— Последнюю неделю происходят убийства, — медленно проговорил Мстислав. — У нас двое убитых. Свободное время весь участок посвящает расследованию, но у нас мало улик. Мне нужно, чтобы вы на время запретили приезд туристов. Они могут этот сезон отдыхать где-то в другом месте. Либо ждите кучу жалоб от их семей и комиссии.

— Убивают только приезжих? — упавшим, с нотками подозрения, голосом уточнил градоначальник, бессильно растёкшийся в кресле, словно тесто на столе.

— Только приезжих, — подтвердил Вяземский и взял паузу, про себя надеясь, что тот набросится с обвинениями на него, но градоначальник не зря занимал свой пост и промолчал.

— Я занимаюсь расследованием по просьбе одного из членов комиссии, а, если быть точным, Хрещина, так как нашли тело его престарелого друга. Он был первой жертвой. Второй была женщина, и сначала решили, что это единичный случай — в гостинице она продемонстрировала себя эмоциональной натурой, потому и было выдвинуто предположение, что ночью она отправилась полюбоваться видами, наткнулась на какого-то негодяя и тот ее задушил. Никаких других мотивов не было, как подумали в участке. Но потом мне сообщили, что это не первая смерть. И стало ясно, что не всё так просто.

Мстислав прокашлялся, пытаясь скрыть неудовольствие этим фактом.

Пекки — единственный, кто занимался расследованием, сделал вид, что для их мест в порядке вещей находить труп туристки, которая, находясь в незнакомом месте, посреди ночи отправляется гулять, где ее душит какой-то ненормальный и оставляет мирно лежать на самом видном месте на поляне. Чудаковато, но не смертельно. Пекки вообще было сложно удивить. Особенно, когда речь заходила о чужаках.

А об убитом мужчине Мстислав вообще чуть ли не случайно узнал. Ему сразу не сообщили, потому что он со своими ребятами был занят железнодорожными работами и возвращался домой нечасто, из-за этого и сам не почувствовал беды. Ему показали только вторую убитую тогда, когда начальник участка пришёл к выводу, что происходит что-то подозрительное, и ненароком упомянул первый труп.

А через два дня из города приехал Хрещин и попросил Мстислава об услуге. Он был знаком с его отцом и подозревал, что община — это нечто большее, чем просто сельские жители, проживающие подле одного озера и поддерживающие друг друга. Тогда же он предложил ему в помощь сыщика из столицы, но Вяземский настоял, что разберётся быстрее самостоятельно. Да и речи быть не могло о том, чтобы приезжие ходили по их земле, что-то вынюхивая и выкапывая. Община села не одобрила даже его расследование, что уж говорить о большем.

— Мне необходимы деньги для участка и нашего судмедэксперта, которые работают сейчас сверхурочно. И это не обсуждается, — тихо, но вкрадчиво подчеркнул Мстислав, заметив, как вскинулся градоначальник.

Тот стушевался и отвёл взгляд кивая.

— Хорошо.

— Я вернусь, как только найду убийцу и надеюсь, что проблема с финансированием решится, иначе я окончательно прикрою вашу туристическую лавочку, — спокойно заключил он, а затем поднялся и собрался уходить, полагая, что сказанного будет достаточно.

Но градоначальник, смущённый из-за своей покладистой реакции, возмущённо вскричал:

— Ты это не решаешь, Мстислав! Твоя семья больше здесь не заправляет.

Вяземский задумчиво воззрился на градоначальника сверху вниз, не понимая, как тот за столько времени ещё не сообразил.

— Если я захочу, то заберу у вас всё, — просто сказал он.

Лицо градоначальника стало багроветь от гнева.

— Но я этого не хочу, — сдержанно продолжил он, немного слукавив на этом моменте.

Вяземский, возможно, и рискнул бы, если бы не предсказание вещуньи. Угораздило же его с ней связаться.

— Вместо этого я в любой момент могу отозвать своих ребят и тогда ни добычи диабаза, ни малинового кварцита, ни срочных просьб комиссии и лично ваших, ни рабочих рук, которые способны на гораздо большее, чем обычные люди. Вы потеряете тех, благодаря кому озолотились.

— Но именно я увидел нечто большее в этой земле, а не ты! Когда я сюда прибыл, то это было обычное захолустье! — задушенным голосом воскликнул Статцкий с трясущимися от злобы руками.

