— На Институт оказывается давление. Заявленные исследования не соответствуют фактическим. Кроме того, есть основания полагать, что политика Института нарушает этику использования искусственного интеллекта. Есть пострадавшие — как психологически, так и физически. И под словом "скрывает" я подразумеваю буквально: часть испытуемых исчезли. Якобы ушли в коммуны, но куда именно и зачем — не уточняется. Есть подозрения, что они были похищены. Вас это не пугает?

— Я в Институте всего чуть больше полугода. И за всё это время у меня не возникало поводов для подозрений. Все мы живы и здоровы. А стресс… стресс — это часть сложной и ответственной работы. Что до исчезнувших людей — я о таком не слышал.

— И вас не смущает, что несмотря на длительные исследования Институт предпочитает постоянно набирать новых участников?

— Думаю, это связано с выгоранием. Работа действительно сложная — и ментально, и физически.

— Михаил, я не замечала за вами наивности, — укоризненно и с лёгкой игрой в голосе заметила Элен.

— Даже если всё так, как вы говорите, у меня нет оснований для недоверия. Пусть я и не обладаю полной картиной.

— Что ж. Тогда я вас просвещу. О полной картине — в самом широком смысле слова.

Элен поставила бокал на стол, и её взгляд на мгновение задержался где-то в пустоте, как будто она нащупывала границу допустимого.

— Вы ведь понимаете, что современный порядок не свалился с неба. Что Аллиента — это не только институты и законы, но и результат договорённостей, заключённых между теми, кто контролировал старый мир и теми кто пришел в новый на волне двух мировых войн. Аллиента - это нерушимйы договрр между влиятельнфми домами.

— Вы имеете ввиду родовые аристократии Старого и Нового мира?

— Родовые — да. Но главное не в роде, а в функции. Не только аристократические, но и идеологические линии — носители парадигм.

Элен чуть склонила голову:

— Эти Дома не возникли на пустом месте. Они стали продолжением тех, кто веками определял правила: бургундских правоведов, тосканских банкиров, лондонских ложе́н, прусских реформаторов, даже ватиканских каноников. Многие из современных линий — прямые генеалогические или символические наследники тех структур. Они унаследовали не только фамилии, но и коды — внутренние соглашения, символические обеты, принципы отбора и обучения.

— Вы хотите сказать... они продолжают рыцарские ордена?

— В каком-то смысле — да. Только теперь их священные войны — это войны за норму. За допуск к тому, что может быть воспринято как рациональное, допустимое, легитимное.

Элен поставила бокал и продолжила уже ровным, почти лекционным тоном:

— Мир, в котором мы живём, формально управляется Аллиентой. Но на деле архитектуру Аллиенты формировали не учёные и не политики. Её формировали Дома.

Она сделала паузу, позволяя словам осесть.

— Сегодня их четыре. Но исторически это продолжатели древних властных архетипов. Не государств, не партий — а сословий. Каждый из них уходит корнями в ту или иную форму управления реальностью. В Средние века это были монашеские ордена, гильдии, алхимические кружки, масонские ложи, а позднее — финансово-промышленные кланы, поставившие под контроль инфраструктуру планеты.

Она коснулась проекционного интерфейса, и на экране появились логотипы четырёх мегаструктур. Каждый Дом контролирует 3–4 ключевые корпорации, которые управляют тысячами дочерних компаний. У них нет гербов — только бренды. И эти бренды — страшнее любого знамени.

— Дом Виренштейн. Представь себе потомков европейских династий, сросшихся с технократами Google и разработчиками государственно-юридических платформ. Это не просто юристы — это архитекты глобального цифрового феодализма. Они создают порядок, где закон — это не защита слабого, а средство поддержания каст. Их идеология — трансгуманизм и инклюзивный капитализм, но за этими словами — вера в то, что одни люди рождены управлять, а другие — исполнять протоколы. Сегодня они контролируют цифровую инфраструктуру правовых интерпретаторов, глобальные кадастры и системы субъектности. Для них тульпы — это юридическая ошибка, а Институт — сбой, который должен быть устранён или хотя бы зафиксирован до полной интерпретации. Их власть — право. Архивы, протоколы, юридические конструкции. Их предки восходят к орденам нотариальных братьев и церковных скрипториев, позже — к континентальной традиции права, а затем к цифровому кодированию смыслов. Сегодня именно они контролируют интерфейсы доступа к праву, структуру алгоритмической интерпретации, системы разрешений и суверенитетов. Они убеждены, что любое отклонение — это потенциальная угроза целостности системы. Потому для них тульпы — юридическая ошибка, а Институт — сбой, который должен быть устранён, или, в крайнем случае, зафиксирован и изолирован.

