Так что я не спеша потормошил её в плечо.

— Берта, а, Берт, — уж слишком томно говорил я ей в ухо. Эффект возымел свою силу, и она нехотя, но приподняла голову и приоткрыла глаза, пытаясь сфокусировать получаемое изображение. — Вставай.

— А, это ты, Майк… — хрипло произнесла она, сразу сглотнув.

Я встал с кровати, мигом надев свои трусы длиной по колено и направился в санузел.

Умылся, почистил зубы одним лишь пальцем, а после вернулся обратно, скрывая заинтересованный взгляд на Берте, которая надевала джинсы.

— Ну и как? — неожиданно спросила она меня, когда я натягивал чёрные носки.

— Превосходно, — холодно ответил я. И кажется, мой ответ ей не особо понравился.

— Я уж думала, что ты будешь петь как воробей, расхваливая весь процесс и самого себя.

— Ты слишком ужасного мнения обо мне, — лишь сказал я, не поворачиваясь к ней и застёгивая пуговицы на рубашке.

— Ну… я бы так не сказала. Скорее, просто тебя нынешнего плохо знаю, — хмыкнула Берта. — Я не прочь продолжить наше общение…

— А я говорил что-то против этого? — спросил я, косо глядя на неё.

— Нет, ты главное не подумай, что ты как-то мне там… — и замолкла.

Что ж, вот и начался пиздец.

— Берта, — спокойно начал я, прекратив затягивать свой ремень. — Ты должна прекрасно понимать, что если мы начнём встречаться, то это не только катастрофично скажется на обоих наших семьях, а ещё и на компаниях, и даже на наших жизнях. Я не люблю тебя, лишь вижу тебя как лучшего друга детства, которого никогда не брошу, но и ты должна придерживаться этого.

Я смирно закончил дело с ремнём, и уже взялся за пиджак. Берта в этом момент ничего не делала, стоя напротив зашторенных окон неплотными занавесками, и сверля меня размышляющим взглядом, будто она думала наподобие: «Жить или не жить, вот в чём вопрос».

Уже нацепив на левую руку царапанные часы, я в привычной для меня манере взял тёмный деревянный стул и поставил его напротив неё, после чего сел, поставив ногу на ногу.

Нас разделяла лишь двуспальная кровать, заправленная светло-коричневой простыню, что была украшена различными непонятными узорами, где лишь герб Федерации я смог отчётливо отличить.

— Я… поняла тебя, Майк…

— Славно, — сказав это, я встал с места и двинулся в прихожую.

— Стой! — не сильно громко вскрикнула Берта. Я медленно обернулся, и застал момент, когда она убрала руку обратно, будто только что ею и пыталась меня остановить.

Я молча наблюдал за ней, ожидая последующих действий с её стороны. Не сказал бы, что прямо отлично знаю эту девушку, но и несведущим насчёт её персоны я не мог себя назвать. Сейчас скорее всего она решит прийти к определённому компромиссу в своей голове.

— Да, ты прав, ты мне нравишься… — как я и говорил. — Но… это не отменяет того факта, что я также не должна подводить своих родителей. Им явно не понравится, если мы… ты понял. Да и твой отец будет не рад, нашим…

— Я понял, Берта, — вздохнул я, закрыв глаза. Подошёл к ней и обнял. Всё было так, как она и хотела.

Я уверен, что смогу держать в остро её действия, дабы в будущем они не аукнулись мне наголову, окончательно не добив мои и не без того хрупкие нервы, что держатся на волоске от неминуемого безумия…

***

Как бы это прискорбно ни звучало, но я ненавижу праздники, и моя Четверть тому подтверждение.

И под Четвертью я подразумеваю в виду День рождение, которое отмечается в двадцать пять, пятьдесят, семьдесят пять и сто лет соответственно.

Собирается вся семья в одном месте и начинают рассказывать тебе свои секреты, связанные с тобой. И в первую очередь эти потаённые новости должны быть самыми скрываемыми. Когда все в сборе, каждый по очереди, с самых младших до самых старших, начинают выпаливать и кратко рассказывать это при всех, стоя напротив именинника, который сидит на самом удобном лучшем сиденье и внимательно слушает правду об изнасилованиях и интригах.

