Сейчас Мирослава спешила исполнить привычный утренний ритуал, когда она напоминала о себе начальству и тем, кто в этот раз был подле него на раннем совещании. Традиционно она возвещала о себе дважды в день: утром, когда делилась свежими новостями, пойманными ночью или накануне, а также вечером, когда ей было необходимо узнать у начальства свои первые задания на завтра — кому отправить телеграмму, назначить или отменить встречу, вызвать на разнос.
Обычно в такие моменты она проявляла сдержанность, но сегодня привычной эмоции на смену вышло нетерпение, рассеянность и глубокая задумчивость, от которых Мирослава никак не могла избавиться, но, усилием воли, она всё же сумела создать видимость спокойствия.
За окнами уже давно дребезжал рассвет — белые ночи окрашивали тёплыми оттенками привычный сумрак Петрограда до того рано, словно тем самым извинялись за долгие месяцы серости и туманности. Мирослава любила тепло и радовалось наступлению летнего сезона, но спать всё же при не полной темноте было непросто, но и в этом были свои плюсы — добираться до работы ей было далековато, а вставать не при непроглядной тьме куда приятнее.
В общей комнате, где Анат Данилович, шеф редакции, любил устраивать утренние слёты до начала официального рабочего дня, расположилось полдесятка мужчин, накручивающие усы или выдыхающие дым. Каждый первый из них был представителем некогда имперского дворянства. Они до сих пор не сильно жаловали тех, кто был ниже их по статусу, который, впрочем, на сегодняшний день потерял свою ценность, с их подачи в том числе.
Двухпалатный парламент государства, где, с одной стороны, тянули лямку имперские, а с другой — социалы было для них благом, в котором можно было, в правильных кругах продолжать кичиться своим родом, а в обычной жизни пожинать плоды равенства демократии, с которой выступали социалы. И если кто-то считал, что бывшее дворянство не будет рада тому, что наёмный труд будет оплачиваться в справедливом объёме, то они не ошиблись, но вовремя поданная дружеская рука Финляндии с её импортной одеждой, не слишком дорогими для русского человеком продуктами и мебелью сгладила эти углы. Жить на широкую ногу бывшим дворянам всё ещё удавалось, так как цены в соседнем государстве были куда ниже, чем в родном, от этого те финансы, которые одна из палат изъела на благо народа, не сильно повлияли на общую картину их быта. А если кто-то и выражал своё недовольство в самом начале, чуть больше десяти лет назад, то тогда уже обе палаты начинали тонко намекать на хороший закон в той же Финляндии о равенстве, которая запрещала проявлять неуважение к любому наёмному труду и грозила новыми денежными штрафами, а избранные палаты, как ни крути, стали теми же наёмными работниками. Одну палату наняли рабочие, а другое дворянство. И если первые почти сразу ощутили для себя удобства, то вторым пришлось скрепя сердце, замолчать на время и посмотреть, как сложится жизнь. Оказалось, что не так плохо, а после приезда финляндской интеллигенции, которая отказалась от ненависти к русским и охотно делилась с ними тем, как припеваючи живётся в государстве, когда рабочие и женщины довольны, бывшее дворянство задумалось и на время отказалось от восстаний.
Мирослава вспоминала это чаще положенного, чтобы напомнить себе, что застала гущу событий, хоть и совсем не заметила этого. Прошло десять лет с тех пор, как она сбежала из приюта — тогда же государство изменило строй, но картину жизни несовершеннолетней бродяжки это не сильно поменяло.
Сегодняшним утром наблюдалась для неё более привычная картина, которая пусть и не приносила большого счастья, но зато была хороша своей предсказуемостью: на диванчиках в общей комнате заседали возрастные главы тех или иных новостных отделов.
Но, к удивлению Мирославы, сегодня их компания претерпела некоторые изменения. Она не стала отвлекаться на стороннего наблюдателя, который был единственным в комнате, кто не носил усов. Она до сих пор не понимала этой тяги мужчин к такого рода растительности — на её вкус они делали их смешными, но привычки для таких людей были неискоренимы — перемены давались с трудом всем, кроме Аната Даниловича. А остальные даже Мирославу стали замечать только после года работы на их общее начальство, Аната Даниловича, а до этого по привычке громогласно приказывали: «Эй, передайте это начальству», либо «Принесите ещё папирос! И что-то, чем можно смочить горло».
