Мне нужно привести мысли в порядок. Нужно сосредоточиться на том, чтобы она была в безопасности, чтобы Адам был в безопасности, на том, что делать дальше, чтобы раз и навсегда покончить с угрозой со стороны Руссо. Но мои мысли заняты ею, тем, что она заставляет меня чувствовать, и тем, как исправить то, что произошло на том складе. Что я должен был сделать… что мы оба должны были сделать.

Нам нужно поговорить об этом, а разговоры никогда не были моей сильной стороной. Я никогда не умел этого делать.

Когда внедорожники подъезжают к особняку, я заталкиваю Сиену внутрь так быстро, как только могу. Она нужна мне в безопасности, за стенами, которые смогут её защитить, подальше от всех, кто может причинить ей вред.

— Дамиан? — Её голос вырывает меня из лихорадочных, беспорядочных мыслей и возвращает в настоящее. Она смотрит на меня с беспокойством, с беспокойством за меня, и это заставляет меня остановиться. — Ты в порядке?

— Я в порядке. — Ложь слетает с моих губ. Я не в порядке. Я совсем не в порядке. Но я не знаю, как объяснить ей это, не показавшись при этом слабым.

— Мне нужно увидеть Адама, — говорит она, и я слышу боль в её голосе. Ей нужно обнять сына и убедиться, что с ним действительно всё в порядке.

Я медлю.

— Конечно. — Конечно, ей нужно увидеть сына. Мне нужно пойти и отчитаться перед Константином. Но я пока не хочу выпускать её из виду. Я не могу. Это кажется физически невозможным.

Я следую за ней вверх по лестнице, в комнату её сына. Она идёт так быстро, что мне приходится делать большие шаги, чтобы не отставать, и к тому времени, как мы подходим к комнате, она уже задыхается. Она делает глубокий вдох, стоя у двери, а затем распахивает её.

Адам лежит в комнате, свернувшись калачиком в обнимку с плюшевым животным. Уже поздно, за полночь, но он не спит и беспокойно грызёт большой палец. Как только он видит Сиену, его зелёные глаза, так похожие на её глаза, расширяются от восторга.

— Мама! — Он вскакивает с кровати и бросается в объятия Сиены. Она прижимает его к груди, гладит по волосам и шепчет что-то ему на ухо, а я чувствую, как у меня сжимается сердце, словно оно вот-вот разорвётся. Я смотрю, как она обнимает его, уткнувшись лицом в его тёмные волосы, и мне больно видеть такую семью, о которой я всю жизнь твердил себе, что у меня никогда не будет и не должно быть такой.

У меня никогда не было такого. Никогда не думал, что захочу этого. Но, глядя на Сиену с сыном, видя, как расслабляется её тело, когда она знает, что с ним всё в порядке, я понимаю, почему мужчины начинают войны ради своих семей.

Я на грани того, чтобы начать войну ради неё.

— Я испугался, — бормочет Адам, уткнувшись Сиене в плечо, его тихий голос звучит приглушённо. — Ты не пришла домой.

— Я знаю, детка. Мне жаль. Но теперь мы здесь, и мы в безопасности.

— Вы оба? — Адам отстраняется, чтобы посмотреть на меня через плечо своей матери. — Дамиан тоже вернулся?

Я выдавил из себя натянутую улыбку в его сторону.

— Да, малыш. Я тоже вернулся.

Облегчение на его лице - как удар под дых. Этот трёхлетний мальчик беспокоился обо мне. Обо мне, человеке, который зарабатывает на жизнь убийствами и делает такое, что взрослому мужчине приснился бы кошмар. Но этот невинный малыш боялся, что со мной что-то случится.

Адам оглядывается на мать.

— Мама, ты грязная. И раненая. — Он прикасается к её лицу, и Сиена прикусывает губу.

— Я просто немного пострадала, — серьёзно говорит она. — Просто небольшая царапина, как будто ты споткнулся и ударился коленом. Но я в порядке. Мне просто нужна была минута, чтобы прийти в себя.

Это ложь от начала и до конца, но она не могла сказать Адаму правду. Сомневаюсь, что она когда-нибудь это сделает.

— Тебе нужно умыться, мама, — торжественно произносит Адам, и Сиена заливается звонким, резким смехом.

— Хорошо. Но только если ты пообещаешь немного поспать. Уже очень поздно.

— Я устал. — Он зевает, явно измотанный теперь, когда он больше не беспокоится о матери и обо мне. — Я лягу спать.

