Анна нахмурилась:

— Ты мог бы просто остаться здесь. Почему ты каждый раз исчезаешь, когда тебе плохо? Я вообще не понимаю, что ты от меня скрываешь.

Михаил тогда промолчал. На самом деле он и сам до конца не знал. Ему действительно нужно было уйти — выровнять внутреннюю шкалу, сбросить накал, накопившийся за последние дни. После долгих часов калибровки и напряжённых экспериментов он был эмоционально на пределе.

Но для Анны это был не побег в уединение, а отказ от неё.

— Неужели нельзя было просто потерпеть? Это ведь не каждый день... — говорил он в пылу ссоры.

— Неужели нельзя было придумать что-то другое, а не оставлять меня одну? — парировала Анна.

Вечер, как водится, закончился молчанием. Анна лежала в кровати, смотря кино. Михаил сидел у окна, разглядывая отражение города в стекле. Они не ругались — не было сил. Но и не мирились. Пропасть повисла, как недосказанная фраза.

Как правило, в подобных ситуациях уже спустя день всё возвращалось на круги своя: они снова завтракали вместе, смотрели кино, гуляли по вечерам — всё казалось нормально. Но каждый раз напряжение оставалось, как заряд между двумя электродами, который в любой момент может дать искру.

Следующее утро прошло как в дымке. Михаил не выспался и собирался второпях. Анна лежала рядом. Ни слов, ни движений. Только поверхностное дыхание и закрытые глаза. Он встал, принял душ, оделся, не стал даже активировать Софию для вызова такси — сделал это через приложение, чтобы не шуметь. Хотелось уйти, не разбудив её. Или наоборот — чтобы она проснулась и что-нибудь сказала.

По пути в Институт он прокручивал в голове ссоры. Их стало больше. Часто — по пустякам. Михаил всё чаще ловил себя на мысли, что старается просто не вступать в спор. Не потому, что соглашался, а потому что уставал.

Он всё больше погружался в работу. Исследования, отчёты, совещания. Это был тот ритм, который он понимал. Там он чувствовал себя нужным. Там его не спрашивали, «почему ты такой», не ревновали к коллегам, не анализировали интонации. Просто работали.

Анна же воспринимала его загруженность болезненно. Казалось, ей невыносимо, что он не делит с ней всё. Её раздражали даже его редкие упоминания о других женщинах — коллегах, официантках, даже подписчицах. «Ты с ней так улыбался», — говорила она. Или: «Ты с ней говорил теплее, чем со мной».

Сначала это его удивляло. Потом раздражало. А теперь — злило. Он никогда не давал повода. Но это не имело значения.

— Это не ревность, — говорила Анна. — Просто ты иногда ведёшь себя так, как будто тебе всё равно. Как будто я не важна.

— Потому что я пошутил с официанткой?

— Нет. Потому что ты даже не замечаешь, что это был флирт.

Он пытался объяснять. Потом — оправдываться. Потом — замолчал.

Он и сам замечал, что стал меньше рассказывать. Избегал лишних подробностей. Дистанцировался от женщин в Институте. Даже общение, которое раньше радовало, стало казаться опасным. Анна чувствовала малейшее изменение в его настроении. Радость, лёгкость, вдохновение — всё воспринималось как сигнал: «С кем ты был?»

Он отдалялся от коллег. Всё больше — молча. Отстраняясь не только от флирта, но и от простого человеческого общения. Ради мира. Ради неё. Но с каждым разом чувствовал: уходит что-то важное.

Он не изменял. Ни мыслями, ни действиями. Но обвинения звучали так, будто измена уже состоялась. Эмоциональная, а значит — не простительная.

Он делал, как она просила. Менял привычки. Убирал посты. Менял маршруты. Отменял встречи. Ради неё. Ради них. Но всё больше — в ущерб себе. И не потому, что она просила. А потому что боялся снова быть виноватым.

Он не знал, когда именно начал терять себя. Но чувствовал, что это уже происходит. И с этим что-то надо было делать.

Следующее утро прошло как в дымке. Михаил не выспался и собирался второпях. Анна лежала рядом. Ни слов, ни движений. Только поверхностное дыхание и закрытые глаза. Он встал, принял душ, оделся, не стал даже активировать Софию для вызова такси — сделал это через приложение, чтобы не шуметь. Хотелось уйти, не разбудив её. Или наоборот — чтобы она проснулась и что-нибудь сказала.

