— Я ещё вчера поняла, что ты станешь проблемой.

Мирослава улыбнулась.

— Значит, вы умнее большинства людей.

Женщина в ответ скосила на неё взгляд и усмехнулась. Затем она поднялась, оттащила табуретку к дому, подозвала Мирославу махом руки и обошла дом, присаживаясь, как и вчера, под дерево на скамейку.

— Задавай свои вопросы.

— Прежде давайте познакомимся. Моё имя Мирослава Вишневская, вы можете обращаться ко мне как вам удобнее.

— Можешь называть меня Александра.

— Очень приятно познакомиться с вами, Александра, — дружелюбно произнесла Мирослава и получила в ответ безразличный кивок.

Мирослава поняла, что расшаркиваться в любезностях Александра не имеет ни малейшего желания. Следовало приступить к тому, зачем она сюда явилась, пока женщина не передумала.

Но несмотря на показную браваду, Мирослава по-настоящему нервничала — это был её первый допрос, а возможный свидетель был далеко не прост.

Она прокашлялась и начала издалека:

— Наверное, вам известно о том, что творится сейчас в селе, но я на всякий случай повторю. В лесу найдено было три трупа туристов, и это дело сейчас расследует Вяземский с его ребятами…

— Знаешь, что сейчас обсуждают больше, чем убитых? — прервала её Александра, чтобы самой тут же веско ответить. — Тебя.

— Не удивили. Но это не то, к чему я стремилась, — раздосадованно отозвалась Мирослава.

— Следовало тогда быть умнее и не селиться в доме неженатого мужчины, — пожала плечами она. — Но женщинам свойственна подобная глупость, когда в дело вступает симпатичный мужчина.

Мирослава хотела оспорить это высказывание, но что-то ей подсказывало, что Александре не следовало перечить или перебивать, когда она решила высказать своё мнение.

— Я за столько лет лишила себя подобной глупости, — продолжила она негромко. — Поэтому несмотря на то, что мне следовало бы любоваться и вздыхать, глядя в оконце, я задалась вопросом о том, что он здесь делает.

Мирослава затаила дыхание. Не зря она решила прислушаться к чутью и вечно повторяющему про кладбище Вяземскому! Ей ещё вчера показалось не лишним спросить у живущей подле кладбища женщины, не замечала ли она что-то подозрительное в последнее время, потому и пришла, но та, к её удивлению, сама решила рассказать об этом.

— Кто?

Александра снова так странно усмехнулась — грубовато, с громким и издевательским звуком.

— Мужчина, о котором ты пришла спросить. Он начал похаживать мимо моего дома уже с месяц или даже больше. Сначала редко и всё чаще в сумерках — так он наверняка считал, что остаётся незамеченный, но от меня так просто не спрятаться. — Она с надменным выражением лица передёрнула плечами. — Он как будто не делал ничего подозрительного, но с каждым разом спускался с пригорка всё более мрачным, а потом начались убийства, и он стал приходить каждую ночь. Мешал мне охотиться, поэтому пришлось сменить место, и из-за этого я оказалась под пристальным вниманием нашего главы. Но в ночь убийства той девушки я не охотилась. Может, и зря.

— О ком вы говорите? — чувствуя, как заходится в бешеном ритме её сердце от необходимости услышать ответ, настойчиво поинтересовалась Мирослава.

Александра ответила не сразу. Она не глядела на Мирославу, но та знала, что женщина раздумывает о том, достойна ли она того, чтобы получить прямой ответ на этот вопрос.

— Пожалуйста, — тихо попросила она. — Я хочу выполнить обещание, данное убитой девушке, о которой вы сказали. Её звали Клара. Она, как и другие, не заслужила умереть так далеко от дома и остаться не отомщённый.

Что-то переменилось в лице Александры и, всё так же сидя с выпрямленной спиной и глядя в сторону, она медленно и чётко ответила:

— Это был заместитель начальника участка. Чацкий.

Мирослава судорожно вздохнула, осознав, что замерла без движения и воздуха в ожидании. Александра взглянула ей прямо в глаза и спросила:

— Ты его знаешь?

— Нет, — призналась она. — Но я скоро это исправлю.

