хочу, чтобы это было на моей совести после всего, что произошло. Я больше не хочу об этом думать, честно говоря… Обычно я не думаю, за исключением этого момента, потому что… ну, я подумала, что тебе следует знать. После...

Я делаю глубокий, медленный вдох и выдох, пытаясь справиться с бурлящими в груди эмоциями.

— Что ты сделала?

Она коротко смеётся.

— Я бросила учёбу. Работала официанткой столько, сколько могла, пока не была почти готова к родам, копила, сколько могла. Первые несколько месяцев я подрабатывала барменом, пока не начала полнеть, и они сказали, что не могут этого допустить. Я вернулась на работу почти сразу после рождения Адама. А потом однажды на работе у меня началось кровотечение... — Она прикасается к своей груди, и в кои-то веки я не испытываю дикого возбуждения. Я могу думать только о том, через что ей пришлось пройти, о том, что никто, ни один человек не заботился о ней до сих пор.

От этого мне хочется заботиться о ней вечно. И это меня пугает.

— Они уволили меня. Что, технически, незаконно, как и увольнение с первой работы из-за слишком заметной беременности. Но что мне было делать? Подать на них в суд? — Она закатывает глаза. — Мне нужны были деньги, чтобы у нас с Адамом была крыша над головой. Я увидела объявление о наборе в «Гибискус» и пошла туда. А когда Дуг сказал, что все девушки подрабатывают и что мне нужно снять видео и поработать с камерой, я согласилась. — Она прикусывает губу и смотрит на меня так, словно думает, что я буду её осуждать. — Мне нужны были деньги. И это были хорошие деньги.

— Ты не отдала его. — Это просто наблюдение, ничего больше, но я вижу в глазах Сиены вспышку вины. Я узнаю это чувство, с которым в последнее время знакомлюсь всё лучше и лучше.

— Нет. — Она прикусывает нижнюю губу. — Наверное, стоило. У него могла бы быть семья получше. Люди, которые могли бы о нём позаботиться. Но я была одинока и просто… Я не хотела этого. — Она слегка пожимает плечами и смотрит на меня с виноватой улыбкой. — Никто не говорил мне, что делать. Я забеременела и хотела оставить его. Так я и сделала. Думаю, это было... решение, которое я могла принять сама. Что бы из этого ни вышло. Даже если бы ему было лучше...

— Ему бы не было лучше, — резко говорю я, перебивая её. — Не говори так, Сиена. Ты замечательная мать.

Её румянец становится ярче, и она выглядит испуганной.

— Этот ребёнок обожает тебя, — продолжаю я, почему-то не в силах остановиться, раз уж начал. — И он должен. Ты пожертвовала всем ради него. Ты работала на работах, которые ненавидела, жила в небезопасных местах, делала всё возможное, чтобы он был сыт, одет и любим. Никогда не сомневайся в правильности своего выбора.

Сиена с трудом сглатывает.

— Но теперь он в опасности из-за меня. Из-за моего выбора.

— Он в опасности, потому что в этом мире есть злые люди, которые охотятся на невинных. Это не твоя вина. — Я резко качаю головой. — Не вини себя.

— Если бы я не работала в том клубе…

— Тогда ты была бы где-то в другом месте, и могло бы случиться что-то ещё плохое. Ты не можешь винить себя за жестокость других людей.

Она кивает и снова вытирает глаза. Что-то сжимается у меня в груди, тянет меня к ней, чтобы утешить, но я не подхожу. Я не знаю, как утешить кого-то, как быть не жестоким и бессердечным. Я мог бы убить кого угодно ради неё, но я не уверен, как избавить её от боли. И я боюсь того, что сделаю, если прикоснусь к ней, боюсь того, как сильно я все ещё хочу её, даже сейчас. Боюсь потерять контроль.

— Ты хорошая мать, — говорю я ей вместо этого. — Лучшая мать, о которой только можно мечтать. Я видел, как ты относишься к нему, какая терпеливая, любящая и настойчивая. Ему повезло, что у него есть ты.

Сиена слабо улыбается.

— Спасибо, — тихо говорит она. — Ты говоришь так, будто и сам веришь в это.

— Так и есть, — уверяю я. — Я просто говорю тебе то, что ты уже должна знать.

Она вздыхает и, покачиваясь, проводит босыми ногами по ковру. Спустя долгое мгновение она снова поднимает на меня взгляд своих мягких зелёных глаз.