А другая дверь давала возможность поискать ответы на вопросы в архиве, но это название было слишком громким для узкого пространства, в котором — вот повезло — было целых два квадратных больших окна, которые проливали свет на старые высокие шкафы с открывающимися, скрипящими дверцами, заполненными нерассортированными папками и документами. В их участке была составлена так называемая картотека всех преступлений шести сёл, входящих в общину. Её разбором в свободное от хамства время занимался Эрно, и иногда ему помогал Раймо, который, казалось, был везде и всюду.

Но даже в их селе — самом крупном из всех — преступность иногда была очевидной настолько, что порой даже дело не заводили, предпочитая разрешать конфликт по старинке, то есть по-соседски.

Сам участок построили, когда Мстислав был маленький, и то из-за изменений в режиме правления. Пришло письмо с высочайшим указом о том, что в каждом поселении с численностью жителей, превышающей тысячу человек должен появиться участок. Даже прислали варианты кадров, из которых можно было выбрать людей и назначить на положенный перечень должностей. Тогда такие решения принимал отец Мстислава, и он поехал в город, чтобы лично побеседовать с будущими работниками.

Горецкий, который сейчас был начальником участка, не владел ничем примечательным, кроме родства с кем-то из соседнего села, но для общины это было лучшим качеством, потому его и взяли. Тогда их село было самым крупным, потому они были первыми, кто принял на свою землю чужака.

На проверку приезжали из ближайшего города, и это уже случилось во время Мстислава, тогда же появился градоначальник, назначенный столицей. Придерживаясь такого же порядку, следом потянулись другие сёла, входящие в общину, где число жителей достигло соответствующей отметки.

Отец Мстислава тогда ещё кого-то назначил на работу в участок, но они не прижились. Остался только Горецкий и Никуль, у которого из достоинств были не менее важные: неразговорчивость и отсутствие любопытства. Он взял на себя руководство небольшой больницей, подобрал себе помощников и отправил их учиться, а сейчас, собственно, как и тогда, потому что был единственным, кто желал возиться с трупами, руководил подвалом, куда доставляли мёртвых.

А в участке, когда Горецкий только появился, официальных работников было всего четверо: отец Мстислава, выполняющий роль начальства, тот же заместитель Чацкий, Пекки, который явился к ним сам и прямиком из Финляндии, отвечающий больше за охрану участка и села, но бывало, что на пару с вышестоящим начальством, расследовал еще и дела. Но так как у того уже возраст, Мстислав и парни забрали на себя охрану села.

И всё было в порядке. До этого дела.

Горецкий отдал его Вяземскому без особого труда — дел и разбирательств среди шести сёл в последнее время хватало. Он уезжал, оставляя Чацкого за главного в участке. Чацкий намекал на то, что нечего такую ответственность перекладывать на еще совсем молодую голову, но Горецкий испытывал симпатию к Мстиславу, потому и доверил ему это дело.

А Вяземский не любил, когда доверие не оправдывалось.

— Входи, Мстислав, — добродушно позволил хозяин кабинета, когда он, наконец, постучался, отринув неуместную задумчивость.

Вяземский вошёл, удивился присутствию Чацкого и заметил сходство между ним и той самой смелой девочкой, которая сообщила Мстиславу о Мирославе в церкви. Он сидел за рабочим столом сбоку от начальника участка, так как будто стоял день. Оба мужчины находились в благодушном настроение — видимо, проблемы общины решились. Вяземский же с уважением поклонился обоим и не стал ходить вокруг да около.

— Всё плохо, — встав напротив высокого стола, где восседал Горецкий, заявил он спокойно. — Но сегодня мы точно убедились в том, что два первых тела были обнаружены мокрыми не по воле сил природы, а убийцы. В этот раз он почему-то не стал ждать осадков. Возможно, его что-то поторопило, мы выясняем.

Горецкий, который не того ожидал, поник, и вместе с ним опустились его седые, пышные усы, которые он тут же стал обратно закручивать.

