Последним вторжением Чингис-хана в области проживания оседлого населения была война против тангутов. Тангутский правитель отказался прислать ему войска для проведения военных кампаний на западе, сказав: «Если ты не имеешь силы, чтобы победить других, зачем же ходить так далеко, чтобы стать ханом?»[257]. Когда война с хорезмшахом закончилась, Чингис-хан направил против тангутов монгольскую армию, которая полностью разрушила их государство и уничтожила города. Как и другие военные кампании, это вторжение было не столько завоеванием, сколько наказанием за нарушение договора. Во время последнего из сражений тангутского похода в 1227 г. Чингис-хан умер.

Стратегия внешней границы, нацеленная на вымогательство, оказалась ненужной в связи с огромными военными успехами Чингис-хана. Политика разрушения и ограбления Китая закончилась полным разорением китайской территории. Монголы, похоже, не осознавали масштабов своих политических просчетов в Китае и продолжали действовать скорее как грабители, чем как завоеватели.

Прежде кочевники также неоднократно проникали в глубь территории Китая: сюнну, например, один раз ограбили предместья Чанъани, а тюрки несколько раз атаковали Чанъань и Лоян. Военное вторжение монголов, однако, было лучше организовано. Монгольское войско, в отличие от других степных армий, было дисциплинированным, маневренным и, самое главное, владело навыками осады городов и крепостей. Монголы быстро привлекли в свою армию китайских инженеров, обладавших опытом осады городов, тогда как для других кочевников городские стены оставались неприступными. Сочетание скорости, огромной силы и технической оснащенности давало монгольской армии преимущества даже перед численно превосходящим противником. Монголы разработали тактику молниеносной войны, которая до сих пор изучается военными стратегами[258].

Чингис-хан отличался от других предводителей кочевников одним очень важным качеством: он любил давать генеральные сражения. Традиционный подход кочевников к ведению боевых действий при встрече с многочисленным, хорошо организованным противником заключался в том, чтобы уклоняться от сражения до тех пор, пока враг не истощит свои силы и не начнет отступление. Военные кампании персов против скифов или ханьского У-ди против сюнну доказали эффективность такого подхода. Кочевники обычно нападали на слабого соперника и отступали при встрече с сильным. Чингис-хан, напротив, был склонен к рискованным операциям, полагаясь на эффективность своих войск и тактических приемов в открытом бою. Впервые он продемонстрировал это при атаках на Ван-хана, а затем на найманов. Конечно, он был знаком с опытом использования тактического отступления для заманивания врага в засаду (наиболее часто применявшейся монголами ловушки), но никогда не использовал стратегического отступления на длительные расстояния для того, чтобы избежать встречи с противником. Вместо этого он выбирал наилучшую тактическую позицию для боя и атаковал.

Преимущества такого подхода обнаружились в первом походе монголов против империи Цзинь. В решающем сражении у Гуань-эр-цзюя в 1211 г. Чингис-хан, имея всего около 65 000 конников, встретился с цзиньским войском, насчитывавшим по крайней мере 150 000 человек, причем цзиньская конница по численности равнялась всей монгольской армии[259]. Большинство предводителей кочевников отступили бы, не рискуя начать сражение против столь крупной армии. Чингис-хан же атаковал и разбил войска Цзинь. Подобные решительные действия Чингис-хана определялись двумя факторами. Первый, позитивный, заключался в том, что монголы были очень дисциплинированны в бою. Все подразделения четко выполняли приказы, а командующие туменами являлись талантливыми военачальниками. Вторым, отрицательным, фактором был страх Чингис-хана перед последствиями своего отступления. Не имея твердой поддержки со стороны племен, он опасался, что бесславное возвращение в Монголию политически дискредитирует его и созданный с таким трудом племенной союз распадется. Чингис-хан стал правителем степи, постоянно рискуя всем, что у него было: поражение в любом из сражений против кереитов, найманов или чжурчжэней могло положить конец его карьере. Даже укрепив свое положение, он продолжал отвечать агрессией на любые угрозы.

