Итак, отправной точкой исследования стала антропология. Однако сразу же возникает вопрос: каким образом мы можем изучать антропологию древних и средневековых кочевников, если сведений о ней в письменных источниках даже меньше, чем об отдельных исторических событиях? По Барфилду, мы вправе предположить, что чрезвычайно консервативный общественный строй кочевых скотоводов в своих существенных чертах не претерпел большого изменения за рассматриваемый в книге период. Конечно, было бы упрощением считать, что он совсем не подвергался никаким изменениям. Изменения были, но незначительные и не затрагивавшие экономической основы строя кочевников. А если это так, то для целей исторической реконструкции вполне допустимо использование сведений, содержащихся в антропологических исследованиях кочевых обществ Новейшего времени. Эта идея, подсказанная Барфилду его личным опытом работы среди кочевников Северного Афганистана и трудами коллег-антропологов, позволила преодолеть одну из главных трудностей, стоящих перед историками Центральной Азии, — недостаток фактического материала. Барфилд показал, что его можно успешно восполнить с помощью методов сравнительной антропологии. Собственно же исторический аспект проблемы, по мнению Барфилда, оказывается столь тесно связанным с внешними контактами кочевников, что его следует рассматривать как своего рода эпифеномен истории оседлых цивилизаций. Не случайно книга Барфилда носит подзаголовок «Кочевые империи и Китай». Иначе говоря, по мысли автора, представить (и написать) историю кочевых народов в отрыве от истории их оседлых соседей невозможно, а так как одним из важнейших оседлых соседей кочевников на протяжении длительного времени был Китай, то именно хроника его северной границы становится основным объектом исторического анализа в книге, который позволяет увидеть вхождение кочевников в исторический процесс, не ограниченный взаимодействиями локального характера. Таким образом Барфилд убедительно демонстрирует, что кочевые народы не были придатком китайской империи и не являлись в культурном отношении ее составной частью. Тем не менее их нельзя рассматривать и как самостоятельные государственно-политические образования. Кочевники в истории, по мнению Барфилда, есть «тень», отбрасываемая оседлыми цивилизациями. Они одновременно принадлежат и не принадлежат истории этих цивилизаций. Все самые сложные и впечатляющие формы общественной организации кочевников — это результат не их внутреннего развития или культурной диффузии, а контактов с более высоко организованными оседлыми соседями.
Барфилд сосредоточивает основные усилия на изучении материальной и социальной адаптации кочевников к меняющемуся окружению. Подобное направление в культурной антропологии, именуемое культурной экологией, тесно связано с эволюционистскими теориями более раннего времени, хотя многие его представители отказались от концепции стадиального развития общества, так как эволюция в их понимании не подразумевает обязательного линейного процесса. По словам самого Барфилда, он задумывал свое исследование как культурноэкологическое, в котором особый интерес к вопросам политической организации был обусловлен влиянием французской «школы Анналов» и концепцией longue duree (длительной исторической протяженности) Ф. Броделя. Барфилд рассматривает кочевую культуру как особую систему, изменения в которой определяются потребностью адаптации к специфическим для нее природным и социальным условиям. В зависимости от этих условий меняется и внутренняя структура культурной системы. Основным фактором внешнего воздействия на кочевые общества восточной части Центральной Азии был Китай, следовательно, историю кочевников можно представить как историю смены различных форм адаптации к этому внешнему фактору. Формы адаптации, естественно, не составляли самостоятельной линии развития, а были лишь отражением внутренней эволюции китайского общества. Логическим следствием этой концепции стал вывод о том, что динамика социальных процессов в кочевых обществах неизменно коррелировала с динамикой социальных процессов в Китае. Иными словами, все крупные изменения внутри Китая обязательно приводили к сходным по форме изменениям среди кочевников. Так, возникновение единой централизованной империи в Поднебесной происходило одновременно с политическим объединением степных народов (формировался биполярный мир). Периоды же политической раздробленности в Китае совпадали по времени с периодами децентрализации среди кочевников (многополюсный мир). Таким образом, наблюдается синхронность в динамике изменений государственно-бюрократического организма в Китае и военно-политической структуры кочевников в степи. Обнаружение названной закономерности (так называемых циклов власти) представляет собой основу всей теории Барфилда.