— Кто-нибудь из осведомителей сообщил что-нибудь интересное? — грозным голосом поинтересовался Анат Данилович — седой — там, где не сверкала гладкая лысина, но ещё не старый, а довольно крепкий мужчина, стоило умолкнуть ленивым мужским разговорам в общей комнате.
Ей даже не стоило проявлять усилий, чтобы разглядеть его местонахождение сквозь трепыхающуюся завесу дыма, которая скрывала мужские лица — тот сидел на жёстком кресле, как и всегда, возле распахнутых настежь окон, вбирая в себя новости прямиком с улиц, как он любил выражаться. Его тон не смутил Мирославу, потому что тот, как она вскоре поняла после их знакомства, по-другому общаться попросту не умел.
Она вежливо со всеми поздоровалась и, всё так же стоя, — в редакции почему-то охотно взяли привычку финнов не предлагать дамам присесть, возможно, потому, что женщин здесь было совсем немного — отрапортовала, не глядя на сделанные ею утром записи:
— Всё ещё живо противостояние между палатами, но среди народа эта тема теряет актуальность, ведь их соперничество продолжается уже не первый год, а на обычную жизнь не сильно влияет. Вновь поговаривают о ещё одном участнике в этой гонке за власть, которого уже прозвали «главой третьей палаты». Впрочем, он всё так же скрывает свою личность и личность тех, кто его поддерживает, но при этом имеет свой уникальный почерк, который узнают в интеллигенции как в финской, так и в русской. — Мирослава взяла паузу, чтобы дать высказаться уважаемым главам.
Пока она говорила, те безотрывно и оценивающе её разглядывали, и если поначалу такое внимание вынуждало её нервно дёргаться, то сейчас ничего, кроме смирения, не вызывало — мужчины, которым она сообщала свежие новости по утрам, были закостенелыми и нетерпимыми — она не могла стать объектом их интереса, пока надевала чёрный пиджак с плечиками и курила папиросы, потому что такой вид для их женщины был неприемлем.
Собственно, именно этого она и добавилась, помимо стремления проявить протест, когда во второй в жизни раз взялась за папиросу, накануне её прихода сюда. Это уже потом она осознала, что если брать те, куда добавляют успокаивающие травы от нервов и стресса, то и думать легче, что в её положение они незаменимы. В столице такое можно было найти, если знать, где искать. Поэтому курить она не бросила, а вскоре ещё и поняла, что те, кому за сорок, если и смотрели на неё дольше положенного, то тем же взглядом, что на местные фикусы и кактусы, которые с боем выживали в условиях прокуренного помещения.
— Это тот самый член парламента, чьи мысли по поводу оживших мифов на окраинах сочли сначала бредом, а потом чудной народной байкой? — уточнил Эстонский, который заведовал отделом по импортной моде, внедряющейся от соседей последние десять лет. — И тот, что пропагандирует взгляды мирных трудолюбивых чухонцев?
— Он, родимый, — хмуро пробурчал Анат Данилович, туша папиросу в супнице, которую использовал вместо пепельницы. — И мне не нравится, что мы не печатаем то, что не даёт покоя людям. Он не обращается к нашей газете как будто принципиально — мы слишком крупные, а его… мнение печатают мелкими тиражами какие-то третьесортные забегаловки. Но оттого они и нарасхват.
Мирослава обычно не участвовала в обсуждении новостей, которые приносила и подумала, что сторонний наблюдатель тоже не удостоится подобной чести, а зря.
— Наши новости должны быть одобрены всеми сторонами власти, а они вряд ли были бы в восторге, — вальяжно заговорил Карл, взявший себе в качестве псевдонима имя иностранного императора. На одного из них он был похож — также самоуверен, не особо дальновиден и занимает поразительно высокую должность.
