После того, как я лучше владею своим телом, я, спотыкаясь, поднимаюсь на ноги и, сняв рубашку, вытираю Каталину ею.

Я очень бережно отношусь к ее спине, раны такие сырые, как будто они кричат на меня. Даже на изуродованной плоти инициалы хорошо различимы. Это заставляет меня чувствовать себя еще более презренным, потому что она навсегда останется с этим.

Я сглатываю всхлип, когда опускаюсь ниже. Струйка крови стекает по ее бедрам. Я нежно очищаю это место, испытывая еще большее отвращение, когда вижу красное вперемешку с белым и свидетельство того, что я с ней сделал.

— Мне так жаль… так жаль. — Мой голос срывается, когда я повторяю, зная, что она не может меня услышать.

В своей жизни я много убивал и калечил; пытал и осквернял, и никогда мне не приходилось чувствовать такой муки глубоко внутри. Я свыкся со своей участью в жизни, никогда не думал, что могу достичь дна, потому что как можно, если ты всегда жил под уровнем моря? Но это… то, что я сделал с ней…

Я знаю, что собираюсь провести остаток своей жизни, раскаиваясь, ища какого-то несуществующего отпущения грехов.

Я заканчиваю приводить ее в порядок и изо всех сил стараюсь прикрыть ее тем, что осталось от платья. Мягко опускаю ее со стола, обнимая ее избитое тело. Я провожу рукой по ее бледным чертам, в последний раз принимая ее в себя.

— Мне жаль… — Я снова шепчу ей в волосы, слегка покачиваясь вместе с ней и давая слезам упасть. — Так, так жаль. — Я прижимаюсь губами к ее виску, пытаясь запомнить ее черты.

Так Валентино находит меня.

— Это она? — он кивает на Каталину.

— Да. — Я встаю, осторожно передаю ее ему на руки. — Пожалуйста, позаботься о ней. Убедись, что она добралась до дома в целости и сохранности.

— Тебе повезло, что она сестра Ромины, иначе я бы не стал этого делать.

— Я знаю.

— Ты должен мне, Марчелло. И когда я приду, чтобы забрать долг, тебе лучше быть готовым, — отмечает он. Тино может не быть отцом, но это не значит, что он менее корыстный ублюдок.

— Спасибо. — Я склоняю голову в знак уважения. Если он доставит ее в целости и сохранности обратно в семью, я готов сделать для него все, что угодно, если, конечно, останусь жив.

— Удачи с отцом, — говорит он, прежде чем уйти.

Я смотрю вслед его удаляющейся фигуре, в последний раз прощаясь с Каталиной.

Пришло время покончить с этим.

Когда отец входит, в подвале остаюсь только я. Он быстро осматривает комнату, его верхняя губа подергивается от досады.

— Что ты наделал, мальчик? — выплевывает он, отталкивая меня. Я принимаю это, потому что это все, чего я заслуживаю.

— Она в безопасности, — говорю я, сохраняя самообладание.

— Ебаный мусор. — Он усмехается, расхаживая вокруг. — Ты знаешь, каково твое наказание, мальчик. — Я опускаю голову, уже смирившись со своей участью. Мне было известно это с того момента, как остался здесь.

— Сделай это быстро, — говорю я, когда он поднимает пистолет, чтобы прицелиться в мою голову.

— Ты думаешь, что все кончено, не так ли? Как только ты умрешь, я возьму эту шлюху, которую ты, похоже, так любишь, и сделаю ее своей сучкой. А когда я насыщусь, то заставлю каждого из моих мужчин сделать свой ход. Она будет желать смерти, и она умрет, но не раньше, чем станет презирать тебя настолько, что испустит последний вздох, выкрикивая твое имя, — смеется он, издеваясь над Каталиной и моими чувствами к ней.

Переключение происходит мгновенно. Я смирился с тем, что умру, поскольку смерть была бы самым большим утешением, учитывая то, что я сделал, и в то же время милосердием. Да, я трус. Но пока этот человек злорадствует по поводу всего, что он сделает с Каталиной, а у меня нет возможности это остановить, то я не могу. Прежде чем он успевает нажать на курок, моя рука выбивает пистолет из его кисти.

Отец может думать, что он превосходит меня только потому, что я смирился со смертью. Но в физической борьбе он не выйдет победителем.

