— Да, это пугает. Но мы такими не будем, — уверенно сказала Анна. — Мы обязательно что-то придумаем.

— Не сомневаюсь, — сказал Михаил и повернувшись лицом к Анне, поцеловал её в щеку. Он хотел бы продолжить, но заметив легкое смущение в её глазах, сдержался, просто крепче сжимая её руку.

— Давай помечтаем, — предложила Анна, минуя небольшую заминку.

— О чем?

— О будущем. Каким оно будет, наше будущее? — спросила Анна с ноткой беспокойства в голосе.

— Не знаю. Сложно представить, когда не знаешь толком, чего хочешь. Думаю, было бы идеальным для начала найти работу мечты, дом мечты и верных друзей.

— Дом у моря, с садом, собакой и небольшим парком.

Михаил невольно вспомнил институт с его прудом и маленьким парком, огороженным забором. Но он не стал развивать эту мысль. Вместо этого продолжил:

— Да, я тоже люблю собак. Лабрадора.

— Да, хорошая собака.Михал всегда хотел собаку. Но в условиях Мегаполиса, это была не легкая затея. Собаки не могли свободно гулять во дворе, их нужно было выгуливать. Собака обязательно должна была иметь паспорт и проходить плановые осмотры. Собаке нужен корм, уход, а еще если ее она надоест или он не сойдется с ней характером, ее придется терпеть - так гласит закон, за которым строго следят. Если поручить все это Софи или арендовать другого робота, который будет все делать - Зачем тогда собака, зачем вообще собака котрую запирают в одной клетке вместе с человеком. В мечтах Михаила Собака - это спутник человека в его делах и его приключениях, но в реалиях мегаполиса, по мнению Михаила, собака была - просто милым предметом интерьера.

— И что мы будем делать в этом доме? - Продолжил диалог Михаил.

— Не знаю, что-нибудь полезное. Может, писать книгу или принимать гостей, может, выращивать цветы.

— А как мы станем известны?

— Нам не нужна будет известность. Мы будем свободны и от известности, и от безвестности. Потому что мы будем не здесь и не там. Мы просто будем, и нам будет все равно.

Михаил задумался. Каково это могло бы быть? Он вспомнил свой момент счастья на берегу. Да, действительно, так может быть.

— Почему бы нам тогда просто не уехать от всего и жить, как живут коммунисты в своих коммунах?

— Зануда, дай просто помечтать, — шутливо бросила Анна и слегка подтолкнула Михаила.

Михаил не обиделся и решил перевести разговор в более легкие и пространные беседы. Его буквально прорвало на слова. Он рассказывал о разных вещах, обо всем, что узнал в ходе своих поисков и раздумий в мнимой профессии философа, об истории, науке, безумных идеях гениальных людей, изменивших мир, и самих людях. А Анна просто слушала, положив голову на его плечо.

Постепенно речную долину накрыл теплый летний вечер, зажглись звезды, и они продолжили разговор о звездах, любуясь лентой дронов на горизонте, уходящей далеко на север к ресурсным месторождениям и производственным районам, вынесенным за пределы полярного круга, а некоторые из них следовали через Северный Ледовитый океан в Антарктиды.

Льды Антарктиды значительно растаяли, обнажив черты древнего и ещё неизведанного континента. Люди там по-прежнему не жили, но теперь там кипела иная жизнь. Множество машин добывали природные ископаемые, которые располагались не так глубоко, как в Старом Свете, грузили их на баржи, которые везли их к северным логистическим портам. Колыма и Индигирка, Лена и Хатанга, Енисей и Обь превратились в транспортные артерии, а транссибирская магистраль стала Хребтом всего Континента, снабжая ресурсами весь Евразийский континент — от предгорий Тибета на Востоке до Средиземного моря на Западе. Магнитопланы перевозили более 360 тонн груза каждый год, что вдвое превышало довоенные нормы. Дроны же возили туда-сюда запчасти и продукцию оперативного или локального характера, избегая хранения лишних запасов, оптимизируя логистику небольших поселений и выполняя заказы частных заказчиков.

