— Ты похожа на него чем-то.

Мирослава успела позабыть во время рассказа о том, что прямо перед ней была её родная мать, к которой она, несмотря на её объяснения, пока не знала, как относится.

— На самом деле, ты моя копия, — с гордостью и спесью продолжила мать, — Но кое-какие черты лица ты унаследовала от него: губы, разлёт бровей.

Мирослава не удержалась и прикоснулась сначала к губам, а потом и к бровям. Но заметив улыбку матери, она потребовала:

— Не улыбайся мне так.

Она знала, что это звучит по-детски, но удержать обиду внутри было невозможно. Послышался лёгкий смех, от которого на воде появлялись круги, и хозяйка озера призналась:

— Не могу удержаться. Ты ведь моя дочь.

Мирослава фыркнула и непримиримо скрестила руки на груди, но она не могла себя обманывать — от этих слов внутри, где только что были ледники, появилось солнце, сшибло лед, растворило его и оставило царить там тепло.

Пусть её не было рядом. Пусть она даже не человек. Но сейчас Мирослава глядела на мать и отчётливо могла различить в ответном взгляде любовь.

— Ты ведь знаешь, кто я такая? — спросила она у неё, затаив дыхание.

Та торжествующе усмехнулась.

— Конечно. Я это чувствую в тебе и ни на мгновение не сомневалась. Чтобы моя дочь и была лишена особенности? Вот уж чему не бывать!

То, с какой уверенностью и верой она говорила об этом, принесло новую волну приятной обжигающей боли сердцу Мирославы. Она часто размышляла о том, чтобы сказали родители, узнав о её «недуге», и глушила в себе тяжёлые мысли, что они могли бы тоже посчитать её проклятой.

— Но ты совсем себя не бережёшь, — качнула раздосадованно головой хозяйка озера. — Следует чаще обращаться в свою вторую сущность, иначе ты рискуешь слишком рано покинуть этот свет. Обратись! — властно приказала ей мать.

Мирославу захлестнула паника, и она резко покачала головой. Что-то внутри неё отозвалось на этот приказ, но она задавила желание повиноваться.

— Упрямая! — с удовольствием улыбнулась мама.

Затем она с невероятной быстротой приблизилась к лицу Мирослава. Она даже могла увидеть на лице матери капельки воды, которые сверкали, словно жемчуг, различить в голубых глазах волны, почувствовать её солёное и холодное дыхание на своей коже. Шок от её близости вынудил Мирославу потерять над собой контроль, поэтому когда мать выдохнула ей в лицо:

— Обратись, дочь моя.

Она не сумела устоять.

Её решительность сдалась перед внутренним, почти щенячьим желанием поддаться этому призыву. Она скинула с себя пиджак и без труда стянула платье, подставляя ещё тёплую кожу под порывы ветра и закрывая глаза.

Долго ждать не пришлось. Через пару секунд её тело скрутило судорогой, она сжала зубы и застонала, выгибаясь в спине. Колющая боль вынудила её суставы выгнуться. Сердце стремительно колотилось, звуча во всём теле и заглушая другие звуки. Мирослава от боли перестала осознавать происходящее. Последнее, что она помнила перед тем, как погрузиться в темноту — она упала на колени и закричала.

Разум вспышками возвращался к ней: вот она над головой матери что-то ей кричит и возмущается, а та стоит с запрокинутой к небу головой и отвечает в том же тоне; вот её руки кажутся ей невесомыми, и она пытается вновь научиться ими управлять; в какой-то момент Мирослава понимает, что ветер разошёлся не на шутку, но ей больше не холодно, а очень хорошо и даже правильно — она парит в нём так, словно всю жизнь только этим и занималась. Хлопая чернильными крыльями, она думает, что как же это приятно — быть свободной. Она не понимает, почему так долго лишала себя этого удовольствия. Погружаясь в это чувство всё сильнее, отказываясь от привычных волнений, она почти поддалась этой лёгкости, но во время паузы, наполненной облегчением и негой, она наконец, сумела понять, что во всём этом не давало ей покоя — это было не её тело!

В следующее мгновение, когда сознание к ней вернулось, она уже была на земле в своём прежнем теле, которое было укрыто знакомой тканью платья.

