— Не знаю, — задумчиво подала плечами девчонка, — я стараюсь для него. Как только придет, сразу бегу за чистым полотенцем, чтобы он умылся. Потом накрываю табуретку газеткой и ставлю тарелки с едой и кружку с чаем. Никогда не спрашиваю, будет он есть или нет. А то вдруг он постесняется и останется голодным. Если на улице жарко, хватаю бидон и бегу за квасом.
Да, Вадим почему-то любит есть с табуретки. Если я устраиваюсь на кухне за маленьким столиком, то ему надо табуретку к дивану приставить.
— А любит он меня или нет, мне все равно, — продолжала трещать Ритка, — мне главное, чтобы ему было хорошо. Это ведь и есть любовь. А когда тебе важно, любит ли человек в ответ — так это не любовь получается, а выгода. У меня есть подружки, которые говорят, что любят своих пап. И тут же хвастаются: а знаешь, какие подарки мне папа приносит, а знаешь, какой он важный человек на работе. Но это ведь тоже не любовь. Если ты любишь за что-то — это не любовь. Попробуй-ка любить папу, если он алкоголик и ничего тебе не приносит.
Я решила воспользоваться ее болтовней и выведать наконец, о каком таком случае она обмолвилась в поезде.
— Рита, а что за случай, после которого ты стала за папу сильно переживать?
— А ты сама не помнишь?
— Да я много всяких случаев помню. Просто не пойму, про какой именно ты толкуешь?
— Ну, помнишь, когда его перевели из шоферов в ремонтную бригаду?
— А, это за пьянку понизили? — догадалась я.
— Ну, да, и папе пришлось целыми днями валяться под машинами вместо того, чтобы ездить. Да и зарплата стала меньше.
— Конечно, помню, — уверенно кивнула я, — он очень переживал из-за этого.
Ритка внимательно посмотрела на меня.
— Тогда почему ты не помнишь, как он решил повеситься?
Я не смогла удержаться от вскрика. Услышанное не похоже было даже на удар кнутом. Это было ощущение, будто вдруг бетонная плита надвинулась. Или вот эта бетонная стена поехала в мою сторону. У меня затряслись руки и ноги.
— Дело в том, что я постаралась забыть тот кошмар, — невнятно проблеяла я, закрывая лицо руками. Бедный мой ребенок! Как теперь избавить ее от страшных воспоминаний? Скорее всего, никак уже не удастся. У нее теперь на всю жизнь психика нарушена.
— Хорошо тебе. А я вот все помню, — негромко продолжала Ритка, — мы тогда жили в бараке на Русской. Пришли домой, а там записка от папы, мол, не ждите, я решил уйти в небытие.
Я стиснула зубы. Интересно, что же Вадиму помешало?
— А потом папа вернулся, — догадалась я и подняла глаза на девочку.
— Да, но только через час, когда мы уже были на грани отчаяния. Он вернулся и сказал, что ходил в лес, привязал веревку на дереве. А когда начал вешаться, веревка оборвалась.
У меня не было слов. И не было никаких мыслей, как помочь Ритке с этим справиться. Даже весь мой богатый опыт работы в образовании не давал ответа.
Зато я теперь точно знала — я больше никогда никакой вины перед Вадимом не почувствую.
Как можно было не подумать о ребенке? Как можно было оставить эту записку? Впрочем, записка нужна в таких случаях. Но можно было ее оставить так, чтобы ребенок не видел. Стоп, а почему я виню одного Вадима? Я же понятия не имею, как себя вела в тот момент Альбина. Может, это она и дала Ритке прочитать записку. Не потому, что хотела ей зла, а потому что сама была в отчаянии.
— Хомочка, моя маленькая, — Ритка с умилением повернулась к своей любимице и наблюдала, как пушистый грызун царапается своими маленькими лапками по стенкам банки.
Я с грустью посмотрела на девчонку и сказала:
— Давай уже спать ложиться. Вы же с дедушкой завтра едете в Тульскую область?
— Да, — в глазах ее промелькнуло радостное предвкушение очередной веселой поездки, — с дедушкой и Валентиной Николаевной. А почему ты с нами не едешь? Потому что Падшиным надо помочь обои доклеить?
— Не только поэтому, — я решила слегка приоткрыть завесу тайны. В конце концов, Ритку надо начинать готовить к переменам в моей личной жизни.
