— Ну попёрли, рожа копчёная… — буркнул Жорж, взваливая на плечо мешок с порохом.

В Бастере не было причала для разгрузки, к которому можно было пришвартоваться прямо на шхуне, и приходилось таскать всё подобным образом, медленно и неэффективно.

Одна за другой, шлюпки и каноэ, которыми поделился Исхак, приставали к берегу, и я неизменно отправлял парней в одном и том же направлении, в контору месье Леви. Матросы шли, сгибаясь под тяжестью мешков, и в то же время успевали поглядывать по сторонам, на легкодоступных барышень и питейные заведения, из которых доносилось громкое пьяное пение.

Каждый желал поскорее разделаться с этой неприятной работой и погрузиться в чад кутежа, пропивая заработанные луидоры. Таверны и бордели зазывали и манили призывным грохотом кружек по столам, изгибами бёдер, разухабистыми морскими шанти, запахами табака и жареного мяса. Даже мне самому было любопытно заглянуть в такое заведение вместе с командой. Ничто не сближает лучше, чем совместная попойка.

Да и где ещё вербовать людей в команду, как не в таверне, за кружечкой тёплого мерзкого рома? Пьяного куда легче уболтать на что угодно. Один мой знакомый в середине января спустился в одних трусах из окна общежития, оббежал вокруг здания и по лестнице забежал обратно, едва не доведя обалдевшую вахтёршу до сердечного приступа. Что уж тут говорить про моряков, которым можно наобещать золотые горы, если они вступят в наш дружный коллектив. График 7/0, оплата сдельная, сухари и вода за счёт компании.

Я что-то даже припоминал про «королевский шиллинг», когда вербовщики угощали какого-нибудь недотёпу кружкой пива, на дне которой лежала монета, а когда парень пиво допивал, ему объявляли, что теперь он в армии. Первое жалование, так сказать, получил, извольте в казарму. Или как такие же вербовщики, но уже флотские, просто спаивали людей и тащили на корабль. На рассвете корабль отчаливал, а новоиспечённый моряк просыпался с жуткого бодуна уже членом команды. Вдали от берега и родного дома.

Само собой, я таким образом поступать не собирался. В пираты, я думаю, люди идут гораздо охотнее, нежели на королевский флот, где вместо золота и серебра только плети и брань боцмана. Мне уже довелось услышать несколько историй от Шона, от местных, и я понимал, что обращение с нижними чинами не то, чтобы сильно отличалось от плантации. Порой затюканные матросы даже поднимали восстания, захватывали корабль и уходили в свободное плавание.

— Эй, капитан! — меня позвал один из матросов, Ален. — Тебя там этот пархатый зовёт!

Кажется, парни уже заканчивали с разгрузкой. Я поправил ножны с палашом и поспешил в контору.

Исхак Леви стоял над раскрытым мешком, нервно перетирая в пальцах слипшиеся комки пороха. Я глядел на его лицо, то багровеющее от злости, то исходящее пятнами, то бледнеющее, и не мог сдержать кривой ухмылки.

Кроме нас в конторе были пара его слуг и Робер, который стоял чуть позади меня. Остальная команда ждала снаружи. На корабле остались только двое, Эмильен, который сам вызвался остаться, и Клешня, который вытянул короткую соломинку.

— Это что такое, извините меня, — глухим голосом произнёс еврей, бросая порох обратно в мешок.

Таких мешков открыто было уже четыре подряд, и везде Исхак видел одну и ту же картину. Комковатый, влажный, слипшийся порох, непригодный для использования от слова совсем. Его, конечно, можно было бы просушить, но это было бы долго, муторно и не очень надёжно. А в теперешнем состоянии из него можно было бы разве что слепить шарик.

— Это порох, месье Леви, — улыбнулся я.

Еврей прикрыл глаза и шумно выдохнул через нос, пытаясь успокоиться.

— Мы с вами заключили сделку и пожали руки, месье Леви, — напомнил я. — О качестве пороха и речи не было.

— Богом клянусь, в последний раз я поверил пирату! — прорычал он, а мне захотелось уточнить, каким именно богом он клянётся.

Возможно, у церковных властей нашлось бы к нему несколько вопросов.

— Поверили и ошиблись, месье Леви. Я же предлагал вам торговаться на борту корабля, вы отказались сами, — пожал плечами я. — Я жду, месье Леви.