Не самая лучшая традиция в Федерации, о которой я впервые узнал от дяди, когда мне было пять лет. Тогда я ещё не понимал всей пурги этого ублюдского праздника, что скрывается под, казалось бы, самым безобидным названием.

И через несколько часов мне исполняется двадцать пять.

В неведении какие же тайны окутают сначала мои уши, а после голову, я мирно писал от руки чёрной гелиевой ручной на бумажном листе стандартного размера. Я не стал сознаваться в своих намерениях, лишь подробно описав, что хочу рассказать. Реджис, Янник, Мелисса, Форанц, Никрон — никаких «дядя», «тётя» или «брат». Также, я даю ясные распоряжения насчёт Мишель и Клода, которые гниют в колонии под присмотром Секретаря уже как два месяца.

Патрик молча стоял возле стены, даже не издавая хоть единого намёка на работоспособность.

— Ну… — тяжело выдохнул я, отложив ручку и разлёживаясь на спинке своего кресла. — Закончил.

Два полностью исписанных листа, которых я закрепил степлером и сложил втрое.

Отец с дядей прилетели в середине дня, а братья пока только-только летят на челноке. Тётя приедет на машине, в сопровождении, так что я не сильно волновался насчёт её безопасности.

Я устало закрыл глаза, поддавшись наступившему желанию слегка вздремнуть.

Возможно, настанет момент, когда я смогу забыть всех и стать… другим? Но я даже не пойму этого, ведь мои планы не очень пересекаются с ними. Я просто хочу наконец стереть свои неприятные воспоминания, что так и норовят толкнуть меня с ума. Устал я уже от всего этого…

***

— …Майкл? — ласково подозвала меня женщина. — Майкл, просыпайся! У тебя очень скоро важное событие!

Я нехотя приоткрыл глаза, наводя резкость на… тётю Мелиссу.

Она была одета в обычное платье без плеч очень тусклого оттенка оранжевого света, слегка переливающимся красным свечением, за счёт расплавленного спутника, вращающегося на орбите этой планеты. Её глаза были не отличимы от моих, за одним исключением, что в её зрачках горели по одной белой точке. Волосы чуть светлее моих и заплетены в один большой пучок.

— Да, да… — машинально раскрыл я взятую пачку носовых платочков из внешнего кармана своего пиджака, и слабо потёр глаза, убирая все слёзы, что образовались под нажимом усталости на зрительную систему.

— Все собрались в главной гостиной, — я почувствовал макушкой, как она гладит мои волосы. — Иди, сначала умойся, а потом пойди к нам. — заботливо порекомендовала она, убрав руку.

Уже вымотанный ненавистным внеплановым сном, который продлился, немного-немало, три часа, я по памяти зашёл в ванную и всполоснув лицо, мимолётно взглянул в зеркало сразу отвернувшись.

Безразличность и циничность — я всегда старался сторониться этих двух понятий, понимая, что если влезу в них, то уже никогда не вылезу обратно, сколько бы я не старался. Именно эти двое прекрасно характеризуют моё отношение и нахождение в обществе.

Средство связи в кармане, все вещи приготовлены. Патрик к этому времени должен был дислоцироваться в указанное мною место. Оружие и боеприпасы подготовлены. Пища заготовлена, за что отдельная благодарность кухаркам. Режущий луч и ещё несколько приспособлений, что могут быть полезны тоже готовы. И… остальное, что не сразу приходит на ум, также готово.

Я медленно шёл по покрытому ковролином коридору. Редко висящие картины разных стилей и авторов, и отдельные портреты моих предков, качественно и подробно сделанных. Каждая неровность на одежде, представляющая из себя пиджак разных цветов и чёрной рубашки, где вдобавок ко всему мог быть галстук разных типов. Каждая морщинка и складка на коже. Редко встречающиеся лицевые родинки и веснушки добавляли некий шарм к серьёзным выражениям лиц. Отличающиеся цвета волос, бровей. Размеры и типы ушей и носов.

И когда до той самой двери оставалось всего ничего, я остановил внимательный взгляд на последнем портрете.

Он был мой.

Двадцать лет — именно столько мне на момент создания этого изображения. Это время связано у меня с окончанием очного обучения в институте и с последующей отправкой в армию в виде контрактника, где отец даже не настаивал и ничего не менял, а лишь желал мне, чтобы я прошёл всё.