Физически он был расслаблен, но при этом его слух, зрение и обоняние улавливали малейшие изменения вокруг, но не досаждая, а дополняя картину мира. Собаки прятались в будках, высунув языки и развалившись на животе. Людей напрягало такое тепло, как и животных, но им ничего не оставалось, кроме как заниматься всё теми же домашними делами, подвязав рукава и открыв колени. Теперь они мечтали не просто об отдыхе, а о прохладной мерцающей глади озера, которое ненадолго бы спасло их от давящего тепла.
Гостиница находилась недалеко от вокзала, где Мстислав, словно неделю назад топтался, дожидаясь репортёршу. А это было буквально вчера.
Сейчас они двигались по той же дороге, прошли мимо ручья, где без футболок резвилась детвора, хохоча и плескаясь водой во всех прохожих. Недалеко от них расположились пастухи, чьи головы были прикрыты соломенными шляпами и до которых долетали брызги, чему они открыто наслаждались. При этом они не забывали следить за лениво гуляющими по холмистой местности животным, которые тоже далеко не отходили от ручья. В вёдра с водой, которые доставали из колодца для того, чтобы напоить скотину, всё чаще совали голову. Такое развлечение планировало продолжаться до самого вечера, пока земля не начнёт, наконец, остывать, а красный, словно переспелый помидор, закат не заглянет в каждые многочисленные оконца домов, где вся семья будет уже ужинать и говорить о событиях минувшего дня.
От стайки галдящих сорванцов, точно воробьёв возле хлебных крошек, отделился тощий мальчишка и припустил по направлению Мстислава и Мирославы, которые, заметив это, остановились, поджидая его. Вяземский знал мальчика — это был Тим, внук одного из членов общины.
Он остановился подле них, пряча руки за спиной, и со смешанным чувством страха и интереса, поглядывал на улыбнувшуюся ему Мирослава.
Мстислав понятливо усмехнулся и спросил:
— Чего тебе?
Мальчишка вздрогнул, поклонился, приветствуя главу общины, а затем быстро вытащил из-за спины руку и вытянул ладошку, где лежал зелёно-коричневый хвост ящерицы.
— Я… В общем… Вот… — выдавил он и потряс рукой, требуя, чтобы кто-нибудь забрал у него подарок. Мстислав догадался, что он был предназначен не ему, и многозначительно кашлянул, взглянув на недоумевающую репортёршу.
Та пару раз хлопнула ресницами, затем, сообразив, охнула и аккуратно взяла с протянутой руки зеленовато-коричневый хвостик.
— Спасибо, — растерянно произнесла она, но Тима уже и след простыл — он рванул обратно к друзьям, которые тут же стали над ним потешаться.
— У тебя появился поклонник, — спокойно заметил Мстислав, сдерживая ухмылку.
— Такого я не ожидала, — призналась она, поглаживая пальцем шершавый хвост ящерицы. — Но это довольно мило, как ты считаешь?
— На языке мальчишек такие поступки — почти признание в любви. Обычно они, куда скромнее и задиристее, — наставительно высказался Вяземский, припоминая, как его ребята кидались грязью в девочек, которые им нравились. — Эрно однажды в детстве укусил соседскую девчонку, а она так и не догадалась, что это было признание в любви. Дед его выпорол, отец потом добавил, но ему было всё равно — боль от разбитого сердца ничем не переплюнешь.
Мирослава заливисто рассмеялась и вновь бережно погладила хвост на ладони. Она продолжала глядеть на резвящихся детей, и по её лицу было видно, какое удовольствие она при этом получает.
— Я совсем плохо разбираюсь в детях. Мне больше нравится смотреть на них издалека, — медленно произнесла она. — И иногда они меня пугают. Для женщины это странно.
Вяземский хмыкнул и пожал плечами, обращая её внимание на себя.
— Для мужчины странно хорошо готовить. Но я об этом не переживаю, а, значит, и тебе не стоит.
Мирослава благодарно улыбнулась и кивнула.
— Здесь у меня совсем другое ощущение течения жизни. Одновременно полное и ускользающее. Хочется просто сидеть целый день и наблюдать за жизнью вокруг, но при этом ещё столько дел. — Она легко рассмеялась и с видом счастливого мечтателя зажмурилась.
Мстислав пристально смотрел на неё и впервые чувствовал, как хорошо понимает другого человека.
Но вот она открыла глаза и сказала:
— Пойдём в гостиницу.
И ему пришлось согласиться и потерять это зыбкое понимание чего-то большего и непостижимого.
