Наверное, даже хорошо, что она не застала Вяземского возле своей постели, потому что после того, как он сообщил бы новости наверняка к ним пришла бы неловкость. По крайней мере ей казалось, что присутствие Мстислава заставит её смутиться, ведь вчера она стала его хозяйкой. Не совсем по доброй воле — ведь она почти его принудила и, наверное, временно, но всё же Мирославу это волновало. Было в этом статусе что-то интимное и возвышенное одновременно. Но почему это вообще вызывало в ней такие чувства?

Она стала задумчиво перебирать пальцами распущенные волосы, которые были немного влажными — ей даже их промыли. Наверняка Марта постаралась. В груди у Мирославы пустое пространство стало медленно и тягуче наполняться теплом, как будто кто-то лил из бочки мёд. А когда она вновь подумала о Мстиславе, это тепло превратилось в жар — такой же, какой был в бани, когда Ингрид старательно вытравляла болезнь из её организма.

Всё это время у неё не было возможности обдумать это необъяснимое желание прикоснуться к Вяземскому или ощущение безопасности рядом с ним. Прежде, рядом с мужчинами она такого не чувствовала. До работы в редакции ей нужно было проявлять невероятную осторожность и предусмотрительность во время вечных подработок и поздних возвращений. Она никому не доверяла, боялась и не принимала саму себя — откуда взяться романтики? Став немного старше, ей стало легче находиться в мужском обществе, потому что она поставила между собой и мужским полом непробиваемую кирпичную стену — тогда она уже досыта испила чашу, наполненную пренебрежением и неуважением к женщинам. А во время работы в редакции, когда она уже поуспокоилась и сблизилась с Анатом Даниловичев, ей тоже было особо не до любви — для того, чтобы удержать место приходилось много трудиться, но хоть это и был порой бессмысленный труд, он всё равно отнимал много сил.

Пару раз её звали на свидание — довольно приятные молодые люди, но ей некогда было даже порой поспать лишний час, потому что если она не работала, то искала информацию об оборотнях, настоящую, подкреплённую фактами, а не домыслами скучающих богатеев. И даже если бы не было этого всего — само наличие у неё «недуга» ставило крест на браке и детях, да и на любых долгосрочных отношениях. Мирослава не готова была даже с кем-то дружить и близко сходиться — слишком боялась того, что о ней станет известно. Поэтому она ограничивалась доброй старушкой-соседкой, с которой она беседовала во дворе, пока та кормила бездомных кошек, и коллегами на работе. Ей почти некогда было грустить о своём одиночестве, но когда получалось — она даже тогда мечтала о дружбе, а не о влюблённости или любви. Поэтому за всё то время, что она провела с Мстиславом и ребятами, ей было невдомёк запереживать о том, что, кажется, её план пошёл трещинами.

Чем вообще была эта любовь? Чувство безопасности, надежности и тепла — так можно было описать её? Но если бы Мирослава сказала, что чувствует только это к Мстиславу, то слукавила бы. Это было слишком сложное, непонятное и даже немного пугающее чувство. Оно включало в себя странную смесь пылкости, желания, чтобы он восхищённо смотрел на неё, прикасался только к ней и даже думал лишь о ней — Мирослава здесь поколебалась и решила что ещё о ребятах и Марте. Иначе это уж был бы не Мстислав.

Что же ей было делать со всем этим?

В прошлый раз она не сказала о своих беспокойствах, и в итоге они не поняли друг друга, поэтому сейчас ей казалось разумным поделиться своими переживаниями. Просто это было не так просто сделать — куда легче было закрыться и представить, что ничего не происходит. Мирославе глубоко внутри так и хотелось поступить, но она помнила слова богини о том, что ей нужно было верить в себя. А это означало, что ей нужно быть смелой.

Дверь тихо заскрипела, обрывая безумный поток её мыслей и возвращая в реальность. Мстислав медленно распахнул дверь почти до конца, чтобы войти вместе с тарелкой, над которой шёл пар. Он внимательно следил, чтобы ничего не пролилось, поэтому ещё не заметил того, что Мирослава проснулась. Ей удалось полюбоваться им немного без стеснения — ей не нравились только тёмные круги под глазами, подсказывающие, что их обладатель пренебрегал сном или вовсе решил обойтись без оного. Даже сквозь загар, покрывающий кожу, можно было различить болезненную бледность.

— Ты проснулась.