Но Михаила и Анну это не интересовало. Они уединились в купольном домике и отдались друг другу под звездным небом. Огни мегаполиса были где-то далеко. Анна уснула, а Михаил в этой звездной ночи чувствовал, как к его душе подступает нечто тёмное и необъятное. Оно было не пугающим и неприветливым, оно было просто огромным и необъятным. Что-то большее, чем звёзды над его головой, шумящая под обрывом река и эта счастливая ночь. Михаил аккуратно встал и оделся, чтобы выйти на воздух, и ещё раз посмотрел на небо. На миг ему показалось, что где-то там его настоящий дом, и он зовёт его, а Институт — его промежуточная станция.

Вернувшись внутрь, он долго не мог уснуть. Тело лежало рядом с Анной, но сознание кружилось где-то между неоном мегаполиса, прохладой реки и мягким теплом чужой ладони. Он не знал, как назвать то, что чувствует. Впервые за долгое время ему не хотелось анализировать, фиксировать, разбирать. Он просто чувствовал.

На следующее утро, когда они проснулись, всё казалось иначе. Завтрак был тёплым, взгляд — мягким, а дыхание — общим. Их совместные дни всегда начались без планов и проходили спонтанно, но насыщенно, закончиваясь как парвило долгой прогулкой по парку перед сном.

На первых порах их прогулки не казались чем-то особенным. Михаил, не привыкший к частому живому общению, поначалу даже уставал — слишком много информации, эмоций, ожиданий. Анна, наоборот, будто расцветала. Она говорила быстро, сбивчиво, но искренне. Хотя чаще предпочитала слушать, особенно когда Михаил увлечённо делился своими размышлениями. Он говорил много, с жаром, словно боялся, что его мысли исчезнут, если их не озвучить. В ней он находил внимательного слушателя, не спорящего по пустякам, но способного остановить и возразить, когда тема касалась чего-то важного для неё.

Их разговоры часто превращались в философские споры — о свободе, системе, природе счастья. Анна отстаивала эмоциональную правду, Михаил — логическую стройность. Они редко приходили к согласию, но не стремились к нему. Когда разногласия достигали точки накала, споры часто заканчивались обидами. Но ни Михаил, ни Анна не придавали этому большого значения. Жар спора постепенно отмывал накопившееся раздражение, и уже через день-два интерес к новому снова брал верх над остатками старого недовольства. Они не пытались убедить друг друга — просто возвращались к диалогу, как будто ничего не произошло, позволяя чувствам перетекать в новый виток жарнких диспутов.

Они сидели на лавочке у небольшого искусственного водоема. Михаил смотрел, как ветер играет на поверхности воды, а Анна рассказывала о детстве. Ее голос дрожал от злости и растерянности:

— Я не знаю, кем быть. Всегда было важно, как я выгляжу, с кем дружу, что думаю. Мама говорила, что дружить с детьми обычных служащих — это слабость. А папа вечно твердил, что "мы под наблюдением, Анна", и что девочка из семьи чиновника не должна вести себя как актриса из драмы.

Она замолчала, затем вдруг засмеялась:

— А я ведь всегда мечтала стать актрисой. Не всерьёз, конечно, просто хотела иметь право кричать, плакать, любить, не объясняясь.

Михаил посмотрел на неё внимательно:

— Ты и так умеешь это. Ты заставляешь меня чувствовать. Это больше, чем делают актёры.

Анна покраснела, но не отвела взгляда. Ее эмоции были как вспышки в темноте — резкие, живые, непривычные. Михаил ощущал их, словно тепловые волны: не всегда понимал, но неизменно чувствовал. Рядом с ней он начал впервые по-настоящему ощущать: вкус, цвет, ритм города. Прежде его восприятие было аналитическим, мир сводился к структурам, а теперь — запах кофе, шаги в парке, тональность её голоса — всё было наполнено смыслом.

Анна тоже менялась. Михаил уговаривал её выходить из дома, знакомил с людьми, которые не имели никакого отношения к миру чиновников. Он однажды повёл её в андеграундный клуб, где играли живую электронную музыку. Она смущалась, но осталась. Танцевала с закрытыми глазами, отпустив все маски. Потом, в ту же ночь, они долго шли пешком по спящему городу, и она впервые обняла его сама.