Мирослава прислушалась к своим ощущениям. Всё тело ломило, словно после долгой простуды, но в груди возникла легкость, которую она обычно чувствовала только после полнолуния. Ещё кто-то гладил её по волосам и женским голосом негромко бранил:

— … знать?! Я думала, что ты хотя бы иногда обращаешься, а не только в полнолуние! Вот почему тебе было так больно! Чем дольше отказываешься от оборота, тем слабее тело и яростнее дух!

— Я очнулась, — хриплым голосом сообщила Мирослава, открывая глаза и пытаясь сфокусироваться на злой матери.

— Я знаю! — пуще прежнего завопила она — высоким и некрасивым голосом.

Мама потеряла прежнюю изящную привлекательность — чёрные волосы облепили лицо, ярость превратила естественную бледность в маску, которая отображала хищность, таившуюся в сущности хозяйки озера, глаза сузились и потемнели. Мирослава понадеялась, что в гневе выглядит не так.

— Поэтому и кричу, чтобы до тебя дошло!

Мирослава поморщилась от нового вопля и попыталась приподняться, чтобы сесть, но неожиданно сильные руки матери властно уложили её обратно.

— Ты ещё не готова, — непреклонно заявила мать.

Она закатила глаза и задумалась. После оборота она уже давно не просыпалась в воде, но та всё равно продолжала её неудержимо притягивать. Сейчас её затылок был влажным из-за того, что лежал на мокрых коленях матери, и это ощущение пробудило в ней воспоминания десятилетней давности — именно тогда и произошёл её первый оборот.

Во сне иногда возникает пугающее чувство, заставляющее сжаться в узел все внутренности, чувство, когда ты осознаёшь, что сейчас вот-вот должно произойти что-то страшное и тебе необходимо как можно скорее проснуться. В такие моменты сознание никак не желает выпустить тебя из своих склизких, холодных щупалец, и чем сильнее ты пытаешься выскользнуть из зыбкого происходящего, тем глубже тебя засасывает в пучину.

Мирослава понимала, что ей снится сон, в котором она тонет. Ей необходимо было проснуться, но усталость и ощущение неописуемой тяжести, которая сдавливала грудь не позволяла ей этого сделать. Вода поглощала её полубессознательное тело, разум туманился, а холод стал ощущаться почти как пуховое одеяло, на котором она никогда не спала, но часто воображала. В какой-то момент внутренний голос, который не желал повиноваться физической слабости, жёстко приказал ей открыть глаза, и Мирослава тут же распахнула их с оглушительно колотящимся в панике сердцем, попыталась сделать успокаивающий вздох, но вместо этого наглоталась воды.

Ещё не отошедший ото сна мозг озарило осознание — она тонула по-настоящему.

Мирослава стала в ужасе дрыгать руками и ногами, но толща воды над головой, которая с каждой секундой становилась больше, лишь сильнее затаскивала её на дно. Вода неудержимо тянуло её тело вниз, пока она продолжала отчаянно бороться с широко раскрытыми глазами. Ей потребовалось несколько долгих секунд, чтобы понять, что если она хочет выжить, то ей необходимо успокоиться. В лёгких не хватало воздуха, тело казалось неподъёмным, сознание неспешно раскачивалось, то отбирая возможность размышлять, то возвращая её вновь — несмотря на это, Мирослава сумела понять, что она в любой момент может проститься с жизнью, и эта обреченность придала ей сил.

Она попыталась расслабиться и ни о чём не думать. Когда она почувствовала свои конечности, то стала упрямо плыть наверх, к манящей поверхности. Она вообразила себя лягушкой и старательно гребла руками, отталкиваясь при этом ногами, всем естеством игнорируя жар в груди и слабость во всём теле.

По ощущениям прошла целая вечность, и Мирослава уже не чувствовала себя ни лягушкой, ни собой. Ей казалось, что она часть окружающего мира и её место здесь. Когда она уже уверилась в этой мысли, её голова внезапно оказалась над водой, и она поражённо начала хватать ртом воздух. Мирослава закашлялась, с трудом пытаясь вновь научиться дышать. Когда стало чуть легче это делать, она стала оглядываться вокруг, нервно убрав трясущимися руками прилипшие к лицу чёрные волосы.