В сущности, я отстаиваю точку зрения, что степные племена Монголии играли ключевую роль в пограничной политике, не становясь завоевателями Китая, а Маньчжурия, ввиду ряда политических и природных условий, выступала в роли питомника иноземных династий в то время, когда национальные династии рушились под напором внутренних восстаний. Эта схема значительно отличается от ряда предшествующих теорий, которые были предложены для объяснения взаимоотношений между Китаем и его северными соседями.

Виттфогель в своем широко известном исследовании «династий-завоевателей» в Китае упустил из виду важность для китайской истории степных империй сюнну, тюрков и уйгуров, подразделяя китайские иноземные династии на основанные кочевыми скотоводами и оседлыми земледельческими племенами, причем и те и другие, по его мнению, противостояли типично китайским династиям. Акцент более на экономической, чем на политической, организации в данном случае затушевывает тот примечательный факт, что, за исключением монгольской династии Юань, все «династии-завоеватели», исследованные Виттфогелем, имели маньчжурское происхождение. Виттфогелю также не удалось провести различие между кочевниками Монголии, которые основывали степные империи и совместно с китайцами долго и успешно властвовали над пограничьем, и кочевниками Маньчжурии, которые основывали династии внутри Китая, но никогда не создавали могущественных империй в степи[21].

Быть может, наиболее значительной работой о проблеме взаимоотношений Китая и племенных народов севера является классический труд Лэттимора «Внутриазиатские границы Китая». Личное знакомство автора с Монголией, Маньчжурией и Туркестаном придало его исследованию такие яркость и силу, как ни в одной другой работе, и спустя 50 лет оно по-прежнему остается величайшим научным трудом в данной области. Особенно большую популярность приобрел «географический подход» Лэттимора (который мы назвали бы ныне культурной экологией), в соответствии с которым вся Внутренняя Азия подразделяется на несколько крупных областей со своей собственной динамикой культурного развития. Основной интерес для Лэттимора представляло возникновение на китайских границах степного скотоводства, а развитию пограничных отношений в имперский период он посвятил лишь небольшой раздел. Хотя мой настоящий анализ прочно укоренен в традиции Лэттимора, я все же хочу оспорить некоторые лэттиморовские гипотезы относительно циклов власти кочевников и происхождения династий-завоевателей.

Лэттимор описал цикл власти кочевников, согласно которому, как он считал, продолжительность существования кочевых государств составляла лишь три или четыре поколения, и ссылался при этом на пример сюнну. На первой стадии новое государство включало в себя только кочевников, на второй стадии кочевники учреждали государство смешанного типа, взимающее дань со своих оседлых подданных. Государство смешанного типа переходило в третью стадию, на которой гарнизонные войска, состоявшие из перешедших к оседлости кочевников, в конце концов получали львиную долю доходов за счет своих менее цивилизованных соплеменников, остававшихся в степи. Такие условия создавали четвертую, и последнюю, стадию, на которой происходило падение государства, потому что «различия между реальным благосостоянием и номинальной властью, с одной стороны, и реальной или потенциальной властью и относительной бедностью — с другой, становились невыносимыми, [открывая дорогу] к развалу государства смешанного типа и “возврату к кочевничеству” — в политическом отношении — у отдаленных и обособленных групп кочевников»[22]. На деле империя сюнну не обнаруживает подобной закономерности. Сюннуские лидеры утвердили и удерживали свою власть над кочевниками безо всякого завоевания оседлых регионов, которое требовало создания гарнизонных войск. Это было государство, чья правящая династия существовала непрерывно в течение не четырех поколений, а 400 лет. Когда же, после падения Ханьской династии, один из правителей сюнну основал недолговечную династию на границах Китая, отдаленные группы кочевников не вернулись в степь, а наоборот, захватили государство этого правителя, решив, что он обделяет их доходами от дани.

Говоря о династиях-завоевателях, Лэттимор признавал, что существовало различие между кочевыми народами открытых степей и народами смешанного культурного облика, населявшими окраинные зоны пограничья. Он отметил, что именно эти окраинные территории, а не открытые степи, были родиной династий-завоевателей[23]. Однако, подобно Виттфогелю, ему не удалось показать, что абсолютное большинство успешных династий-завоевателей происходило именно с маньчжурской окраины, а не откуда-нибудь еще. Так, полагая Чингис-хана выдающимся примером пограничного лидера, он проигнорировал свое собственное различие между обществами открытых степей и смешанными пограничными обществами, так как Чингис-хан был так же далек от пограничья, как и любой предшествующий ему сюннуский или тюркский лидер в Монголии. Причина этого кажущегося географического противоречия состоит в том, что само определение пограничья радикально изменялось в зависимости от того, управляла Северным Китаем национальная или иноземная династия. Южная Монголия становилась «переходной пограничной зоной» только тогда, когда иноземные династии проводили политику, рассчитанную на разрушение политической организации в степи. Но когда национальные династии и степные империи делили пограничье между собой, для политически автономных обществ смешанного типа не оставалось места.

Эти критические замечания указывают на сложность исторических процессов во Внутренней Азии и на необходимость исследовать их как результат меняющихся со временем отношений между народами. Монгольскую степь, Северный Китай и Маньчжурию следует анализировать как части единой исторической системы. Хронологическое сопоставление основных национальных и иноземных династий в Китае и империй в степи послужит отправной точкой для создания подобной модели (табл. 1.1). Оно даст нам самое общее представление о процессе «ротации» династий, состоящем из трех циклов (лишь монголы выпадают из фазового деления) и очерчивающем параметры пограничных отношений. Здесь мы дадим лишь краткое описание развития пограничных отношений, а проблемы отдельных исторических периодов будут более подробно рассмотрены в следующих главах книги.

Хань и сюнну были тесно связаны между собой как части биполярной пограничной структуры, сформировавшейся в конце III в. до н. э. Когда империя сюнну утратила свою гегемонию в степи около 150 г. н. э., ей на смену пришли племена сяньби, основавшие слабоструктурированную империю, жившую за счет набегов на Китай и распавшуюся после смерти ее лидера в 180 г. н. э. В том же году в Китае произошло крупное восстание. В течение последующих 20 лет династия Поздняя Хань существовала лишь номинально, население Китая стремительно беднело, а его экономика приходила в упадок. Следует подчеркнуть, что не кочевники, а китайские повстанцы уничтожили империю Хань. На протяжении последующих полутора столетий, пока военачальники всех мастей сражались друг с другом за власть в Китае, маньчжурские преемники сяньби основывали свои маленькие государства. Из последних наиболее жизнеспособным оказалось муюнское государство Янь, которое установило контроль над северо-востоком Китая в середине IV в. Оно создало структуру, целиком унаследованную тоба (тобасцами), другим сяньбийским племенем, свергнувшим власть Янь и подчинившим себе весь Северный Китай. Лишь после объединения Северного Китая кочевники Монголии вновь образовали централизованное государство, возглавляемое племенем жуаньжуаней. Жуаньжуани, однако, никогда реально не контролировали степь, потому что тоба учредили в пограничной зоне крупные гарнизоны и вторгались на территорию Монголии, чтобы захватывать максимально возможное число скота и пленников. Эти вторжения были столь успешны, что жуаньжуани не представляли опасности для Китая вплоть до последних лет существования тобасской династии, когда тоба китаизировались и начали проводить политику умиротворения, сходную с ханьской.