Исхак буркнул сквозь зубы какое-то ругательство на идише, обжёг меня злым взглядом и скрылся в подсобке. Его слуги стояли, нервно переглядываясь. Как пить дать, сорвёт злость на ком-нибудь из них. Но их судьба меня не тревожила. Звонкие золотые луидоры, вот что волновало меня в первую очередь.

Наконец, торговец вышел из подсобки и швырнул тяжёлый кошель на мешки с порохом, поднимая чёрную пыль.

— Подавитесь, жалкий вы негодяй, — прошипел он.

— Робер, будь добр, пересчитай, — попросил я. — И вам не хворать, месье Леви.

Я приподнял шляпу в учтивом жесте. Робер поковырялся в кошельке, гремя золотыми монетами.

— Порядок, — осклабился он.

— Вот и славно, — отозвался я. — Прощайте, месье Леви.

Еврей ничего не ответил, но я заметил, как недобро блеснули его глаза. Ну, заводить врагов всегда гораздо проще, чем заводить друзей.

Я забрал кошелёк у Робера и мы вышли на улицу. Команда тут же оживилась, отлипая от стен и поднимаясь с корточек, лица пиратов лучились предвкушением скорой попойки. Разочаровывать их не хотелось, и я подбросил мешочек с монетами в ладони.

— Пойдёмте делить, — сказал я.

Ответом мне стал оглушающий рёв дюжины довольных пиратов.

Новой проблемой стало найти подходящую таверну. Хоть их и было полным-полно на всей набережной, но вместить такую ораву могла не каждая, а если какая-то и могла вместить, то там всё было занято. Нас зазывали то в один кабак, то в другой, на шеи моряков цеплялись барышни, достопочтенные горожане в страхе уступали нам дорогу. Настроение у меня, да и у всех остальных, было отличным. Ещё лучше оно станет, когда мы сумеем расположиться с комфортом в каком-нибудь кабаке.

Мы как раз проходили мимо одной из таверн, когда из её дверей вывалилась пьяная компания, на мгновение перемешиваясь с нашей. А раз оттуда уходят люди, значит, там будут свободные места. Я резко остановился, повернулся на каблуках, и вошёл в кабак, пахнущий крепким табачным дымом, перегаром и блевотиной.

Глазам понадобилась пара секунд, чтобы привыкнуть к царящему там интимному полумраку, мерцающему от света жаровни, над которой жарился поросёнок на вертеле. Несколько оплывших сальных свечей трепыхались бледными огоньками, да сквозь крышу в нескольких местах проникали ослепительно яркие лучики солнца. Окон здесь не было, посетителям ни к чему знать, сколько времени они здесь провели.

Меня это место вполне устраивало. Как и всю остальную команду. Мы ввалились шумной толпой, под насмешливый взгляд хозяина таверны, уже прикидывающего, сколько получится с нас содрать. Свободен был угловой стол, который мы тут же заняли, места хватило всем. Я уселся в углу, спиной к стене, так, чтобы видеть всё происходящее, и брякнул кошельком по столу, ещё мокрому от чужого пролитого рома.

— Я сейчас, — Шон хлопнул меня по плечу.

Я развязал тесёмки, в полумраке блеснуло золото, наполняя глаза всех присутствующих жадным блеском. На столешнице начали выстраиваться аккуратные ровные столбики из монет.

— Андре, знаешь, что такое ирландские наручники? — раздался голос Шона, отвлекая меня от подсчётов.

— Что? — спросил я, не поднимая глаз.

— Когда обе руки заняты бухлом! — рассмеялся он и потряс зажатыми между пальцев бутылками.

Вся команда расхохоталась, и я тоже. Шону помогли поставить бутылки на стол, трактирная девка принесла посуду. Я продолжал считать деньги, разделяя их на равные части, и не забывая про оставшихся на корабле Эмильена и Клешню. Пираты тем временем уже разлили ром по стаканам, Робер протянул мне доверху наполненную кружку, но я отмахнулся, жестом показывая, что пока не до этого. Не хватало ещё сбиться и посчитать кому-нибудь неправильную долю. Доля-то найдётся, а вот осадочек надолго останется.

Наконец, я закончил с подсчётами, и на столе теперь высилось ровно пятнадцать кучек золота. Я начал называть каждого по имени, и ему передавали его долю под смех и возбуждённые вопли соседей. Даже негры участвовали во всеобщем веселье, скаля белые зубы, когда им передавали их долю.