Я лишь молча кивнула, а Раиса Федоровна опустилась на стул и заплакала:

— Что сейчас будет? Что изменится? Хоть бы не было войны! Как вспомню — мы готовили праздник для наших выпускников, а утром начались взрывы, бомбежка, запах пороха в воздухе!

— Разве на Дальнем Востоке были взрывы и бомбежки? — удивилась я.

— Так это я после войны уж сюда приехала. А на начало войны работала в школе в Житомире.

— Вы что несете? — прикрикнула на пожилую женщину Садовская и злобно прищурилась. — Какая война? Разве партия и правительство такое допустят? Или вы в них сомневаетесь? И мне доложить об этому куда следует?

— Э, — я издевательски поводила рукой у нее перед глазами, — вы, тетенька, в своем уме? Разве кто-то такое сказал? Никто не говорил, соответственно, вы все выдумали. А раз вам такое могло прийти в голову, значит, на вас надо докладывать кому следует.

Садовская развернулась на своих каблуках и бросилась вон.

По громкоговорителю объявили:

— Товарищи, в тринадцать ноль-ноль собрание всего коллектива в актовом зале.

После обеденного перерыва весь коллектив Управления — немногословная хмурая толпа, — собрались в актовом зале. Первым делом Кандюшин предложил почтить память Леонида Ильича вставанием. Все молча встали.

Потом выступал и сам Кандюшин, и его замы. Все говорили одно и тоже — что весь советский народ сейчас скорбит, и мы должны сплотиться, чтобы пережить боль утраты. Что Леонид Ильич берег границы нашего государства и благополучие граждан, как зеницу ока. Что великая коммунистическая партия будет продолжать курс, начатый Леонидом Ильичем.

— Что сейчас будет? — сокрушалась Наталья Петровна, когда мы шли после работы — я на станцию, она — к остановке трамвая. — И какие сюрпризы новый генсек устроит? Новая метла по-новому метет. Вдруг начнут гайки закручивать? Вдруг что-то хуже станет? Как все-таки хорошо было, спокойно. Не люблю перемен.

— Ну, новые руководители наверняка не допустят ничего плохого, — а что я еще могла сказать?

Красные флаги на зданиях горкома и пароходства уже висели с черными траурными ленточками. Прохожие смотрели друг на друга и понимали, что все в этот вечер думают об одном и том же.

Когда я приехала домой, ко мне бросились встревоженные домочадцы.

— Мама, ты знаешь, в стране объявлены дни траура, — грустно сказала Ритка. — Ты видела, флаги везде теперь с траурными ленточками. А еще из программы убрали все концерты и комедии.

— Ну так, понятно, — развела я руками. — О каких развлечениях сейчас может идти речь?

— Да нет, это справедливо. Но обстановка такая тягостная. И занятия в музыкалке пока отменили.

— Ой, Альбиночка, — переживала Валентина Николаевна, — в такие дни надо быть вместе с семьей, всем вместе.

— Так мы вроде вместе.

— Ой, а я все про Ирку свою думаю! Как она там?

Я хотела сказать, что уж ее Ирку меньше всего заботят перемены в стране. Той, по-моему, важна лишь водка и развлечения. Но решила прикусить язык, не расстраивать женщину еще больше, и сказала другое:

— Валентина Николаевна, я почему-то думаю, что с ней все в порядке.

— Но все же лучше позвонить, узнать. Ты же взяла у Тани их телефон, я помню. Где он? Я хотела бы позвонить.

Я достала из сумочки записную книжку.

— Вот, звоните.

Сама пошла на кухню, намереваясь спокойно поужинать. И вдруг услышала из зала звуки переполоха. Вскрик, грохот. Я бросилась в зал.

Валентина Николаевна стояла у журнального столика и держалась за сердце. А трубка сиротливо валялась на столике. Ну разве ж так можно? — не глядя на женщину, я подняла трубку и хотела бережно положить ее на рычаг. Роняет она тут. А если телефон перестанет работать? Но тут я услышала из трубки Танин голос:

— Алло, алло! Валентина Николаевна, вы где?

— Да, слушаю! Это Альбина!

Валентина Николаевна посмотрела на меня расширенными от ужаса глазами и опустилась на диван. Из своей комнаты пришел дед и сел рядом с ней. Попытался что-то спросить, но я замахала руками — мол, разговариваю, не мешай.

