В действительности этого не произошло. Барфилд предложил рассматривать Монгольскую империю как отклонение от общей схемы, вызванное стечением ряда обстоятельств. В этом пункте особенно четко проявляется отличие его циклической модели от моделей исследователей-эволюционистов. Последние считали Монгольскую империю высшей точкой развития прежних кочевых империй и классическим образцом степной государственности. Сложная социальная и политическая структура монголов имперского периода служила для них надежным доказательством того, что общественные отношения кочевников являются продуктом эволюции. Интересно, что, приступая к работе над книгой, Барфилд разделял многие идеи эволюционистов и планировал сделать главным объектом своего исследования историю монголов, добавив очерки о сюнну и тюрках в качестве своего рода краткой прелюдии к основной теме. Однако тщательное изучение материалов источников заставило его кардинально изменить свою точку зрения. Он отказался от линейной модели эволюции кочевников, заменив ее циклической, а также обнаружил, что монголы весьма сильно отличаются от других кочевников в плане внутренней организации и отношений с Китаем. Вкратце его точка зрения на Монгольскую империю сводится к следующему. Монголы, по Барфилду, реализовали один из возможных, но обладавших сравнительно небольшой вероятностью вариантов развития событий на кочевническо-китайской границе. Первоначально, по-видимому, они не ставили своей целью захват Китая, а намеревались эксплуатировать богатства Цзинь на расстоянии. Чжурчжэни, однако, отказались следовать традиционной китайской политике умиротворения. Они начали против монголов военные действия и ожесточенно сражались до тех пор, пока не были окончательно разгромлены. Чингис-хан и его преемники стремились не к завоеванию Китая, а к уничтожению своего крупного военного противника. Завоевание Китая стало незапланированным следствием уничтожения империи Цзинь. Но даже после полного разгрома чжурчжэней монголы не торопились брать на себя ответственность по управлению территориями с китайским населением, предпочитая грабеж организованному извлечению прибыли. Лишь с образованием династии Юань начался медленный процесс восстановления разрушенной экономики Китая и привыкания монголов к своей новой роли правителей оседлой империи. Монгольские монархи, впрочем, управляли Китаем гораздо менее искусно, чем их маньчжурские предшественники, а основанная ими династия оставалась инородным телом на просторах Поднебесной вплоть до самого своего падения. Что же заставляло Цзинь сопротивляться так яростно? Думается, она, подобно большинству маньчжурских династий, хорошо осознавала угрозу, исходившую от кочевников центральных степей, и использовала все возможности, чтобы не дать им объединиться или усилиться. Ожесточенное сопротивление чжурчжэней было продиктовано осознанием ими того факта, что политика вымогательства подорвет экономическую базу их империи. Чжурчжэни были непреклонными врагами монголов и упорно следовали своей политике отказа от уступок варварам. Их сопротивление и нежелание выплачивать дань привели к эскалации боевых действий. Монголам посчастливилось выйти победителями из этой схватки.
Как им удалось это сделать? Барфилд полагает, что аномальность ситуации заключается как раз в том, что Чингис-хан создал политическую организацию, не имевшую аналогов в истории степных народов. Он сделал ставку не на племенную структуру кочевого общества, много раз доказавшую в условиях анархии свою полную ненадежность, а на государственность бюрократического типа. Не лояльные племена или родственники стали основой политической организации Чингисхана, а военно-чиновничий аппарат, назначаемый приказами сверху. Гвардия из лично преданных Чингис-хану воинов заменила племенное ополчение. Местные наследственные вожди могли сохранить свою власть только в том случае, если превращались в чиновников новой власти. Подобная структура ликвидировала раздробленность кочевников и позволила им объединиться в мощную централизованную империю. Ее собственный экономический базис для поддержания государственно-бюрократического аппарата был явно недостаточен: такая империя могла существовать только за счет грабежа и дани, поэтому Чингис-хану и было так важно запугать своих оседлых соседей, устраивая против них походы. Централизованное монгольское государство не сумело подчинить чжурчжэней и было вынуждено ликвидировать их империю. Вслед за этим ему самому пришлось взять на себя управление Китаем и переместить центр власти во вновь завоеванные области Китая. Таким образом, резюмирует Барфилд, кочевники центральных степей в принципе могли создать политическую систему внеплеменного типа и завоевать Китай, но это было отклонением от традиционной циклической модели. Неизменность материальной основы номадизма не позволила инновациям Чингис-хана сохраниться. Подобная аномалия имела место в истории Центральной Азии лишь однажды, и вскоре ей на смену пришла более традиционная последовательность смены династий. Случай с монголами лишний раз доказывает вероятностный, а не детерминистский характер схемы Барфилда.
Книга Барфилда и предложенная им модель объяснения истории взаимоотношений кочевников и Китая вызвали широкий резонанс среди научной общественности. Были высказаны критические замечания, в основном сводящиеся к двум пунктам. Во-первых, частью ученых оспаривалась сама идея отсутствия в среде кочевников социальной эволюции. Во-вторых, некоторые из исследователей акцентировали внимание на хронологических неувязках модели «циклов власти» и ее слишком жестком, недифференцированном характере. Критики первой группы, т. е. сторонники эволюционного номадизма, усматривали в кочевой государственности итог постепенного внутреннего развития и отрицали, что кочевники создавали лишь квазигосударственные объединения, рассчитанные на эксплуатацию Китая. Представители второй (это были, как правило, эмпирически мыслящие историки-практики, не имеющие явных теоретических предпочтений) отмечали, что обобщенный Барфилдом материал нередко подгоняется под заранее подготовленную стандартную схему, и указывали на случаи отсутствия хронологической корреляции «циклов власти» в степи и в Китае, когда, например, единая кочевая империя возникала раньше, чем централизованная империя в Китае. Они подчеркивали, что спектр адаптационных стратегий кочевников был довольно широким и номады не были в полном смысле слова заложниками своей среды обитания, а также считали упрощением сводить все разнообразие взаимоотношений кочевников и Китая к одной или двум моделям, разработанным на материале конкретных исторических периодов.
Эти замечания, если они не продиктованы принципиальным отрицанием любой теории, заставляют задуматься над адекватностью предложенной Барфилдом объяснительной конструкции. Разумеется, сейчас рано говорить об окончательном решении всех поставленных в ходе развернувшейся дискуссии вопросов. Тем не менее можно сделать некоторые предварительные выводы. Критика, высказываемая адептами самостоятельной эволюции кочевых обществ, в значительной степени носит догматический характер, что существенно уменьшает ее убедительность. «Стадиалисты», как правило, не приводят в защиту своей теории новых аргументов, варьируя давно знакомую линейную схему. Эта схема предполагает универсальный характер развития человеческого общества и механически переносит на историю кочевников стадии развития оседлых цивилизаций. Идея прогресса в такой схеме может трактоваться по-разному, но она обязательно предшествует любому критическому анализу и подчиняет его себе. В последнее время, правда, были высказаны также предположения о том, что кочевое общество развивалось по альтернативному эволюционному «каналу», отличному от пути развития оседлых обществ, который обеспечивал достижение высокой степени иерархической и культурной сложности, но не был связан с возникновением бюрократического государства. Однако сути дела это не меняет. Какова бы ни была природа эволюционных изменений в кочевой среде (классической или альтернативной), эти изменения, по-видимому, могли происходить только при наличии регулярных контактов кочевников с более высокоорганизованными аграрноурбанистическими обществами. Эволюция кочевого социума всегда носила вынужденный, несамостоятельный характер.