— Хорошо. — Сиена относит его обратно в постель, и я выхожу в коридор, чтобы дать ей возможность уложить его и пожелать спокойной ночи. Мне кажется, что я не должен вмешиваться. В конце концов, что бы ни произошло на складе, какие бы доказательства я ни предоставил Джованни Руссо, это не моя семья. Сиена не принадлежит мне ни в каком значимом смысле, и её сын не мой ребёнок. Её семья - это её семья, отдельная от меня, и так будет всегда.

Почему, чёрт возьми, так чертовски больно?

Когда Сиена выходит в коридор, она выглядит удивлённой, но радуется, увидев меня. И измученной. Она выглядит совершенно, абсолютно измученной.

— Мне нужно в душ, — тихо говорит она. — Мне нужно…

— Я знаю. — У меня такое же чувство, такое же желание стереть из памяти время, проведённое на том складе, соскоблить его с кожи и спустить в канализацию. Логически я понимаю, что она хочет смыть не мои прикосновения, но всё равно, это тоже причиняет боль моей нелогичной части. Я хочу накрыть её своим телом, прикоснуться к каждому сантиметру её тела, оставить отпечаток на её коже… а она хочет только очиститься от того, что только что произошло.

— Ты голодна? — Спрашиваю я, и её губы кривятся.

— И да, и нет. Да, но я не думаю, что смогу есть. Мне просто нужно принять душ... и поспать. Это всё. Я поем утром.

Моя челюсть сжимается, но я киваю. Я уже подумываю о том, чтобы убедиться, что ей принесут еду наверх. Ей нужно поесть, несмотря ни на что. И я… Она мне просто нужна. Но сейчас не время говорить об этом, особенно когда я даже не знаю, что сказать.

— Я пойду поговорю с Константином. Проверю, что поместье заперто. Я... — Я сжимаю губы, в моей голове борются за первенство сотни разных мыслей. — Я зайду к тебе. Позже.

Я иду будить миссис Хорват и прошу её отнести поднос с едой в комнату Сиены, а затем провожу следующий час, разбираясь с протоколами безопасности вместе с людьми Константина, проверяя записи с камер и следя за тем, чтобы все входы были под контролем. Константин говорит, что мы поговорим утром, что сегодня его приоритетом является Валентина, и я его понимаю. Он доверяет мне обеспечение безопасности. Но я не могу сосредоточиться на работе. Это из-за женщины наверху, которая, наверное, сейчас стоит под горячей водой и пытается смыть с себя воспоминания о чужих руках на своей коже.

От этой мысли мне хочется пробить кулаком стену. Мне хочется найти Руссо и содрать с него кожу. Я не просто хочу его убить, я хочу, чтобы ему было больно. Я хочу, чтобы он молил о пощаде, прежде чем я с ним закончу.

Я хочу, чтобы вся боль Сиены отпечаталась на его теле, прежде чем он умрёт.

Когда я наконец поднимаюсь наверх, быстро приняв душ, я не слышу шума воды в её душе. Я решительно стучу в дверь и слышу тихий голос Сиены.

— Кто там?

— Я. — Интересно, откроет ли она дверь или попросит меня уйти. Она имеет на это право. Я поклялся защищать её и... Сегодня я причинил ей боль. Я могу спорить с самим собой, что это было вынужденно, что у нас не было другого выбора, но, в конце концов, я всё равно причинил ей боль. Я всё равно разрушил то, что даже не планировал с ней строить. И мысль о том, как хорошо ей было, как легко я мог бы войти в неё, даже несмотря на то, что все смотрели на нас, даже несмотря на то, как всё произошло…

Я чувствую себя чёртовым монстром.

— Входи. — Звук её голоса, приглашающего меня войти, приносит мне невероятное облегчение. Я открываю дверь и, запустив руку в мокрые волосы, прохожу внутрь. На мне спортивные штаны и облегающая чёрная футболка. Я вижу, как Сиена бросает на меня беглый взгляд, сидя на краю кровати и сжимая руками края простыни. На комоде напротив кровати стоит поднос с недоеденным сэндвичем и горкой чипсов, которые выглядят так, будто их уже пробовали.

Я не знаю, что, чёрт возьми, я должен ей сказать. Как мне извиниться за случившееся? Как мне объяснить, что, когда она была на том складе и эти животные прикасались к ней, я был как никогда близок к тому, чтобы окончательно сойти с ума?