— Мы говорили с Валентиной Николаевной, и вдруг раздался грохот, — объяснила Таня, — у вас там все в порядке?

— Вроде да. А что ты ей сказала?

— Да что — Ирка уехала с каким-то очередным.

— С каким очередным, куда? — не поняла я.

— С очередным любовником, — спокойно ответила девушка, — а куда, не знаю. Вроде куда-то на Украину.

— Что? И давно?

— Да недели три уже.

— А Сергей как?

— Да как, — голос собеседницы помрачнел, — днем держится. На занятия ездит, на тренировки. А ночами в подушку ревет. Мы с мамой тоже плачем. Посмотрим на него и плачем. Нахалка такая, разбила моему брату сердце. Да что там, всю жизнь испортила! Так жалко парня.

— Да, парня жалко, — согласилась я, — но ничего, время лечит, как говорится. Отболит, и все в норму придет. Умнее станет.

— Да мы ему так же говорим. Знаете, — она слегка понизила голос, — мне даже кажется, что она беременна не от Сергея.

— Вполне возможно, — согласилась я, — так вы убедите его в этом. Скажите, что плакать-то не из-за чего. А еще дождитесь, как пройдет полгода и выпишите ее из своей квартиры.

— А так можно?

— Ну конечно, можно и вполне законно. Если человек не проживает полгода на данной площади, его выписывают. Да мне кажется, она уже там прописалась, куда уехала. Так что не торопитесь квартиру разменивать.

— Да у нас тут звонят и звонят по объявлению. Вчера вот люди приходили, обмен предлагали.

— Еще бы! Такой район замечательный, и квартира трехкомнатная на среднем этаже. Ничего страшного, перестанут звонить и приходить. Отвечайте всем, что передумали. Подожди, а как она уехала? Записку оставила или в глаза объявила? Или как?

— Или как, — невесело усмехнулась Таня, — просто пропала, и все. Мы даже не сразу хватились, думали, опять где-то гуляет. А потом смотрим, целую неделю не появляется. Вам звонили, думали, может, к матери ушла. Не дозвонились. Ну, мы в милицию. Там выяснили, что она вместе с каким-то парнем купила билеты на самолет до Москвы. А в Москве были куплены билеты до Киева.

— Да, — покачала я головой, — кому скажешь, не поверят. А в Киеве она где-то прописалась или нет?

— Вроде нет, — неуверенно проговорила Таня, — так ее там даже не нашли пока. В Киев прилетела, а где она там болтается, черт ее разберет.

— Ну, значит, выписывайте ее, как полгода пройдет. Полгода человек в квартире не появляется — его выписывают. И Сергею скажите, чтобы заочно развелся. А может, она еще сама документы на развод пришлет. Хотя, ребенок же будет считаться его. Ой, не знаю даже, что и сказать.

Да, был бы это двадцать первый век — анализ ДНК сделали и все проблемы решили. А по теперешним законам — ребенок рожден в браке. А это означает, что Сергей всю жизнь теперь будет платить алименты. А ребенка, возможно, даже не увидит.

Мы бы еще долго болтали — Таня оказалась интересным собеседником. Но я была после работы и очень хотела есть. Поэтому мы договорились созваниваться, держать друг друга в курсе дел, и распрощались.

— Ну что? — подскочила Валентина Николаевна, как только я положила трубку.

— Валентина Николаевна, успокойтесь и забудьте уже про Ирку — так же, как она забыла про вас! Что вы не меня так смотрите? Она вам позвонила хотя бы перед отъездом?

— Но как же?..

— Нашла бы, как позвонить! Да она бы никуда не уехала, будь вы ей нужны! И поймите вы, наконец, этому человеку никто не нужен — ни вы, ни муж, ни ребенок!

— Но как же…

— Да вот так! Вы, когда из детдоме ее брали, хотя бы спросили, как она к ним попала?

— Конечно, спросила. Девочку подбросили на крыльцо младенцем.

— А, ну что и следовало доказать! — воскликнула я. — Она никому не была нужна, а теперь ей никто не нужен! Так что успокойтесь и забудьте.

И я пошла ужинать, ни на что больше не обращая внимания.

После ужина пошла в свою комнату и продолжила любимое занятие — вязание. И так увлеклась, что даже не услышала, как опять пришли гости. Лишь поздно вечером, проходя мимо комнаты деда, услышала голоса через приоткрытую дверь. И остановилась. Очень уж интересный оказался разговор.