— Ты, — начинает она, но краснеет, — поцеловал меня. — Ее голос такой тихий, что я едва могу его расслышать.

— Я поцеловал тебя? — повторяю я, почти в благоговении, и она кивает. Я поцеловал ее… и даже не помню этого.

Я ругаюсь себе под нос.

— Мне так жаль, — быстро пытается успокоить она меня.

— Не надо… Я злюсь, потому что этого не помню. Не потому, что это случилось. — Мне приходится сделать глубокий вдох. Я так долго мечтал об этом, а когда это действительно произошло, то ничего не помню об этом? — Это было хорошо? — быстро спрашиваю я, почти боясь ответа.

Она кивает.

— Думаю, да. Это был мой первый поцелуй. — Признается она, и мои глаза расширяются от шока.

Каталина, кажется, стыдится этого, поэтому я пытаюсь утешить ее собственным признанием.

— И мой тоже, хотя я этого не помню.

— Ты шутишь. — Она внезапно поворачивается ко мне лицом. — Ты хочешь сказать, что никогда ни с кем не целовался? Но как? — хмурится она.

— Я никогда не хотел. — Я пожимаю плечами. По крайней мере, это правда. Я бы не хотел, чтобы она знала о моем грязном прошлом… о том, что я делал, чтобы отец от меня отстал. Но даже тогда, я провел черту между такими интимными вещами, как поцелуи. Это никогда не казалось правильным.

— О, — кажется, она не уверена в себе, — мы можем сделать это снова, если ты хочешь. Поскольку ты этого не помнишь… — Она прерывается. На мгновение я ничего не говорю, слишком потрясенный тем, что она только что предложила.

— Если ты можешь… и хочешь, то есть, — быстро исправляется она, и я поворачиваю голову, чтобы посмотреть ей в лицо.

— Я бы хотел попробовать.

Я отпускаю ее руку и осторожно касаюсь ее щек. Она слегка вздрагивает, ее дыхание становится более резким. Я слегка провожу большим пальцем по ее губам, наслаждаясь ощущением ее кожи. Никакие сны не могли подготовить меня к этому… к тому, что ее обнаженная кожа будет находиться под моей.

Я все жду, что боль ударит меня и заставит отпрянуть. Но чем больше я исследую ее, тем комфортнее мне становится.

Я чувствую себя… как дома.

Касаюсь пальцами ее щеки, прослеживая ее черты, запечатлевая их в моей памяти.

— Ты восхитительна, — мой голос хрипловат. — Такая красивая.

Лина опускает ресницы от моего комплимента, розовое пятнышко окрашивает ее щеку.

— Я не думала, что нравлюсь тебе, — говорит она тихим голосом. — Ты всегда избегал меня.

— Только потому, что ты мне слишком нравишься. Быть рядом с тобой и не иметь возможности прикоснуться к тебе… — стону я. — Это чистая пытка.

— Ты мне тоже нравишься, — признается она, и я ухмыляюсь, как дурак. Слова, о которых я всегда мечтал…

Я медленно наклоняюсь вперед, пока наше дыхание не смешивается. Ее глаза широко раскрыты, и она прикусывает губу. Не думаю, что она понимает, что это делает со мной. Я нависаю над ее губами, почти боясь сделать последний шаг.

Но я делаю это.

Накрываю губами ее, почти как прикосновение перышка. Я вдыхаю ее сущность, и ее рот открывается, чтобы впустить меня. Ее вкус… ее ощущения… Я не могу удержаться и притягиваю ее ближе, превращая сладкий поцелуй в настойчивый. Ее руки напряжены, и я понимаю, что она очень старается не прикасаться ко мне. Мое сердце согревается от ее заботы. Мы целуемся, кажется, часами, и когда мы наконец отрываемся друг от друга, то оба тяжело дышим.

— К чему это нас приведёт? — спрашивает меня Лина, ее голос звучит с надеждой.

— К чему захочешь. — Кажется, у меня не так много границ, когда речь идет о ней. Она разрушает даже те, которые я когда-то считал непробиваемыми.

— Мы можем не торопиться? Иметь нормальный брак?

— Не торопиться, хорошо. Мне бы этого хотелось, — откровенно отвечаю я.

Может, не все потеряно.

Может, для меня все-таки есть надежда.