— Ваша правда, — согласился Вяземский. — И моя ошибка. Но больше я её не допущу и обкрадывать моих людей тоже не позволю. Давайте не будет создавать друг другу лишних проблем.

Градоначальник оттянул туго натянутый галстук, который Вяземский воспринимал только лишь в качестве удавки. Он с неприязнью вспомнил момент, когда Марта вынудила надеть его.

— Ты прав, Мстислав, прости меня за резкость, — смог-таки выдавить улыбку он, вытирая рукой вспотевший лоб. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы удовлетворить твою просьбу.

Вяземский вновь кивнул и резюмировал:

— А если надо, то даже большее. Не провожайте.

С этими словами он покинул кабинет, тут же подметив суетный вид Льва.

— Когда в следующий раз решишь пошпионить, то сначала убедись, что никто из присутствующих не обладает чутким слухом.

Мстислав усмехнулся побледневшему секретарю и стремглав удалился из места, от которого его воротило. А потом и из Петрозаводска, который вызывал в нём не больше светлых чувств. Болтаясь из стороны в сторону в старом автобусе и стараясь реже дышать, он размышлял о том, что справился недурно, насколько сам мог судить. Только бы теперь всё шло таким же чередом: ровным и не потрясающим сознание. Нужно было поскорее разобраться с этими странными убийствами и жить дальше спокойно, насколько это вообще было возможно.

Поглядывая в окно, Мстислав отгонял навязчивые мысли, что когда он больше всего на свете желал спокойствие, в его жизнь обязательно врывались выбивающие из колеи обстоятельства. Чуть позже он понял, что чутьё его и на этот раз не подвело — о спокойствии потом он мог только мечтать.

****

— Мирослава, привет! Ты выглядишь взволнованной, — подавляя зевок, сказал один из фотографов.

Он сидел за столом и грел руки об чашку с кофе, скукожившись от утренней прохлады. Мирослава пронеслась мимо, спеша с телеграммой к шефу, и лишь махнула рукой в знак приветствия.

За следующим столом один из таких же помощников, как и она, уже в спину радостно ей сообщил:

— Забегай потом! Мне есть что рассказать!

Мирослава ничего не ответила, занятая упорядочиванием скачущих мыслей в голове. Лишь мимолётно подумала, что у неё нет сил и времени выслушивать новости. Рабочих новостей и без того хватало.

Но она не зря устроилась в редакцию, о чём свидетельствовала телеграмма у неё в руке. Последние десять лет после побега из приюта, возможно, были только ради того, чтобы, наконец, загадочные слухи о поселениях на окраинах обрели подтверждение в виде этой телеграммы. Это был шанс, который Мирослава так ждала — шанс, который мог помочь с её «недугом».

Громоголасное эхо от каблуков на практичных, но уже изрядно оттоптанных ботинках отскакивало от почти голых бетонных стен — не считать же, в самом деле, редкие тонкие плакаты надёжным покрытием, кричащие о противоположных призывах. Несмотря на довольно шумное приближение, работники печатной редакции, трудящиеся на втором этаже прямо над топографическим цехом, привыкли к этому звуку настолько, что перестали его слышать — также, как клацанье станков под полом, извещающий об обеденном времени бой часов на улице, завесу папиросного дыма, тиканье стрелок в собственных кабинетах и в общей комнате.

В работе редакторов или газетчиков — как угодно, время ценилось превыше всего, поэтому они лишний раз не желали его тратить, отвлекаясь на то, что неизбежно также, как дождь и сырость в столице, весеннее похолодание или туманность над многочисленными каналами.

Мирославу устраивало такое положение — её не замечали ровно до того момента, пока не наступала необходимость — ведь, чтобы выйти из дома прежде нужно выглянуть на улицу, чтобы либо одеться потеплее, либо взять зонт. Так же и с Мирославой — её звали тогда, когда появлялась надобность, а обнаружить её было проще простого: стоило всего лишь оглянуться и приметить чёрное пятно — помимо глянцево-чёрных волос на тонкой и высокой фигуре выделялся тёмный пиджак с широкими плечами и в том же цвете мундштук, который в длинных белоснежных пальцах казался ещё более вызывающим. К слову, именно она первая начала им пользоваться в редакции, чем привела остальных к этому пусть не совсем практичному, но изящному предмету.