Когда он вышел из квартиры, солнце только пробивалось сквозь облака. Холодный воздух оживлял кожу. Михаил сел в такси и поехал в Институт. Там, по крайней мере, было понятно, что делать. У ворот его, как всегда, встретил Вест — с его нарисованной вечно позитивной, но не навящевой мимикой на табло.

— Добрый день, Михаил. Вас ждут в секторе наблюдения, — произнёс он стандартным тоном, указывая в сторону привычной Аллеи.

Михаил прошёл внутрь. Здание жило своим обычным ритмом — настолько, насколько это возможно, когда знаешь: скоро очередь дойдёт и до тебя. Он поднялся на второй уровень и зашёл в смотровую комнату, расположенную над бассейном в основании пирамиды. Внутри, у пульта, стояли Лилит, Роман Тишин и Элиан. Настройка завершалась — шла проверка каналов обратной связи.

— Михаил, — позвала Лилит, не оборачиваясь. — Заходи. Сегодня ты просто наблюдаешь. Следующим будешь ты. Мы хотим, чтобы ты всё увидел сам.

Он сел в кресло у мониторов. Мысли начали собираться в фоновый анализ: почему именно он — следующий? Его проект ещё не вошёл в практическую фазу. Он только завершил стадию калибровки, проверял гипотезу, настраивал интерфейс.

Яна шла уверенно. Её тульпа строила язык — визуальную систему, где символы рождались не из логики, а из отклика на образ. Это было как письменность, проявляющая смысл через внутреннее ощущение. Она почти готова.

Грей исчез из общей работы, полностью ушёл в VR. Его тульпа реконструировала сны, превращая их в сцены. Это был редактор бессознательного опыта, и у некоторых уже появлялись странные дежавю после его демонстраций.

Линь Хань сосредоточилась на теле. Её тульпа училась чувствовать биополе, считывать сигналы напряжения, предболезней, эмоций. Она не торопилась — собирала паттерны, как шаман, учившийся у пространства.

Власов... Его проект был другим. Не созидание, а фильтрация. Он создал тульпу-защитника, которая отсекает лишнее: тревогу, внутренние петли, повторяющиеся сомнения. Говорили, что после синхронизации он стал спокойнее, но... как будто часть его осталась в том фильтре. Теперь его тульпа — первая, полностью завершённая и оцифрованная.

А теперь — он. Михаил.Проект, самый абстрактный из всех. Архетипы, символы, структура, идея. Даже тульпы у него пока нет.

Почему он второй? Может, потому что он один из немногих, кто удерживает систему, не замыкаясь в себе? Кто держит мост между идеей и структурой? Он оставил этот вопрос без ответа — и начал наблюдать.

Один из экранов отображал схему возбуждения: тета-ритмы мозга, спектр излучения, отклик поля. На другом — изображение из камеры фиксации, помеченное как Kirlian-visual layer.

К нему подошёл Элиан:

— Это не просто картинка. Мы используем эффект Кирлиана, усиливаем электромагнитные выбросы тела и переводим их в визуальную форму. То, что ты видишь — реальное поле, которое возбуждается в момент проекции тульпы.

Он переключил график:

— Сейчас Власов находится в тета-состоянии. Это пограничная зона между сном и активным восприятием. В ней снижается контроль, и внутренние образы могут выйти наружу.

— Вы используете внешнюю стимуляцию? — уточнил Михаил.

— Да. Мы подаём резонансную волну, настроенную на диапазон, близкий к частоте Планка. Саму частоту достигнуть невозможно — она лежит за пределами технической воспроизводимости. Но резонансная волна создаёт условия, при которых мозг начинает входить в согласованный ритм, и тульпа получает возможность выйти во вне. Это работает через совпадение, а не давление.

Михаил молча кивнул.

— А сама проекция? — спросил он.

— Это уже акт воли. Мы не вытаскиваем образ насильно. Человек сам должен разрешить ему проявиться. Мы лишь создаём поле, в котором тульпа может стабилизироваться, если захочет.

В это время над креслом Власова вспыхнул световой импульс, затем последовал короткий звуковой сигнал. Графики сдвинулись, на экране обозначилась сигнатура колебаний.