Сухой мужчина в возрасте, ещё не утративший крупицы здравомыслия, тяжело вздохнул и покачал почти лысой головой, выражая своё неодобрение. Мстислава всегда интересовало, как так вышло, что усы у начальства такие густые и объёмные, а волосы на голове можно посчитать по пальцам на обеих руках, но сейчас он решил, что неуместно будет об этом задумываться и пытаться скрыть улыбку.

— И что мне делать с этим, Мстислав? — начал ворчать Горецкий. — Градоначальник, не желая общаться с тобой, шлёт телеграммы напрямую мне, с требованием отчитаться о ходе расследования. Не мне тебе говорить, что нам ни к чему лишнее внимание. А тут ещё эта репортёрша, которую ты почему-то поселил у себя, а не со своими ребятами. — Здесь он замолчал, оценил многозначительный взгляд Мстислава, пожевал тонкие губы и махнул рукой. — Тут я с тобой согласен, конечно, но почему ты её не выгнал?

Мстислав невозмутимо пожал плечами, словно не считал нужным давать объяснения на подобные вопросы. Не признаваться же, что просто растерялся от её вида и запаха. Такое признание не забудется, а будет преследовать его до самой смерти.

Не дождавшись ответа, Горецкий продолжил:

— А что ты скажешь по поводу расследования? Тебя определили на это дело, как того, кто сможет с этим разобраться быстро и без шума, но при всём уважении к тебе, Мстислав, я не хотел говорить, но кое-кто в общине начинает роптать. Может, стоит передать это дело нам? Мы бы отложили дела общины — я перестану ездить туда. Или Чацкий пусть поможет. Как-никак у нас опыта побольше, чем у тебя. В этом нет ничего постыдного, ведь это твоё первое расследование…

— При всём уважении, но нет, — вежливо прервал его Вяземский, почувствовав вспыхнувший внутренний протест. — Мы с ребятами погрязли в этом уже по уши, втянули даже репортёршу и теперь должны добраться сами до ответов.

Горецкий переглянулся с Чацким, который внимательно их слушал и, задумчиво вертя вверх усы, проговорил:

— Ты же знаешь, что я не могу идти против твоего слова — тем более, когда сам стал инициатором твоего участия, но подумай, как будет лучше для общины.

— Я только об этом и думаю, — раздражённо процедил Мстислав, ощутив, как в висках задолбило ещё сильнее. — И мне не нравится разговоры членов общины за спиной. Так и передайте им.

Горецкий хохотнул, а затем расплылся в доброй улыбке, оглядывая с ног до головы Вяземского.

— Я помню эти интонации, — ностальгически протянул он. — Ты их использовал в детстве, когда отец тебе что-то запрещал. Не злись на стариков, Мстислав. Они, да и я, чего греха таить, обеспокоены меняющимися порядками в стране. Нам не нравится интерес к деревням и сёлам, который городские вдруг стали проявлять. Нам следует проявлять осторожность, чтобы сохранить свою независимость.

— Всем рты не позакрываешь, — подчеркнул Мстислав, которому сравнения с ребёнком были не по душе. — И если всю жизнь бояться, то наша жизнь будет зависеть от воли охотника, перед которым каждый день будет стоять выбор: пойти ему сегодня на охоту или нет. Лучше бы было выйти ему навстречу.

— В тебе говорит горячность, которая свойственна молодым, — парировал Горецкий. — Став старше и приняв официальное главенство, ты поймёшь, что лучше спокойное прозябание, чем вечные прятки от охотника, который теперь точно знает, на кого он охотится. Сейчас мы не готовы к резким переменам.

Мстислав промолчал, не желая спорить.

Он уважал Горецкого, к его советам и мнению часто прислушивался, но с некоторых пор он перестал видеть в словах членов общины непоправимую истину.

Если людям было угодно начать охоту на тех, кто отличается, то кто сказал, что им нельзя ответить тем же?

Но Мстислав тут же одёрнул себя. Подобные мысли ни к чему доброму не приведут, да и на самом деле он не желал подобного — это в нём говорило затаённое раздражение и усталость.