Однако автор книги не считает процессы на китайской границе однонаправленными, вызванными исключительно событиями внутри Китая. Напротив, имело место своего рода динамическое равновесие кочевников и Китая. «Циклы власти» предполагали сложную модель, в которой обитатели степи оказывали на Поднебесную не меньшее влияние, чем она на них. Можно сказать, что на границе степи и Китая сложилась и на протяжении двух тысячелетий функционировала своеобразная система взаимодействия кочевого и земледельческого обществ, обе части которой взаимно обусловливали друг друга. Так, протекавшие процессы были подвержены (по крайней мере, в Северном Китае) воздействию пограничного фактора, заключавшегося в постоянном вмешательстве кочевников в жизнь оседлого китайского населения. С одной стороны, единая централизованная империя в Китае служила притягательным объектом грабежа и эксплуатации кочевыми народами, заставлявшими китайское общество укрепляться и консолидироваться. С другой стороны, грабеж и эксплуатация подрывали экономическую базу китайских империй, порождали недовольство и восстания среди китайского населения. На поздних этапах существования китайских централизованных империй их правители были вынуждены обращаться к лидерам кочевников за помощью в подавлении этих восстаний. Подобная практика на какое-то время продлевала время существования той или иной династии, но окончательно истощала экономические ресурсы государства. В итоге обессилевшие централизованные империи в Китае рушились, увлекая за собой и своих кочевых «двойников».
Барфилд подчеркивает, что обычно целью кочевников была эксплуатация Китая посредством получения дани, а не собственно завоевание китайской территории, которой они не умели управлять. Но после того, как в Китае начинался процесс распада единой империи и возникало множество независимых государств, кочевники устремлялись на северную китайскую равнину, оккупировали некоторые из этих государств и основывали на их землях свои династии. Новые «варварские» государства находились в состоянии постоянной войны друг с другом и с государствами, основанными китайскими военачальниками. Экономическая ситуация в них была крайне нестабильной, потому что кочевники предпочитали грабеж организованному управлению оседлым населением. В дальнейшем эти эфемерные династии становились жертвами своих более могущественных и более стабильных соседей, которые восстанавливали экономику оседлых областей и начинали процесс централизации Китая. Политическая раздробленность кочевников способствовала этому, так как позволяла заниматься восстановлением Китая в условиях отсутствия значительной угрозы со стороны степных народов и «руками варваров подавлять варваров». Итогом этого процесса было объединение Китая под властью новой централизованной династии. Очевидно, что кочевники принимали активное участие как в интеграции, так и в дезинтеграции Китая, каждый раз выступая в роли непременного катализатора внутрикитайских политических процессов. Их присутствие на северной границе делало китайскую историю такой, какой мы ее знаем, и придавало ей своеобразный циклический характер.
По мнению Барфилда, циклы взаимодействия кочевников и Китая можно сравнить с последовательностью смены экосистем (например, в растительных сообществах). По Барфилду, подобная аналогия правомерна, так как предполагает некую модель развития (pattern of development), а не существование законов. Классическая эволюционистская теория представляет собой попытку открыть универсальные законы развития человеческих культур, однако в случае с кочевниками, как это не раз отмечалось исследователями, такие законы оказываются неприемлемыми. Барфилд, опирающийся в своем антропологическом анализе на экологические параллели, утверждает, что конкретные модели взаимодействия при сходных условиях ведут к появлению сходных результатов. Здесь мы имеем дело не с законом, а с закономерностью, т. е. с большей или меньшей регулярностью тех или иных процессов и состояний. Формулировки таких закономерностей представляют собой предложения, которые по всем показателям напоминают законы, но неизвестно, истинны они или ложны. Барфилд полагает, что экосистемы не могут эволюционировать как целостности, а могут только их отдельные части. Кроме того, на экосистемы (как и на культурные системы) могут воздействовать различные внешние факторы. В результате он приходит к выводу, что безусловно в человеческом поведении существуют закономерности, которые можно моделировать (например, степень сложности социальной организации кочевников всегда связана со степенью сложности социальной организации оседлых народов, с которыми им приходилось контактировать). Однако эти закономерности не имеют детерминистского характера.