Ярость, подобной которой я никогда не испытывал, овладевает мной, и мои пальцы обхватывают его шею, с силой впечатывая его голову в стену. Первый удар вызывает у отца крик, и это только подстегивает меня. Снова и снова я разбиваю его мозг о

бетонную стену, наблюдая, как кровь и мозговое вещество окрашивают поверхность. Я отпускаю его только тогда, когда он перестает сопротивляться.

Все готово.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как я увидел свет. Застряв в крошечной квартире, тюрьме, которую я сам себе создал, я могу только ждать следующего сообщения Валентино о Каталине.

Это единственное, что помогает мне держаться. Знание, что у нее все хорошо, и надежда, что она выздоровеет.

Но однажды все это рушится.

— Что ты имеешь в виду? — прохрипел я. — Как она может пропасть?

— Мне очень жаль. Ромина сказала, что Рокко отрекся от нее. Она, наверное… — Он прерывается, и я понимаю, на что он намекает.

— Нет. Этого не может быть. Зачем ждать так долго? Прошло несколько месяцев, и ничего не случилось… Должна быть ошибка. — Я в панике, одна мысль о мире без Каталины наполняет меня невообразимым ужасом.

— Ты ведь понимаешь, что шансы на то, что она жива, невелики? — его голос мрачен, и я отступаю назад, потрясенный до глубины души.

Я отказывался верить, что ее собственная семья будет настроена против нее. Я отказывался думать, что дома она не будет в безопасности.

Но я должен был знать лучше. Ни один мафиози не позволит обесчещенной дочери продолжать носить фамилию. И если у Рокко и есть один смертный грех, то это гордыня. Гордыня

которая не позволила бы ему забыть об отсутствии у нее добродетели.

Нет…

Я повесил трубку, мой разум отключился.

Я убил ее. Я сделал это. Я должен был знать, что такой, как я, не может прикоснуться к такой чистой вещи, как она, не запятнав ее. И я сделал это… Я обрек ее на ад.

Я падаю на колени, мои глаза слезятся. Даже не задумываясь, я обхватываю рукой лежащий рядом хлыст и со всей силой, на которую способен, отбрасываю его назад, вздрагивая от удара.

Я заслужила это. Мне нужно почувствовать то, что она пережила на том столе. Мне нужно, чтобы мне было больно.

Чем больше я думаю о ней, тем больше силы я прилагаю.

Хлыст.

Хлыст.

Хлыст.

Я проклят.

Хлыст.

Хлыст.

Хлыст.

Я бью и бью, но этого недостаточно. Кровь и пот стекают по моей спине, прилипая к моей плоти, как вторая кожа.

Все равно недостаточно.

Все рассуждения покидают меня, и я оцепенело двигаюсь по комнате, прилагая последние усилия. Мой разум затуманен, поскольку все остальное исчезает, и единственная оставшаяся цель — присоединиться к ней.

Я использую старый кабель, делаю крепкий узел и прикрепляю его к светильнику на потолке. Ступив на маленький стул, я накидываю петлю на шею, сразу же отталкиваясь от опоры, и жду смерти.

Мои глаза закрываются, дыхание замедляется, кабель впивается в кожу. Легкое головокружение, я чувствую, что соскальзываю. А вот и она. Она улыбается мне, ее глаза светятся лаской.

Лина…

— Я умер? — шепчу я, держась за ее мираж.

— Нет, глупый, не умер. — Ее рука тянется, чтобы коснуться моего лица, нежность исходит от всего ее тела.

— Как ты можешь не ненавидеть меня? — я всхлипываю, и она притягивает меня в свои объятия.

— Я не ненавижу тебя. Я никогда не смогу тебя ненавидеть. — Она успокаивает меня, делясь со мной своим теплом. — Но твое время еще не пришло, Марчелло, — мягко укоряет она. — Иди в мир и приноси людям только добро. Покажи мне, как сильно ты раскаиваешься, помогая другим.

— Я не хочу покидать тебя. — Я прижимаюсь к ней крепче, умоляя ее позволить мне остаться с ней.

— Мы еще встретимся. — Она отстраняется и прижимается к моим губам сладким поцелуем.

Я открываю глаза, боль пронизывает всю спину и голову. Моргнув дважды, я понимаю, что лежу на полу и смотрю в потолок. Все еще жив.