Но я не ощущаю страха. Вместо него меня поглощает вселенская ненависть и жажда убивать. И не думая ни секунды, я, не сопротивляясь, отдаюсь полностью этому чувству, позабыв о каких-либо гнусных мыслях, что волочили секундой ранее мой мозг на все триста шестьдесят градусов вокруг планетного геоида.
Поэтому, как только она своими острыми клыками впилось в подставленное левое предплечье, я поочерёдно выпускаю два контрольных выстрела в череп этой твари. Раскрыв длинную пасть и освободив кровоточащую руку, как на периферии своего зрения замечаю ещё несколько будущих мёртвых туш.
Они рычат, вибрируют и ненавидяще смотрят на меня, всего такого усталого, бледного и одинокого. Они выглядят как красные монстры, покрытые бордовым мехом, где их зубы и клыки в закрытых пастях выглядят слишком нереалистично острыми. Их в общей сумме я насчитал девять, что очень хорошо.
Я со всей прытью подбежал к вещмешку, когда они ринулись навстречу. Достал два пистолет-пулемёта, переключил на одиночный и не прицеливаясь нажал на крючки.
Полилась кровь. Много крови.
Я был полностью опустошён.
И где-то в глубине отдалявшегося сознания я слышал этот нескончаемый смех:
— АХАХ-АХ-АХАХА!!! ХАХ-АХ-ХАХ-АХАХ-АХАХАХ-АХХ!!! АХ-АХА-ХАХ!!! ХАХА-ХАХ-АХА!!! АХАХ-АХ-АХА-ХАА!!! ХАХ-АХ-АХАХА-ХАХ!!! ХАХ-АХА-ХА-ХАХА! ХА! ХАХ-АХА-ХХА!!!
***
В вечнозелёном темнохвойном лесу, недалеко от неглубокой холодной реки и вдали от человеческой цивилизации, были слышны громкие выстрелы огнестрельного оружия, спроектированного ещё во времена первых шагов человечества к изучению космоса. Громкие и давящие заставляли вздрогнуть обычных людей, не привыкших к насилию. Тихие, словно хлопки, наоборот, с небольшим расстоянием становились едва отличимы от простого стука об дерево долотообразной птицы.
Когда всё успокоилось, и последнее дикое животное испустило свой последний выдох, лес вернулся в покой.
Оседлые птицы продолжили отдыхать в своих хорошо отстроенных гнёздах. К дополнению, в некоторых даже отогревались яйца, которые уже очень скоро увидят этот дивный мир, наполненный жизнью и свободой. Те, которые прилетели не так давно, чтобы набраться сил и отдохнуть, спали в наспех собранных из маленьких веток гнёздах, что могли рассыпаться лишь от одного дождя.
Лес погрузился в полную ночную тишину, не считая жалостливых стонов, вдохов и выдохов одного юноши, полностью обмотанного марлевой тканью, которая уже не выглядела чистой и неиспользованной. Перевязанные тёмно-красные пятна уродовали и устрашали его тело. От целого и нетронутого не осталось и следа.
Он волочился от боли, произнося неразборчивые между собой звуки:
«Маа-мааа…».
«У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У…».
«Аха-ха… — кашель. — Ахаха-хаха-хаха!».
«Больно… а-а-а… больно…».
«Выж-жить… Сме-смерть… Я-я… д-должен… под-дняться…».
И юноша поднимался, совершал очередную бессмысленную попытку, и… падал. Совершенно обречённо и неуклюже, что нормальному человеку стало бы смешно от всей действующей картины.
Но он не переставал, пока последние силы не покинули его с последним отчаянным рывком, упав и тяня правую переломанную руку к набросанной в кучу одежде, в которой глубоко спала лишённая сил девушка.
***
Ощущение того, как ты приходишь в сознание не могло не радовать.
И я был рад.
Очень.
Тем более, когда осознал, что нахожусь в тепле и уюте, хоть и не в очень ровном и меняющемся, так как это бензиновый автомобиль, за единственным доступным мне окном которого проплывали хвойные кроны елей, покрытые белым снегом. Понял я это по салону, где, разлёгшись на всём заднем сидении, я просто смотрел в никуда. Силы-то были, только провалялся я чёрт знает сколько, и кто сейчас за рулём для меня остаётся неизвестным.
Поэтому первым делом я решил убрать в пучину памяти одну тревожную мысль.
— Уонка, ты ли за рулём? — очень хрипло сказал я. Скорее всего пролежал в отрубе где-то три дня.
Через секунду я услышал до боли знакомый и чёткий голос.