— Есть еще важные дела?
— Да, Рита. Мне надо помочь дяде Диме подготовиться к приему гостей. Ну, убраться там, блюда приготовить, стол накрыть.
— Ой, дядя Дима! — девочка чуть в ладоши не захлопала. — Обожаю его! А это ведь мы пойдем к нему в гости? Да, мы?
— Да, — я распахнула объятия, и Ритка с счастливым писком кинулась мне на шею.
— А я все думала, когда же мы с дядей Димой увидимся, — повторяла она, — он ведь тоже в Москве. Он такой хороший, такой добрый!
— Ну вот, как приедете из Тульской области, так мы и пойдем к нему в гости. А потом все вместе погуляем где-нибудь в парке.
У меня вертелась на языке фраза: «А ты бы хотела, чтобы дядя Дима жил с нами?». Можно ведь объяснить девчонке, что ее папа так и останется папой. Просто он то в рейсе, то живет на Шошина. И с ним всегда можно будет увидеться, поговорить, позвонить по телефону. Но я подумала, что надо Ритку приучать к этой мысли постепенно. Не все сразу.
Наутро дед с Риткой отправились на Курский вокзал, где у них была назначена встреча с Валентиной Николаевной. Мы договорились по возможности созваниваться, хоть поездка и планировалась всего на три-четыре дня.
Тем же утром я объявила тете Рите, что эти дни поживу у подруги на Юго-Западе, которой я помогаю с ремонтом.
— Вы уж не обижайтесь, но я по-другому не могу, мне так удобнее.
— Ладно, договорились, — не без грусти сдалась родственница. — Звони, если что.
И я отправилась в квартиру Димы. У меня с собой были ключи и прекрасное настроение. Сегодня ведь пятница, а это значит, что впереди выходные, которые мы проведем вместе. Может, вообще не будем никуда выходить. Ну разве что в магазин ненадолго или на прогулку по вечерней Москве.
И да, хорошо ехать в гости, но гораздо приятнее ехать к своему собственному жениху. Это примерно, как к себе домой, только со сменой картинки перед глазами.
И все пошло по плану. Мы с Димой прекрасно уживались вместе. Могли вести долгие беседы и даже споры, а могли и спокойно заниматься каждый своими делами. Никакой неловкости или неудобства при этом не испытывая. В чем уж тут дело, не знаю. Если говорить высокопарным языком, наверно, мы с ним созданы друг для друга. Можно еще выразиться — подходим друг другу.
Но, как бы это ни обозначалось, а у меня в душе цвел самый настоящий праздник. Да и у Димы тоже. Мне абсолютно все нравилось в этой квартире. И яркий солнечный свет по утрам, заливавший весь балкон и половину комнаты (окна выходили на восток), и прохладная тень вечером. Нравилось, что рядом несколько приличных магазинов, а на углу стоит бочка с квасом.
По утрам мы сообща занимались хозяйственными делами: стирали, гладили, вешали белье на веревки балкона, готовили еду на весь день. Часто прерывали свои занятия, чтобы обнять друг друга. Днем включали телевизор и смотрели фильмы и передачи, лежа в обнимку на диване. По вечерам ходили гулять на Воронцовские пруды, расположенные неподалеку. По пути заходили в магазин и, усталые, возвращались домой.
Моему счастью не было предела. Я бы всю жизнь так провела, честное слово. Наводила бы уют в доме, ждала Диму со службы, куда-то с ним ходила. И ничего больше не надо — ни иностранных курортов, ни научных симпозиумов, ни дорогущих ювелирных магазинов.
В один из вечеров, когда я сидела с ногами в кресле и смотрела телевизор, Дима отложил газету и спросил:
— Слушай, а почему ты ничего не вяжешь? Ты же раньше жить без этого не могла. Даже в каких-то выставках побеждала.
У меня невольно расширились глаза. Оказывается, есть выставки вязаных вещей? Вот уж не подумала бы.
— Да как-то не до этого стало, я уж давно вязание забросила, — ответила я как можно небрежнее, — у меня сейчас и работа, и учеба, и семья.
— Зря, у тебя хорошо получалось, — заметил Дима, — твой свитер меня всю учебу грел. И я хотел новый тебе заказать. И вообще, когда ты вязала, я как-то успокаивался, что ли.