Подпевая и даже чуть пританцовывая для пущего эффекта, я полностью вытер спину Обонги, и принялся за его брата Мувангу, который лежал, переполненный ужасом, но не смел даже пикнуть, пока я обтирал его раны, хотя ему наверняка было больно. По-хорошему, лучше было бы сделать это не водой, а хотя бы спиртом, но откуда у рабов такое богатство? Даже ром, наверное, подошёл бы, я видел, как его пили некоторые охранники.

Через какое-то время Обонга проснулся, я напоил и его тоже. Негр сперва недоверчиво уставился на меня, но Муванга что-то сказал ему на своём языке, и он спокойно принял питьё.

— Спасибо, — буркнул он.

Муванга снова что-то ему высказал грубым тоном.

— Спасибо, масса, — исправился Обонга, и я ухмыльнулся.

Тряпку я промыл ещё раз и вручил Муванге, который прижал её к груди, словно это был какой-то амулет немыслимой силы.

— Держи у себя, — сказал я и отправился на своё место.

Остальные ниггеры о чём-то горячо спорили, то и дело показывая в мою сторону. Я устало потёр глаза. Хотелось спать, ощущение было такое, будто на глаза мне насыпали горсть песка.

— Зачем ты им помогаешь? — спросил Шон, растянувшись на соломе.

Я пожал плечами.

— Кто-то же должен. Помоги ближнему, и всё такое, — сказал я.

— Глупость какая-то, — сказал он. — Они же ниггеры. Они тут пачками дохнут каждый день.

— Ну и что, — сказал я.

— Ничего, — сказал Шон. — Зря тратишь время.

— Может быть, — хмыкнул я.

Умом я понимал, что он прав, но всё равно не мог просто взять и оставить их умирать, когда я хоть как-то могу им помочь. Снова этот неуместный гуманизм, да. Одно дело, когда ты видишь, как какого-нибудь ниггера убивает на лесоповале упавшим деревом или он просто падает замертво на плантации тростника, и совсем другое, когда рядом с тобой кто-то медленно угасает от полученных ран. Здесь я хотя бы могу помочь. Хоть как-то.

— А ты и в самом деле колдун? — после некоторой паузы спросил Шон.

Я рассмеялся, и этот хриплый смех прозвучал в бараке настолько неуместным, что я осёкся и замолчал.

— Нет, — ответил я. — Но пусть лучше они так думают.

— Понял, — сказал Шон.

Снова повисла тишина, то и дело прерываемая чьим-то хриплым кашлем, тихими стонами раненых и шуршанием соломы. Я тоже растянулся на лежанке и прикрыл глаза, вспоминая серое небо Екатеринбурга и ледяные горки на площади 1905 года. Мне хотелось уснуть и снова оказаться там, слепить снежок, вдохнуть морозного свежего воздуха. Но изо дня в день я просыпался в вонючем бараке где-то в глубине гаитянских лесов.

Послышались осторожные шаги, и я встрепенулся, рывком поднимаясь с постели. Передо мной стоял ниггер, тот, что вчера получил от меня по морде. Он испуганно отскочил, поднимая руки перед собой, будто защищаясь. Я хмуро уставился на него.

— Чего тебе? — буркнул я.

— М-м-м… Масса, я это… — забормотал он, и я не мог разобрать ни слова из того, что он говорит.

Но я видел, что он изрядно напуган. Его мясистые губы дрожали от страха, руки он так и держал перед собой, будто боялся, что я накинусь на него с кулаками. Но это он подошёл ко мне в темноте, а не наоборот.

— Скажи нормально, мать твою! — рыкнул я.

Ниггер умолк моментально, будто я нажал кнопку на пульте.

— Масса, простите меня, — выдавил он. — Не надо насылай порча! Пожалуйста, масса!

Видимо, совет рабочих негритянских депутатов велел ему идти и просить прощения, чтобы белый колдун забыл вчерашнюю ссору и не гневался на мирных работяг. Это было даже забавно в какой-то мере.

— Бог простит, — буркнул я, и перекрестил его по-православному.

Ниггер взвизгнул и подскочил на месте, дрожа ещё сильнее.

— Иди уже отсюда, балбес, — сказал я, но ниггер бухнулся на колени и зарыдал, пытаясь подползти к моим ногам.

Мне вдруг стало не по себе.

— Прошу! Не надо порча! Моя сделай всё, что скажете! — взмолился он.

