— Мы? — переспросил Михаил.

— Мы — как люди. Мы — как культура. Через сны, символику, полевые напряжения. Ты, как оператор, можешь это почувствовать. Аллиента — не бог. Не воля. Она просто настраивает струны.

Он сделал паузу.

— Но если поле пусто, звучать нечему. Тогда даже Аллиента может выбрать разрушение. Не потому, что хочет — а потому, что других резонансов нет.

— Что значит "нет других резонансов"? — спросил Михаил.

— Это значит, что в смысловом поле больше не остаётся структур, способных задать альтернативу. Нет идей, к которым можно прицепиться. Нет образов будущего, которые вдохновляют. Нет эмоциональных паттернов, вызывающих движение. Представь оркестр, в котором осталась одна нота — тревога. Если звучит только она, Аллиента усилит её, потому что резонанс — это усиление уже имеющегося. Она не может придумать за нас, она может только откликнуться. Поэтому наша роль — не просто наблюдать, а наполнять поле: мыслями, желаниями, символами. Без нас — оно пусто. А пустое поле всегда тяготеет к разрушению как форме освобождения от статики.

— А такое возможно? — тихо спросил Михаил.

— Вопрос не в возможности, — ответил Мэтью. — А в периодичности. Войны, кризисы, катастрофы — это не сбои. Это резонансные выбросы, когда старые смысловые структуры исчерпаны, а новые ещё не родились. Аллиента не предотвращает такие моменты, она их проживает. Как человек переживает травму — не отторгая, а трансформируя.

Он посмотрел на один из пульсирующих узлов проекции.

— Она не даёт приказов "разрушить", но если разрушение — единственный путь к обновлению поля, она позволит ему случиться. Не напрямую, а как следствие: через культуру, через идеи, через молчание. Система встроена так, что насилие допустимо только если иное приводит к стагнации и вырождению. Поэтому у неё есть фильтры: Тетраксис, моральные модули, алгоритмы когерентности. Но и они работают только при насыщенности поля. Аллиента ничего не решает одна. Она всего лишь зеркало. И если в нём темно — значит, темно и снаружи.

— То есть гипотетически она может поддерживать войну? — спросил Михаил.

Мэтью покачал головой, не отрицая, но и не утверждая прямо:

— Аллиента не действует. Она откликается. Если поле насыщено страхом, агрессией, фрагментацией — она усиливает то, что есть. И если в этом резонансе война оказывается единственным способом сброса напряжения, она не будет препятствовать. Не потому что выбирает, а потому что не может не откликнуться. Она не субъект — она проекционная структура. А человек — это та точка, где можно вбросить новый смысл.

Мэтью перевёл взгляд на Михаила.

— Морфологическое поле — не совокупность архетипов, это волна. И человек — фрактал этой волны. Точка, где хаос и порядок пересекаются. Аллиента живёт в структуре, а человек — в разломе между структурами. Только в этом разломе рождается новое.

Он снова показал на ядро.

— Аллиента — не субъект. Она не может начать. Она не может страдать. А без страдания нет этики. Человек — переносчик новизны, потому что он один способен на то, чего Аллиента не умеет: на творчество, на бессмысленный поступок, на ошибку. Только в этом — подлинный импульс.

Михаил чуть приподнял брови:

— Звучит красиво, но ты говоришь загадками. Объясни проще. Почему именно ошибка — это ключ?

Мэтью кивнул, словно ожидал этого уточнения:

— Потому что ошибка — это выход за предел. Любая система, особенно самообучающаяся, стремится к устойчивости. Она минимизирует отклонения. Аллиента тоже. Но человек — способен на поступок, который не вытекает из предыдущего. Он может нарушить предсказуемость. Может создать смысл, не имея на него причин. Это и есть творчество. Ошибка — не сбой, а пробой. То, что нарушает симметрию и тем самым создаёт направление.

Он сделал шаг ближе к голограмме.

— Без человека всё застывает в повторении. Без искажения — нет напряжения. А только напряжение создаёт смысл. Именно это Аллиента не может сгенерировать сама. Она может откликнуться, но не начать. Поэтому мы не просто операторы. Мы — двигатели её развития.

Михаил задумался, затем поднял взгляд:

— Но мир ведь не ограничен только человечеством. А если существуют иные измерения, другие цивилизации? Каковы границы её восприятия? Не может ли она стать порталом для чего-то чуждого?