Вяземский неторопливо шёл, наблюдая, как жара плавит человеческие тела и разум, и невольно возвращался мыслями к делу. Он не ждал, что в гостинице откроется какая-то новая правда, но убедиться точно не помешало. Больше он думал о том, что со стороны убийцы было предусмотрительно прятать тела в лесу, где туман и прохлада сохранялись дольше, чем где бы то ни было ещё в селе. Ему снова пришла нерадостная мысль о том, что убийца может быть одним из тех, кого он знает, и он глубоко вдохнул тёплый воздух, чтобы отвлечься от этих размышлений.
Он сам, как и остальные его ребята, не чувствовал жары столь же полно, как обычные люди, потому мог спокойно носить пыльник — оборотни привыкли к толстой шкуре, при этом и мороз их особо не беспокоил. Температура тела оборотней почти всегда была одинаковой, они редко болели и травмироваться могли с трудом, если уже пережили подростковый возраст. А вот с этим были проблемы.
С тех пор как в окраинах стали рождаться дети, которые отличались своей выносливостью и силой, люди стали считать, что их вознаградили небеса за тяжёлый крестьянский труд, и что эти дети даны им для облегчения сельской жизни. Подтверждали это и колдуны, которые не чувствовали в них зла и пороков. И по началу деревенские радовались их рождению, предвкушая, какими крепкими обрастут домами их земли, как станет легче вспахивать поля и сколько скота можно будет завести.
По достижению пятилетнего — семилетнего возраста чаяния переставали быть светлыми. В этом возрасте у оборотней происходил первый оборот, довольно болезненный и плохо контролируемый ребенком. Когда оборотень превращался в животное, являющееся его второй сутью, то он переставал осознавать себя человеком — он был только тем, в кого он превратился. Старики ужасались таким переменам и, будучи набожными до предела, стали считать несмотря на заверения колдунов, которые и сами иногда у деревенских вызывали сомнения, что это про́клятые дети и велели отправлять своих же внуков в лес. Родительскому сердцу приходилось разбиться не единожды.
Как только одно поколение заменило другое, а крестьянская жизнь стала меняться в связи с изменениями в стране, про́клятых детей честные люди всё чаще оставляли дома. Работы стало больше, изменения к лучшему и освобождение от прежних тягот привели к тому, что обычным крестьянам стало сложнее приспосабливаться к новым правилам. Было некогда обращать вниманием на странности в поведение детей — их сами родители почти не видели и только ждали того, когда они смогут начать работать. Про́клятые дети выходили в поле раньше остальных, и народ снова поверил в то, что их ими вознаградил Бог. В церкви стали читать молитву за их души, и всё шло своим чередом. Хорошо сыграло ещё то, что они были отличными охотниками — хозяин леса им благоволил, и это было очевидно для всех.
Сами дети быстро сообразили, что они отличаются от других, и чтобы выжить, им нужно стараться не выделяться везде и всегда, кроме рабочего времени. Вяземский видел церковные записи — в то время только они и велись, в которых говорилось, как под покровом ночи стайки детей сбегали в лес и некоторые священники боялись того, что там они ведут шашни с нечистыми силами, но не рисковали говорить об этом бывшим крестьянам — время было тяжёлое, им нужно было во что-то верить. Иногда эти дети уходили в лес и не возвращались.
Вяземский, прошедший через те же муки, что и они, понимал, что, либо они оставались зверями, которых принимал хозяин леса, либо убивали друг друга, но при обороте обратно в человека забывали об этом. В записях также было сказано, что они редко доживали до двадцати лет. Он с трудом мог представить, как им было непросто утаивать ту силу, которая росла с каждым годом — чем старше становился оборотень, тем чаще для здоровья ему необходимы были обороты, а если этот зов игнорировать и обращаться лишь раз в полнолуние, когда инстинкт берёт верх над человеческим разумом на одну ночь, то вскоре эта возросшая сила угасает и оборотень быстро начинает чахнуть; тот гнев, который обрушивался на них в самый внезапный момент; тот охотничий инстинкт, который застилал сознание пеленой, а перед глазами возникали лишь бордовые всплески крови, которую так хотело отведать животное. Они наверняка сходили с ума от чувствительного обоняния, которое особенно остро реагировало на человеческий пот. Они слышали и видели больше, чем остальные, но чтобы не привлекать внимание, должны были это скрывать. И всё равно не всегда у них это получалось, о чём свидетельствовали имена умерших, возле которых была приписка: «про́клятый».