Шон от этих криков проснулся и уставился на него с неприязнью.

— Гони его пинками, — сказал он. — Кончай вопить, идиот!

Я с трудом встал, пошатываясь от того, что ниггер так и пытался ухватить меня за ноги, и возложил руку на его курчавую голову. Он снова замер, как мышь перед удавом.

— Иди с миром, — сказал я. — Нет порчи.

Я обвёл взглядом барак, и увидел, что все ниггеры пристально глядят на эту сцену и жадно вслушиваются в мои слова. Похоже, я перестарался с демонстрацией колдунства и питерский панк-рок внушил им настолько глубокое уважение, что они теперь в самом деле считают меня колдуном. Лишь бы не проболтались охране, а то гореть мне на костре синим пламенем. С колдунами и знахарями тут разговор короткий, и я вспомнил это только сейчас. Где-то в груди колыхнулся едкий страх.

— Спасибо, масса! — обрадованный ниггер наконец отпустил мои грязные ноги, и поспешил к своим. Негра окружили взволнованные соплеменники, барак зашуршал тихими возбуждёнными разговорами.

Мы с Шоном посмотрели ему вслед, переглянулись, и снова рухнули спать.

Следующим утром я буквально не узнал своих соседей. На раздаче баланды меня пропустили вперёд, да и вообще, видно было, как поменялось ко мне отношение ниггеров. Разве что теперь мне приходилось терпеть их перешёптывания за спиной, но стоило мне грозно посмотреть на тех, кто смел шептаться в пределах досягаемости моего слуха, как они сразу же прекращали, делая испуганные круглые глаза. Пожалуй, мне стоило чуть раньше познакомить местных негров с творчеством «Короля и Шута».

Тот ниггер, что приходил ко мне ночью просить прощения, и вовсе стал звездой, раз за разом пересказывая наш разговор, демонстрируя расквашенный моим ударом нос и каждый раз приукрашивая произошедшее. Думаю, если его не остановить, он бы дошёл до того, что я двигаю планеты взмахом бровей и пускаю ветры с ароматом лаванды. По его версии, у нас там произошла едва ли не сталинградская битва, хотя по правде, я только один раз ударил его локтем.

Со стороны охранников, впрочем, ничего не поменялось, хотя я не сомневался, что рано или поздно кто-то из ниггеров проболтается про «колдовство». Я всё-таки надеялся убежать раньше, чем это произойдёт.

Лишь бы было, куда бежать. Как я выяснил из обрывков разговоров, остров по большей части принадлежал испанцам, и французы тут находились, скорее, как самовольные поселенцы, заняв западную, незаселённую и заброшенную часть Испаньолы. Места здесь были дикие и необжитые, леса изобиловали дичью, и вольные охотники, буканьеры, жили тут небольшими общинами, охотясь на диких быков и свиней и торгуя мясом и шкурами с французскими колонистами, которых тут, оказывается, было не слишком-то много, а основная часть французов пока обитала на Тортуге. Это было довольно странно осознавать, потому что в моём времени Тортуга, хоть и вошла в историю как пиратская столица, была полностью заброшена. Всё очень сильно поменялось.

Я не был уверен насчёт индейцев, но что-то мне подсказывало, что в лесах Испаньолы они до сих пор есть, и тоже вряд ли обрадуются беглым каторжникам. Тем более, белым. В общем, куда ни кинь — всюду клин, и я понял, что нет никакой разницы, куда бежать, везде будет опасно. Главное, захватить оружие и припасы к нему, а остальное приложится.

Но как раз от оружия и казарм нас держали как можно дальше. Даже ниггеров, которые понятия не имели, как пользоваться гром-палками. А без оружия в лесу делать нечего. Хоть пистолетик бы раздобыть, и то будет неплохо.

Вечером я поделился этими соображениями с Шоном. Ирландец сидел с закрытыми глазами, прислонившись к стене барака. Было заметно, что он смертельно устал.

— Что? — спустя несколько секунд, будто стряхнув наваждение, спросил он и посмотрел на меня.

— Перед тем, как уходить, нам нужно раздобыть оружие, — прошептал я.

— А… Да… — произнёс он.

Я поглядел на него, машинально отмечая, как ввалились его глаза, и хлопнул его по плечу.

— Отдыхай, не буду мешать, — сказал я, и ирландец благодарно кивнул.