Центром мира для Чингис-хана всегда была степь. Ко времени его смерти Монгольская империя состояла из степных земель, находившихся ранее под управлением тюрков, и территорий с оседлым населением, расположенных по окраинам степной зоны. Первоначально Чингис-хан стремился к установлению контроля над степными племенами, а не к захвату Китая или Ирана. Окраинные регионы с оседлым населением казались ему лишь полезным придатком к степной империи. Этот взгляд был совершенно противоположен взгляду советников монголов — представителей оседлого населения, которые, напротив, именно степь полагали полезным придатком оседлых цивилизаций. Грандиозное преобразование монголов в правителей оседлых империй произошло во времена правления внуков Чингис-хана, которые уже не видели перспектив в кочевом образе жизни.

«Степноцентричная» идеология монголов нигде не проявлялась столь отчетливо, как в разрушении городов и деревень. Жестокие набеги были старым тактическим приемом степных племен, однако у монголов жестокость приобрела гипертрофированный характер. Они хорошо сознавали свою малочисленность и использовали террор, чтобы сломить в людях волю к сопротивлению. Города, подобные Герату, который сначала сдался, а потом восстал, были преданы мечу. Монголы не могли содержать сильные гарнизоны и поэтому предпочитали стирать с земли целые области, которые представляли для них опасность. Такое поведение было необъяснимым для историков оседлых государств, которые основной целью любой войны считали установление господства над трудоспособным населением. Еще более важная особенность монгольской политики заключалась в том, что монголы не имели опыта общения с оседлыми культурами. В своих взаимоотношениях с Китаем степные племена севера не общались с производителями сельскохозяйственной продукции напрямую. Они либо вели торговлю на пограничных рынках, либо получали дары непосредственно от китайского двора. Для монголов Китай представлялся сказочным хранилищем богатств, но их совершенно не интересовало, каким образом эти богатства появляются на свет или как китайцы организуют управление и налогообложение миллионов крестьян и ремесленников. Сельскохозяйственное производство, основа китайской экономики, недооценивалось кочевниками, в политическом универсуме которых крестьяне занимали не большее место, чем домашние животные в степи. Крестьяне попадали в категорию бесполезных людей, которые не были пригодны к какой-либо службе у монголов. Они использовались монголами в качестве живых щитов при нападении на города, изгонялись из своих домов и не допускались к занятиям сельским хозяйством. Согласно переписи населения, проведенной Цзинь в 1195 г., в Северном Китае проживало около 50 000 000 человек. В первой переписи, осуществленной монголами в 1235–1236 гг., было зафиксировано лишь 8 500 000 человек[260]. Даже с учетом того, что в монгольской переписи численность населения могла быть занижена на 100 или 200 % в связи с продолжающимися беспорядками на севере и отменой регистрации населения, подчиненного частным землевладельцам-монголам, становится ясно, что производительность труда и численность населения в Северном Китае катастрофически сократились. Как указывалось ранее, еще трагичнее была ситуация на западе, где монгольская политика разрушения и устрашения не оправдывалась никакими практическими целями.

Широкомасштабные разрушения были одним из следствий традиционной монгольской точки зрения, согласно которой Китай был объектом грабежа и вымогательства. Монголы длительное время отказывались брать на себя управление захваченными территориями. Они забирали зерно, шелк, серебро, заставляли пленных ремесленников ковать оружие, однако (в отличие от предшествующих иноземных династий) не опирались на гражданскую китайскую администрацию, которая играла столь важную роль в сохранении традиционных государственных ценностей. В случае необходимости монголы действовали по принципу ad hoc, делегируя обязанности управления иноземным чиновникам, которые работали под монгольским контролем. На первых порах для того, чтобы стать чиновником, не требовалось даже знания китайской письменности. Традиционные формы китайского управления, поддерживавшиеся иноземными династиями Ляо и Цзинь, были отвергнуты — особенно в области налоговой политики. Поначалу монголы использовали для сбора налогов в Китае среднеазиатских откупщиков-мусульман из торговых корпораций ортак. Откупы разрушали экономику Китая, но не менее губительной для восстановления хозяйственной жизни была практика передачи земли и крестьян в удельное владение монгольским военачальникам и членам императорской семьи. Перепись, проведенная монголами в 1235–1236 гг., показывает, что в Северном Китае 900 000 из 1 730 000 зарегистрированных хозяйств (т. е. более 50 %) попадало в эту категорию[261].