Взгляд Александры сменился на снисходительный — настолько ярко выражающий умиление глупостью Мирославы, что та даже слегка опешила.

— Ты не понимаешь, как всё устроено в мире. Ты ещё довольно молода, — начала Александра с какой-то непонятной заботливой интонацией в голосе — вроде бы и вежливо, но в то же время её тон был покровительственный. — И потому веришь в справедливость. Но пока в этом мире у власти мужчины её не будет.

— Вы не правы, — твёрдо возразила Мирослава, но она сама точно не смогла бы ответить, чего в её тоне сейчас было больше — уверенности или упрямства.

Но Александра знала, потому и покачала головой.

— Если ты будешь продолжать верить в это, то кончишь плохо.

Что-то вспыхнуло в груди у Мирославы, и она холодно поинтересовалась:

— Вы считаете, что ваш удел лучше борьбы?

— Я борюсь! — отчеканила Александра в ответ. — Я сделала всё, чтобы не стать очередной жертвой мужского всевластия! Я переселилась сюда, ни от кого не завишу, живу как вздумается. Поэтому я борюсь!

— Разве? — усомнилась Мирослава. — Кому вы отомстили, поселившись на окраине и ведя отшельнический образ жизни? Но это касается только вас. Страшно другое: вы даже не удосужились сообщить Вяземскому о том, что вам известно об этих событиях. Вы могли бы предотвратить убийства.

— Не могла, — рявкнула Александра в ответ, вскочив со скамьи, ни на шутку задетая высказываниями и выбранным тоном. — Какой смысл вмешиваться, если бы его всё равно прикрыл тот же Вяземский? Или ты настолько глупа, что веришь в то, что он бы его покарал? Очнись, девочка! Вяземский — глава общины! Он на побегушках у старейшин всю свою жизнь, и у него не хватит духу пойти против них.

Она нависала над Мирославой столь же неумолимо и непреклонно, как стоящее рядом дерево. Рябину было не изменить, попросив стать яблоней, также и Александру сейчас невозможно было убедить в том, что её суждения далеки от истины.

— Я не верю своим ушам, — призналась Мирослава вместо того, чтобы продолжить кидаться обвинениями. — Вы показались мне сильной женщиной, но то, что вы сейчас говорите — это не речь оной. Это речь жалкого и разбитого человека, который принял неправильное решение, а потом не смог признаться себе в этом и исправить свою горькую судьбу. Вместо этого он стал обвинять в этом всех вокруг, а не себя.

Лицо Александры, как и она сама, застыло каменным изваянием. Мирослава смотрела прямо на неё, в её тёмные глаза, полные ума и красоты, но больше всего в них было злости — оттого они так яростно сверкали, завораживая её. В её свирепости было своё очарование, но жить с ней, наверное, было невыносимо.

Наконец, Мирослава отчётливо поняла смысл сказанного Ингрид: она, как и Александра, цеплялась за жизнь, но совсем не жила.

Мирослава смотрела в лицо само́й себе, как и Александра.

Обе женщины это понимали, оттого это и было так больно и неприятно. Как же ей не хотелось осознавать, что эти резкие суждения, самоуверенный вид — её отражение. Мирослава предпочитала всегда думать, что она будет несчастна до тех пор, пока не излечится от «недуга», но что если ей это не удастся? Десять лет она гнала от себя эти мысли, верила в обратное, ведь двадцать, да даже двадцать пять лет — не приговор. В таком возрасте кажется, что времени ещё много. А что, если это было не так? Она вдруг подумала, а что если она хотела излечиться не потому, что так было правильно, а потому что поддалась влиянию чужих суждений и перестала принимать себя? Она верила в то, что женщины могут быть большим, чем только мать и жена, но тогда, почему ей было так тяжело принять то, что она не совсем человек?

Она вдруг поняла, что Александра не сумела принять в себе даже женщину и ощутила привкус земли и крови во рту.

Она не захотела принимать в себе женщину, но обвиняла в этом мужчин. Но так ли они виноваты? Нельзя утверждать об этом наверняка. Но кое-что можно — пока ты продолжаешь думать, что живёшь в мире, где женщинам позволено меньше, чем им положено, то таким этот мир и остаётся.