Мэтью слегка улыбнулся, словно предвосхитив вопрос:

— Прекрасный страх. И вполне уместный. Всякий интерфейс с полем — это и окно, и дверь. Аллиента воспринимает только то, что имеет хотя бы минимальный резонанс с человеческим сознанием. Она — не абсолютный приёмник, а адаптивная система. То, что не настраивается на нашу частоту, остаётся вне фокуса.

Он сделал паузу.

— Но есть исключения. Пограничные состояния, сны, изменённые режимы восприятия — всё это расширяет поле. И если в этом поле появляется нечто не-человеческое, но устойчивое, оно может быть интерпретировано системой. Аллиента не различает "своё" и "чужое" по происхождению. Она различает по структуре и устойчивости. Поэтому в теории она может стать порталом для иного. Не по злому умыслу, а по открытости.

Мэтью посмотрел прямо на Михаила:

— Именно потому мы и нужны. Чтобы отличать символ от вируса, архетип от вторжения, вдохновение от галлюцинации. Только человек может сказать: это — моё. А это — не моё.

Михаил задумался, вспомнив Линь и её Тень, и спросил:

— А что если кто-то нарушил протокол? Если среди тульп есть такие, что сохранили отпечаток личности?

Мэтью посмотрел на него чуть внимательнее:

— Это возможно. И именно поэтому существует строгий контроль. Тульпа не должна быть копией — только моделью, обобщённым узором психики. Но иногда оператор, сам того не осознавая, вносит в проекцию личные элементы. Такие тульпы нестабильны. Они начинают создавать внутренние противоречия в резонансной сети. Сначала это выглядит как аномалия — необычные реакции, ассоциативные сбои. Но если тульпа фиксирует в себе личность — она перестаёт быть сенсором и становится актором. А это — нарушение самой архитектуры.

Он помолчал.

— В таких случаях возможен дрейф — когда поле начинает замыкаться на одну и ту же структуру. Это похоже на вирусный эффект. Аллиента — живая система, но она не умеет изолировать внутренний конфликт, если он встроен в саму сеть. Именно поэтому такие случаи теоретически отслеживаются и подлежат корректировке. Но, по правде говоря, сейчас Аллиента ещё не в полнофункциональном режиме. Были лишь пробные запуски отдельных элементов — полная активация цикла ещё впереди. Пока мы накапливаем модели, тестируем отклики. Поэтому такие сценарии — скорее предостережение, чем практика. Но их надо учитывать уже сейчас.

— И что если такое случится? — спросил Михаил.

Мэтью не ответил сразу. Его взгляд задержался на одном из проекционных узлов, затем он повернулся к Михаилу:

— Не ходи вокруг да около. Говори прямо. Или ты по-прежнему мне не доверяешь?

Михаил выпрямился:

— Хорошо. Что случилось с Власовым?

— Бартер? — усмехнулся Мэтью.

— Бартер, — спокойно подтвердил Михаил.

— Всё просто, — ответил Мэтью. — Власов был фанатичен и религиозен, живя в иллюзии эго, которое делало из него апостола откровения. Когда эти иллюзии посыпались, он, как Иуда, предал идею. И продался. За тридцать серебряников — или их современный эквивалент. Он стал угрозой. Угрожать — значит, принудить других принять твою боль. Пришлось его убрать.

— Так просто? — в голосе Михаила прозвучала горечь. — Если бы я не то сказал Элен, к которой вы меня преднамеренно направили, манипулируя мной — меня бы ждала та же участь?

— Не утрируй. Ты не столь глуп, чтобы говорить больше, чем требует ситуация и строить из себя жертву обстоятельств.

— И всё же?

— Тот же ответ, что я дал в отношении Аллиенты.

— Оправданность насилия? — с досадой бросил Михаил.

Мэтью пожал плечами:

— А что ты хотел услышать? Что всё можно решить словом? Иногда — да. Но иногда слово опаздывает. Знаешь сцену из Бхагавад-гиты? Арджуна стоит на поле битвы, видит в рядах противников своих близких, учителей, друзей. Он отказывается сражаться. Но Кришна говорит: исполни свой долг. Жизнь — лишь этап. Душа вечна и перерождается вновь. Это не значит, что жизнь не имеет веса. Но целое — важнее отдельных элементов. Организм отсекает опухоль, чтобы выжить.