— Да, Михаил, — её интонация была мне непонятна, но оттого и проста. Вряд ли что-либо в корне поменялось.
Я кое-как приподнял голову, дабы лицезреть своё тело, которое было в не в самом лучшем состоянии — худое и лишённое трети восстановленных когда-то мышц. Меня эта картина уже не волновала, так как это было необходимой мерой, чтобы…
Чтобы что?
— Что произошло? — медленно спросил я, слегка наклонив голову в сторону девушки.
Я ждал её ответа ровно шестнадцать секунд.
— Мы шли в лес, — спокойно начала Уонка. Я не мог видеть её лица, но представлял его очень усталым и забитым. — Вы спросили зачем-то меня о реке, а после… — она вставила многозначительную паузу, как мне показалось. — всё как в тумане. Просыпаюсь утром следующего дня, как вижу перед собой море крови, множество трупов хищников и тебя, буквально зашторенного окровавленными бинтами…
Она замолчала.
— Михаил, что случилось? Можешь рассказать, если не секрет? — она спрашивала меня так, словно была для меня очень и очень близким человеком. Однако нет, она сильно ошибается думая, что таким образом меня можно взять.
— Ты ведь понимаешь, что я ничего не скажу.
— Да, — согласилась Уонка. — Но я также должна знать тебя, потому что от этого зависит моя жизнь.
Я промолчал.
— Ты можешь не рассказывать, но… — она тяжело выдохнула. — В худшем случае я не смогу в полной мере тебе доверять, а в этом мире на доверии держится практически всё, — закончила Уонка.
— Знай, что я… — а чего я вообще хочу? — вообще не ебу, куда мне идти и что делать.
— Оу… — удивлённо протянула Уонка. — Так значит… ты заблудшая душонка? — спросила она с непонятной интонацией.
— Не понял о чём ты.
— Мне и не надо чтобы ты понял, Михаил, — я прямо представил, как она покачала головой. — Просто… откуда ты? Скажи мне ещё раз, я забыла.
Я протяжно выдохнул.
— Из Федерации, прямиком из Галактики Квадрата. Был офицером при ополчении. Думаю, тебе достаточно и этого.
— Да, достаточно, — пробормотала она.
— Что ты делала, пока я был в отрубе? — уже спросил я.
— Я за тобой ухаживала, — ответила Уонка. — Кормила мясом тех волков, которых ты убил, подлечила тебя, как смогла, и поборола заражение в левом предплечье. Было очень близко.
— Волки? — негромко повторил я.
— Да. На нас… кажется… напала стая волков… Две, если считать по численности.
— И как я… разобрался с ними?
— Почему ты спрашиваешь? Разве не ты сам должен знать ответ на этот вопрос?
— Ты права, но я… — и лениво почесал голову. — вообще ничего не помню. А если и пытаюсь, то всё как в вакууме — ничего.
— Единственное, что я могу сказать тебе, так это что у всех них были, как и огнестрельные ранения, так и физические в виде сломанных черепов и… — она замолкла.
— И?
— Я просто поражена, Михаил, просто знай это, — только и проговорила она своим привычным грубым акцентом, что вызывал диссонанс при виде её хрупкой и бледноватой внешности.
А ехали мы, как я понял, вдоль леса. Как взяли направление в столицу, так в общем-то и не меняли. Сейчас нам только и остаётся, что сидеть в окружении тишины, да негромкого гула двигателя с мягким ощущением сцепления шин с дорогой, с редкой ночёвкой где-нибудь подальше от дороги и ближе к кювету. Было, конечно, неприятно, что она помогала мне ходить в туалет, но здесь, я думаю, можно обойтись без комментариев.
Честно, мне было о чём подумать. Можно начать вообще с чего-нибудь. Здесь без разницы.
Я изменился.
Это можно считать подтверждённым фактом, что имеет под собой несколько неопровержимых мною высказываний. Базируются они на том, что моя речь, мысли и слова, что я использую обычно — видоизменились. Где-то немного, где-то неощутимо, а где-то сильно и очень заметно. Так, например, я матерился лишь в редких случаях, только когда этому способствовала сама ситуация. Сейчас же, я могу с лёгкостью и без задней мысли проговорить «блять», «пиздец» или «сука». Также, мои мысли, которыми я прокладываю дорогу к истине или хоть к какому-нибудь заключению, заметно видоизменились. Их постановка, структура и используемые слова, которых я либо использовал лишь в редких случаях, либо не использовал вовсе. Может быть, изменилось во мне ещё что-то, но мне как-то уже побоку это. Пусть будет что будет.
