Пусть это и не радовало, но Мирославе пора было уяснить, что у неё нет места, где она была бы своей.
— Ты полна сомнений. Оставайся сегодня у меня, — неожиданно предложила вещунья, переступая порог своего дома. — Попросим кого-нибудь принести твои вещи.
— А так можно? — с робкой надеждой спросила Мирослава, чем вызвала её громкий смех.
— Пусть я тут не самая популярная фигура, но гостить у меня всяко лучше, чем у неженатого мужчины! — сверкнула ослепительной улыбкой она. — Прогуляемся с тобой, поболтаем по-женски, а то мне не хватает компании с тех пор, как у меня открылся дар.
В голосе Ингрид прозвучала самая настоящая тоска, которая нашла ожидаемый отклик в душе Мирославы.
— Если я не потесню вас, — разглядывая кухонную сторону комнаты, перегороженную шкафом посередине, согласилась Мирослава, а потом чихнула.
Уныние ей добавляла так и не прошедшая простуда, которую в пылу азарта расследования ей удавалось игнорировать.
— На кровати хватит места, — уверенно провозгласила Ингрид, чуть ли не подпрыгивая от восторга. — Я бы тебя на печку уложила, но спать там в такую жару невмоготу, поэтому положу лучше рядом с собой. Это ничего?
— Ничего, — заверила она. — Если не причиню неудобств, ведь я же ещё болею.
— Сегодня будет баня, там выгоним из тебя простуду, а затем напою тебя своим фирменным чаем. Почисти пока картошку к ужину, а потом сходим погулять.
Мирослава улыбнулась и кивнула.
В углу кухни стояла старая, но чистая, недавно побелённая печь с расстеленной на ней шкурой, которая неожиданно зашевелилась. Мирослава почувствовала, как встают на голове волосы дыбом, но потом поняла, что там разлёгся кот, и выдохнула.
Одну-единственную комнату в доме на две небольшие стандартно разделял шкаф. По всему потолку сверху вниз свисали сушеные пучки с разнообразной травой, разносящие яркий, но не раздражающий аромат всюду, где бы не ступала нога. На кухонной территории возле печи стоял умывальник, занавешенный простыней, оттуда тянулась вдоль стены длинная лавка, где неожиданно находилось несколько икон. Под ними Мирослава и расположилась с ведром и картошкой. Сквозь небольшие окна пробивались уже более ласковые лучи закатного солнца, пригревая спину, и она постепенно расслабилась. Монотонная работа этому удачно способствовала. И возможность после неё без спешки покурить папиросы. Мирослава выдыхала дым, который уместно смотрелся среди сушеных трав вещуньи и неспешно размышляла о том, что здесь ей было спокойно, хоть и не так уютно, как на кухне у Вяземского.
Несмотря на подобные мысли, голос Ингрид, занятой тестом для сладкого пирога, который она планировала сделать на ужин вместе с тушеными овощами, был полон энергии и силы, и они как-то само собой передавались Мирославе. Она особо никогда не дружила с женщинами — не считая воспитанниц в приюте, но тёплые отношения в холодных стенах было тяжело поддерживать, да и вообще она до приезда сюда ни с кем особо не дружила, но впервые ощутила страстное желание это изменить. Ей казалось, что она придёт к вещунье за ответами, которые подарят ей успокоение, но и без них она сумела одарить её им сполна.
Когда с приготовлением ужина было покончено, и Ингрид закрыла печь, в которой томились куски мяса с овощами, она вытерла руки о полотенце и приказала:
— Вымой руки и пойдём прогуляемся.
Сама она тоже отправилась переодеваться за шкаф, где наверняка было её спальное место с личными вещами. Мирослава не рискнула совать туда свой нос даже тогда, когда Ингрид отлучалась на улицу.
Умывшись, она почувствовала себя ещё лучше и скрасила минуты ожидания вещуньи, поглаживанием кота, который расположился уже на лавочке. Тот выгибал спину, подставлял серые бока и урчал, словно трактор.
— Каков негодник! — воскликнула вернувшаяся и приодевшаяся в тканевую блузку со льняной юбкой, но не сменившая тёмного пояса, вещунья. — Обычно он только со мной так ласков.
— Извини, — хихикнула Мирослава, поднимаясь и отряхивая от шерсти пиджак.