Ближе к вечеру я

встречаюсь с Владом в охраняемом месте. Припарковав машину, он выходит из нее и бросает мне папку.

— Что это?

— Отчет о судебно-медицинской экспертизе нашей милой монашки.

Я открываю его и бегло просматриваю его содержимое. Там не так много. Причиной смерти была признана потеря крови, но патологоанатом прокомментировал наличие нескольких разрывов на левом желудочке сердца. Это, а также некоторые повреждения на ребрах, позволили предположить, что монахине могли нанести удар ножом в сердце, после чего она истекла кровью.

— Я не понимаю, почему это так важно. — Я пролистываю папку и передаю ее ему обратно.

— А вот замечания патологоанатома довольно интересны. Предположим, ее действительно ударили ножом в сердце. Мы с тобой оба знаем, как трудно это сделать. Нужно идеальное лезвие, идеальный угол и нужное количество силы.

— Значит, у нашего подражателя достаточно анатомических знаний, чтобы нанести смертельную рану. — Я приподнимаю бровь, глядя на него.

Он прав в том, что проткнуть кого-то в сердце не так просто, как кажется, в основном потому, что ты не будешь наносить удар над сердцем, скорее тебе придется наклонить нож под углом снизу. И даже это во многом зависит от типа используемого лезвия и силы преступника, поскольку сначала нужно пройти через жировую и мышечную ткани.

— Я прокрутил в голове несколько сценариев. — Влад начинает расхаживать передо мной.

— Рассказывай.

— Патологоанатом упомянул только рваные раны, но не дыры или что-то, что могло бы однозначно идентифицировать это как удар ножом. Это значит, что рана была не слишком большой.

— Или ей не проткнули сердце. — Я указываю на очевидное.

— Но, если это так, — продолжает Влад, — тогда наш подражатель намеренно использовал узкое лезвие, чтобы проткнуть сердце, но в итоге отсрочить смерть.

— К чему ты клонишь?

— Значит, она истекла кровью. Но это произошло не сразу. На это нужно время. Мы с тобой оба это знаем.

— И что?

— Посмотри еще раз на отчет. Там есть список всех ее травм. Но знаешь, чего там нет?

Я жду, зная, что он меня просветит.

— Раны, полученные при обороне. Никаких. Токсикологический отчет тоже чист, так что она не была под действием наркотиков. Если бы рана была неглубокой, у нее было бы достаточно времени, чтобы бороться.

— Значит, борьбы не было. — Я хмурюсь, обрабатывая информацию. — Это означает…

— Преступником был кто-то, кого она знала.

— Ближе к делу. — говорю я. — Может быть миллион других причин, по которым она не стала с ним драться, верно?

— Разве? Я провел всю ночь, перебирая все возможные сценарии. Вот здесь, — он указывает на файл, — никаких защитных и жестких ранений. То есть ее руки были свободны, но она даже не поцарапала своего убийцу. Ее ногти были чистыми. И я не имею в виду, что кто-то специально их чистил. Просто под ними не было никаких инородных тканей. — Я вижу, что Влад начинает волноваться, поэтому я просто жду, когда он продолжит.

— Есть два вероятных исхода. Первый — она была слишком шокирована, чтобы отреагировать. Это возможно, но не совсем вероятно. Это рефлекторная реакция, особенно при самообороне. Второе… — Он делает паузу и поворачивается ко мне. — Она была добровольным участником. — Его лицо серьезно, когда он говорит это, и я не могу удержаться, чтобы не разразиться смехом.

— Значит, она хотела этого. Ты слышишь, как это абсурдно? — Кто добровольно согласится быть разрубленным на куски и выставленным на алтарь?

— Кому-то промыли мозги. Кто-то, кто верит, что в его смерти есть какая-то высшая цель? — Влад пожимает плечами. — Люди отдавали свои жизни и за меньшее. — Он произносит это скучающим тоном.

— Ты говоришь о людях, как будто ты не один из них, — резко отвечаю я.

— С таким же успехом я мог бы и не быть. — Он ухмыляется, затем идет к своей машине и открывает багажник, показывая спящего мужчину.

— Что это? — простонал я, прекрасно понимая, что Влад имеет в виду. Так вот почему он хотел встретиться здесь. Я качаю головой.