Увлёкшись, Мирослава не заметила, что Мстислав уже поднял на неё глаза.

— А я шёл тебя будить. Вчера ты ничего толком не ела и, наверное, ужасно голодна. Но после обращения желудок нужно поберечь, поэтому я приготовил тебе овсяную кашу на молоке и добавил туда побольше ягод и фруктов. Ещё немного варенье. То, что осталось после Линнеля.

Мирослава вздрогнула, но не сразу решилась уточнить. Она, двигаясь подобно гусенице, поудобнее расположилась на подушке, пока Мстислав ставил тарелку на тумбочку возле кровати и принёс, отставленную к стене, еще одну табуретку.

Усевшись, он развеял её опасения:

— Линнель в порядке. Всё обошлось. Хозяйка озера… То есть твоя мама после того, как я вытащил тебя на берег, вынудила его выпить речной воды, — тот сразу закашлялся и очистил желудок. Сейчас он настолько в порядке, что уплетает всё то сладкое, что есть в доме. А, может, даже во всём селе.

От этих слов Мирослава почувствовала оглушительное облегчение и улыбнулась, но улыбка вышла немного натянутой. Кое-что не давало ей покоя так же сильно, как самочувствие Линнеля. Она вдруг поняла, что с тех пор, как Вяземский переступил порог, не произнесла ни слова, поэтому смочила горло слюной — снова хотелось пить и, не без колебаний, но всё же спросила:

— А как Раймо?

Уголки губ Мстислава, которые были приподняты, опустились, а тёплое свечение во взгляде, возникшее, когда он вошёл и увидел её в сознании, исчезло. Он помолчал, словно собирался с мыслями. Мирославу манил запах овсяной каши и варенья, но она терпела, не желая отвлекаться даже на мгновение.

— Приезжий колдун сказал, что его опаивали больше месяца, — подчёркнуто спокойно заговорил Мстислав. — Все свершения были продиктованы не им, а навязанным чужим мнением. — Он тяжело вздохнул, а затем откровенно признался. — Но от этого ни легче. Теперь неизвестно, сможет ли он оправиться после такого, сможет ли вернуть себя. И всё это с ним случилось, потому что я не заметил, не уследил, не подметил в нём этих изменений. Как я мог? Мне вверили заботу о четырёх мальчишках, а я не справился…

— А ты стал им отцом, — ласково поправила его Мирослава, придерживая одеялой одной рукой, а другой несмело прикасаясь к мужской руке, на которой бледным напоминанием прошлого отпечатались шрамы от укусов — и ей, наконец, стало понятно чьих. — Мстислав, не кори себя. Ты ни в чём не виноват. Виноваты те, кто это сделал, но сейчас даже это не так важно. Один из них мёртв, а у второго судьба и того хуже. Сейчас важно, чтобы ты понял, что Раймо, чтобы поправиться, нужно не то чтобы ты винил себя, а просто был рядом вместе с остальными ребятами. Поверь мне, он точно знает, как он вам дорог. Просто в какой-то момент жизни обязательно приходят мысли, из-за которых ты начинаешь сомневаться в себе и в близких. Не из-за чьей-то вины, а просто так, это неизбежная боль, которая приходит, когда её совсем не ждёшь. Раймо допустил ошибку: вместо того, чтобы преодолеть эту слабость, обсудить её с тобой, он начал сомневаться в себе и во всём вокруг всё больше и больше, потому, наверное, и стал жертвой этой ситуации.

— Но…

— Не смей! — строго одёрнула Мирослава, вновь спрятав ладонь под одеялом. — Прекрати винить себя во всём. Мстислав, ты что, бог? Откуда в тебе столько уверенности, что тебе всё по плечу? Да вы вообще здесь все такие! Выглядите так, словно вообще не спите и не отдыхаете, а всё только потому, что оборотни. Но вы ведь в первую очередь люди! Раймо был прав. Вас вынудили забыть о том, кто вы — не просто оборотни, обладающие большей силой и выносливостью, а в первую очередь такие же смертные, как и все. Вас вынудили, а вы позволили! Потому что наверняка сами так думали в глубине души. Вы никак не могли до конца принять тот факт, что отличаетесь, ведь вам об этом постоянно говорили, потому и желали угодить даже во вред себе. И вот результат. — Мирослава судорожно вздохнула, пытаясь отдышаться, и покраснела, заметив пронзительный взгляд Мстислава. — Прости, я увлеклась. Просто вдруг подумала об этом…