Платье у неё было светлым, оттого кошачьи волоски были не так заметны в отличие от чёрного пиджака. Мирослава тут же пожалела, что позволила коту прогуляться по её коленям.
— К тебе уже начали тянуться местные животные, а это хорошо, — таинственно промолвила вещунья.
— Мне вниманию мошек с комарами тоже радоваться? — с иронией полюбопытствовала Мирослава, не принимая её слова всерьёз.
— Правда? — искренне удивилась Ингрид. — Как быстро. Но тебе бы и вправду стоило радоваться. Пойдём, пока ручей не заполнили стайки женщин.
Ещё издалека они поняли, что опоздали, но вещунья, хоть и выглядела взвинченной, не предложила сменить направления, а Мирослава постеснялась настаивать.
Ингрид успокоилась только тогда, когда поняла, что на них старательно не обращают внимание, а все больше шушукаются между собой и что-то вяжут. Мирославе показалась несмотря на их отношение к ней, такая обстановка приятной. Молодые девушки сидели на траве, спрятав ноги под юбками, смеялись и стреляли глазками в проходящих мимо парней. Их подруги постарше или матери сохраняли куда большее спокойствие духа, наблюдая за девицами, но при этом наслаждались погодой и беседами.
— Почему ты не там? — полюбопытствовала Мирослава.
Они уже пришли к более простому обращению, поэтому она сочла уместным спросить и об этом.
— Не потому, что не хочу, — неожиданно честно ответила Ингрид, выпрямляясь ещё сильнее. — Они считают меня недостойной их общества, ведь я заняла мужскую должность, чего до меня себе никто не позволял.
— Но это же не твой выбор, — нахмурилась Мирослава. — Это нечестно. Твой дар определил твою судьбу.
— Не совсем, — с горечью откликнулась вещунья. — Мою судьбу определила потеря ребёнка, которая и спровоцировала видения. Тогда ещё мне сочувствовали, но потом меня бросил муж и уехал в Петрозаводск. Он не справился, а у меня не оказалось выбора. Тогда мы жили с его семьёй, а когда он бросил меня, так продолжаться не могло. Родственников у меня к тому времени не осталось, но Вяземский позволил мне жить в моём нынешнем доме, который пустовал. Его парни довели дом до ума, и мне ничего не оставалось, кроме как поблагодарить и переехать. Но, если честно, жить мне тогда не хотелось, но этот дар не оставил мне выбора, и мне приходилось раз за разом вставать с постели, чтобы рассказать о том, что кому-то лучше не соваться в лес, а кто-то должен продать корову. Много маленьких поручений, которые держали меня на этом свете и не позволили мне пойти за сыном. — Её тон не срывался, он растекался плавным течением, но струившиеся из глаз крупные слёзы давали понять, что боль не утихла и вряд ли когда-нибудь покинет её. — Я сама не заметила, как начала вставать с кровати с желанием жить. Я говорю тебе об этом, чтобы ты знала, что в жизни происходит порой то, что вынуждает тебя чувствовать себя не то что даже ненужной, а всеми брошенной и почти мёртвой. Но если я смогла пережить это, то и ты должна.
Мирослава осознала, что плачет только тогда, когда Ингрид замолчала. Она утёрла слёзы, облизнула солёные губы и кивнула. Потом внезапно для самой себя притянула к себе вещунью и крепко обняла. Она с силой прижала её к себе и не расслабилась до тех пор, пока не почувствовала её руки у себя на спине.
— Спасибо, — растроганным шёпотом сказала Ингрид прямо ей в ухо.
Мирослава не считала, что её есть за что благодарить, но точно знала, что голос её подведёт, поэтому промолчала.
После того как они обе успокоились, то прогулялись ещё немного, болтая о разном, но ни о чём конкретном. Мирослава чувствовала себя по-настоящему живой и почти счастливой, несмотря на то, что на языке остался привкус соли. Она не знала, как подбодрить Ингрид, поэтому дарила ей то, что имела сейчас — своё доброе расположение, улыбки и касание рук. Та истосковалась по человеческому теплу, поэтому с благодарностью принимала любую ласку.
Солнце уже окончательно опустилось за горизонт, но тонкая полоска яркого света продолжала окрашивать рыжими, красными, оранжевыми лучами деревянные дома, рисунки, которые при таком освещении превращались во что-то более весёлое и живое.
