Я уверена, что, представляя себя, Северин Монкруа видит на своей голове корону, а на шее - отороченный горностаем мех.

Когда я, наконец, возвращаюсь в Спиркрест после злополучной встречи с ним, я сразу же ложусь спать и провожу весь следующий день, очищаясь от всего, что произошло в клубе.

Я смываю с кожи запах дорогого алкоголя и дизайнерского парфюма, выпиваю литры воды, чтобы вывести из организма алкоголь, все еще текущий по моим венам. Я съедаю здоровый завтрак и стараюсь думать только о позитивном.

Очистить тело - проще простого. А вот очистить сознание - не очень.

Я бы хотела быть такой девушкой, которая могла бы сидеть в квадрате солнечного света и медитировать, отгоняя от себя проблемы. Но единственный способ, которым я могу что-то переварить, - это зарисовать мысли прямо из черепа на бумагу.

Поэтому я беру свой этюдник и пачку карандашей, кутаюсь в толстый джемпер, натягиваю на влажные волосы шерстяную шапку и отправляюсь на территорию Спиркреста.

Спиркрест прекрасен. Я бы даже могла представить, что мне это понравится, если бы здесь не было столько архаичных правил и богатых детей с высокомерными ухмылками. К счастью для меня, большинство студентов, похоже, либо еще в постели, либо лечат похмелье, потому что территория практически пуста, когда я выхожу из общежития для девочек шестого класса.

Я пересекаю ухоженные лужайки с изумрудно-зеленой травой, ряды осин и скамейки, стоящие вдоль дорожек. К северу от кампуса есть участок с деревьями, который так и манит меня: большие древние дубы с шишковатыми стволами и высоченные ели, уходящие за горизонт бархатной зеленью.

Но в итоге я остановилась в саду. Это квадрат красоты, он словно окно в другой мир, с его разноцветными цветами и мраморными статуями, расположенными с зеркальной симметрией вокруг витиеватого фонтана.

Забравшись на бортик фонтана, я устроился поудобнее: ноги скрещены, на коленях лежит этюдник.

Когда я уезжала из Ориньиньи, этюдник был совершенно пуст, чистые страницы ждали моих мыслей и чувств, но он быстро заполняется. Здесь есть наброски, сделанные во время первой беглой экскурсии по школе, мечтательные каракули первых бессонных ночей. Иллюстрации деталей Спиркреста, маленьких особенностей, которые привлекли мое внимание.

Например, геометрический узор купола, венчающего библиотеку, или замысловатые изгибы кованых ворот, или колючий горизонт, образованный башенками и финтифлюшками Старой усадьбы, а за ними - сосны и ели.

Но сегодня у меня нет настроения делать зарисовки школы. Но цветы сада с их влажными лепестками и пышной мягкостью - это именно те нежные формы, за которыми хочется следить карандашу. Мое сознание изгибается под лепестки, смягчается вместе с ними, становясь упругим и живым.

По мере того как я рисую, заклинание моего карандаша, скользящего по бумаге, приобретает форму. Оно обволакивает меня, мой расцветающий разум, перестраивая мои мысли в соответствии со стеблями, лепестками и пыльниками цветов. Я теряю себя в образах, в завораживающем скольжении карандаша.

Мой карман вибрирует, напугав меня, и посылает карандашную линию по одному цветку. Я достаю из заднего кармана телефон и смотрю на экран. Мое любимое имя в мире высвечивается над фотографией мальчика, держащего в пальцах горсть колючек, похожих на сорванную траву.

Я принимаю звонок и зажимаю телефон между плечом и ухом, изо всех сил стараясь вписать ошибочную линию в свой рисунок.

— Привет, Ноэль.

— Привет, ma petite étoile¹⁸. Как дела?

Все напряжение в моем теле исчезает, рассеиваясь внутри меня, как облако пара, выпущенное в холодный воздух.

Голос брата накрывает меня теплой волной облегчения. Все мое тело тает, освобождаясь от напряжения, о котором я даже не подозревала.

— Все... ну, все идет.

— Значит, Англия не оправдывает надежд?

Голос у него легкий. Когда Ноэль волнуется, ты никогда не узнаешь об этом. Когда Ноэль грустит или злится, нужен орлиный глаз, чтобы догадаться. Он мастер скрывать свои эмоции - я научился у него всему.