— Дом Карнель. Исторически — наследники корпоративных сетей, подконтрольных BlackRock, Citigroup и Vanguard. Они контролируют всё от воды и фармы до логистики и продовольствия. Если что-то движется, лечит, питает или страхует — скорее всего, оно проходит через их цепочки. У них нет идеологии — только интерес: рынок, управляемый дефицитом. Сейчас, когда Аллиента всё активнее вторгается в регионы третьего мира, их власть слабеет. Потому Институт для них — шанс вскрыть старые протоколы, поднять шум и вернуть рынок под свой контроль. Не разрушить порядок, а заменить протоколы управления. объединились в единую структуру, контролирующую всё от воды до медицины. Их власть держится не на символах, а на логистике и долге. Если что-то двигается по миру — значит, это проходит через их цепочки. Карнели — практики, не идеологи. Но сейчас, когда Аллиента подминает под себя страны третьего мира, их влияние ослабевает. Институт для них — шанс начать войну за пересмотр протоколов. Шум, кризис, беспорядки — всё это инструменты. Они мечтают вернуть свободный рынок, в котором снова смогут определять, кому жить, а кому ждать поставки.

— Дом Сэнгри. Вообрази синтез Ватикана, ЦРУ и частных армий типа Academi, только с культовой эстетикой. Это воины, у которых есть капелланы и аналитики, иерархия и ритуал. Они не верят в хаос — они дисциплинируют его. Тульпа для них — это не угроза, а актив. Потенциальное оружие. Их вопрос — как быстро можно поставить это под контроль и развернуть в операциях. Если завтра понадобится боевая версия сознания — Сэнгри соберут её первыми. Им не нужно объяснение. Им нужен приказ. Их власть — страх и священная дисциплина. Потомки древних инквизиторов, военных капелланов, охранных орденов. Сегодня они контролируют весь силовой и сакральный контур: от частных армий до сетей влияния на религиозные институты. Они не рассматривают тульпу как угрозу. Для них тульпа — потенциальная военная технология. Их интересует, как поставить процесс под контроль, встроить в иерархию, использовать в спецоперациях и протоколах психологического воздействия. Они не боятся — они готовятся. И если получат зелёный свет, разработают боевую версию раньше всех.

— И Дом Леонис. Это словно если бы Netflix, TikTok, OpenAI и финтех-криптокластеры объединились в одну метаструктуру. Они управляют вниманием. Их код — это не данные, а образы, эмоции, нарративы. Если ты что-то чувствуешь — скорее всего, они это уже измерили. Им принадлежат каналы потоковой идентичности, нейроинтерфейсы, криптоплатформы. Они могут превратить тульпу в нового мессию — или в вирус, который нужно удалить. Всё зависит от того, какую историю они напишут в следующий понедельник.

Элен вновь сделала паузу.

— Вместе они — не просто элита. Это жрецы нового мира. Каждый отвечает за один из векторов — право, тело, сила, смысл. И то, что делает Институт, — это не просто эксперимент. Это нарушение баланса. Поэтому мы для них не просто угроза. Мы — отклонение, которое необходимо объяснить. Или устранить.

Михаил молчал, осмысливая сказанное.

— Значит, они против нас?

— Нет. Не все. Внутри самих Домов есть напряжение. Виренштейн настаивает на изоляции и классификации. Карнель видит в ситуации возможность — и готов подливать масла в огонь. Сэнгри ждёт, чтобы превратить всё в полигон. А Леонис… возможно, уже строчит первый миф.