И мне еще многому предстоит научиться.

— Какой сон? — спрашиваю я, сохраняя голос таким же легким, как у него. — Кому это снится?

— Кто-то должен об этом мечтать. Лондон, город, вдохновивший многих писателей. Север, где началась промышленная революция, дикие болота, где Кэти и Хитклиф любили друг друга слишком пылко. Верно?

— Может быть. — Я улыбаюсь в телефон, хотя он меня не видит. Я улыбаюсь мечтам, которые плетут его слова. — Может быть, чья-то мечта, но не моя.

— Нет, petite étoile. Я знаю, о чем ты мечтаешь. Скоро, обещаю. — Он молчит минуту. — Так... ты уже встретила его?

Я колеблюсь.

— С кем? — спрашиваю я, хотя знаю, кого.

— Наследником Монкруа. — Голос Ноэля дрогнул от фальши. — Мальчик-аристократ с божественными глазами. Незнакомый жених.

— Да. — Я стараюсь говорить спокойно и нейтрально, чтобы Ноэль не догадался о точных обстоятельствах нашей встречи. — Я встречалась с ним.

— А, ты, да? — Я слышу, как он передвигается, как звенят ложки и керамика. Должно быть, в Японии сейчас раннее утро. Я представляю, что Ноэль только что проснулся и носится по квартире, готовит кофе и завтрак, телефон у него на громкой связи. Он не выглядит сонным, но Ноэль всегда был утренним человеком. — Ну как? Какое у тебя впечатление?

Я постукиваю пальцем по подбородку, пытаясь найти хороший способ выразить словами то, что Северин чувствует как человек.

— Ты помнишь Людовика XIV?

Ноэль разразился хохотом. — Le Roi Soleil?¹⁹

— Да. — Я киваю и улыбаюсь, хотя он меня не видит. — Представь себе его, и ты, по сути, сможете представить себе Северина Монкруа.

— Когда я думаю о нем, мне на ум приходит только та картина, где он одет как солнце с перьями в волосах.

— Да. — Моя грудь подпрыгивает, когда я испускаю тихий смех. — Именно так. Ты понял.

— Ладно, ладно. — Ноэль контролирует свой смех. — Хорошо. Итак... наследник Монкруа - это что? Зацикленный на себе, жаждущий власти и, надо полагать, немного трахающийся. Примерно так?

— Угу.

— Значит, вы двое не ладите?

Это очень сложный вопрос, и в голове сразу же прокручиваются образы: смех и танцы в калейдоскопических огнях клуба, тело Северина, прижатое к моему, его руки, скользящие под рубашкой, и горячие губы, влажно прижимающиеся к сверхчувствительной коже моей шеи.

Это не те воспоминания, которые я хочу прокручивать в голове, пока мой старший брат разговаривает по телефону. Я качаю головой и отвечаю честно.

— Нет, не совсем.

Смех исчезает из разговора, уносясь вдаль, чтобы смениться более темным течением. В этом потоке, как темные существа под поверхностью, плавают мои печаль и гнев.

Я так старалась держать их в узде. Они исходят из неизбежности: грусть от того, что Ноэль должен был покинуть меня, что я должна была покинуть своих друзей, свой дом. Злость на то, что родители прогнали Ноэля, а затем заставили меня оказаться в этой невозможной ситуации.

Мы могли бы сейчас сидеть вместе, помогать друг другу пройти через жизнь, через душевную боль. Завтракать вместе, как раньше, каждое утро, тартины с шоколадом, макая их в чашки с кофе, и говорить о сложных вещах за карточными играми.

Но это не так. И все это из-за наших родителей.

— Все в порядке? — снова спрашивает Ноэль. На этот раз его интонация другая, как будто он хочет услышать настоящий ответ.

— Нет. Не совсем.

— Понятно.

Ноэль снова замолкает. Его молчание - это пространство, которое он создает для меня, чтобы я мог поделиться своими чувствами, как чистый холст, готовый для кисти художника. Даже когда мы были молоды, Ноэль понимал, как трудно мне иногда выразить себя. Говорить кистью или карандашом - это прекрасно, это дается легко и не требует усилий. Но говорить словами иногда кажется почти непреодолимой задачей.