Ветер закручивает меня, как пушинку, когда прыгаю. Парашют раскрывается резким рывком, и я, замерев, пытаюсь впитать в себя ночное небо, угольно-тёмное и бездонное. Мой взгляд впивается в долину, где где-то там — у самой скалы — ждёт проводник.

Приземляюсь мягко, как обычно. Шум вертушки давно стих, а вокруг — только шелест листьев и мягкий песок, тишина такая, что можно услышать собственное дыхание. Рядом, в тени скалы, стоит Фархад. Вижу его и сразу понимаю — человек опытный, не первый год в этих краях чужаков водит.

Высокий, жилистый, одет в серо-зелёные шаровары и длинную куртку чёрного цвета, напоминающую кафтан. На голове — белый тюрбан, почти сливается с лицом, загорелым и грубым, будто вырезанным из камня. Глаза прищурены, сморщенные в складках, как у тех, кто не привык к компромиссам.

— Салам, — говорит тихо, кивая мне, поднимая руку в приветствии, но без улыбки. Смотрит с оценивающим прищуром, словно разгадывает, на что я способен. — Я Фархад.

— Беркут.

Киваю в ответ и, не теряя времени, показываю ему на запад, где маячит наша цель. Фархад кивает, ничего не говоря, и жестом велит следовать за ним.

Следую за ним. Камни под ногами скользкие, воздух сухой, и каждая ступенька — как сражение с землёй. Ощущение, будто нас кто-то подслушивает. Фархад идёт быстро, иногда оглядывается, видимо проверяя, что я не отстаю.

Я не отстаю. Иду след в след.

Хочется спросить, далеко ли, но понимаю — не время и не место для разговоров. Проводник лишь изредка жестами указывает направление, остаётся неуловимо тихим. Мы двигаемся по узкой тропке, вдоль каменистой расщелины, которая прячется в складках гор.

На одной из остановок Фархад вдруг приподнимает ладонь, заставляя меня замереть. Мы падаем на камни, стараясь слиться с тенью, которая обволакивает горы. Ночью здесь только тьма и тишина. Далеко впереди в чёрной пустоте мигает огонёк. Проводник чуть прищуривает глаза, кивает, что всё в порядке, и мы двигаемся дальше.

Моя новая боярка

Я — менталист. Погиб в 2046 в неравной схватке с захватчиками. Я жив? Я — граф Григорий Орлов и меня ждет служба в пехоте? Нет? Я охотник и хранитель душ https://author.today/reader/408414/3779093

На рассвете останавливаемся, выбираем место в нише под скалой. Фархад достаёт из складок одежды две лепёшки и протягивает одну мне. Тёплая, тянет сухой мукой и дымом. Разламываю на куски, медленно жую, чувствуя, как каждое мгновение обостряет ощущение реальности.

Он пьёт воду из фляги, потом протягивает мне. Вода — как спасение, прохладная и мягкая, кажется, приносит с собой какую-то долю покоя. Мы смотрим друг на друга, не говоря ни слова.

Когда солнце поднимается выше, Фархад указывает на дальний склон. За ним — наша цель. Там, в окружении скал, в кишлаке прячется вражеский отряд. Лежим в укрытии, наблюдаем, как тени начинают сгущаться, пока всё не становится словно выжженным насквозь, как на старом, выцветшем снимке.

— Ты готов? — тихо спрашиваю, хотя понимаю, что Фархад так же готов, как и я. Он кивает, коротко и уверенно.

И вот тут, когда сосредоточенность на пределе, когда вот-вот произойдёт всё задуманное, тишина нарушается. Фархад вдруг замечает, что взгляд мой словно на секунду теряется в пустоте.

— Ты чего, Беркут? — шепчет он.

Молчу. Вспоминаю слова Сашки: «Маша твоя скоро может тут появиться. Я слышал, её к нам перевести хотят, в медсанчасть»

Мотаю головой, скидываю с себя, словно морок. Не дело это о бабах думать в такой серьёзный момент. Разберусь потом.

Лежу на склоне, дыхание замедляю. Рядом — Фархад, проводник, человек, которому я доверяю, но всё равно не до конца. Да и как можно здесь, в Афгане, доверять на все сто.

Жаркий воздух несёт приторный запах трав, которые примешиваются к запаху камуфляжа и пороха, осевшего после последнего боя. Мы оба следим за кишлаком внизу — узкие улочки, тропки, стены из глины и камня, крыши, на которых сушатся бурдюки. На первый взгляд — сонное место, где и война как будто забыта. Но это только на первый взгляд.

— Беркут, вон там, у мечети… — Фархад чуть дёргает меня за рукав. Я присматриваюсь. Да, действительно, движение. Несколько тёмных фигур скользят по улочке, между домами, глядишь, к вечерней молитве собрались. Идут вплотную к стенам, как будто боятся собственного дыхания.

— Эти — духи, — тихо шепчет Фархад, — они всегда, как тени. Днём их не увидишь, ночью — бесшумные. У моего дяди в доме большая семья. Поэтому у него они не остановились, слишком много посторонних глаз. Ночью мы пойдём туда.

Я киваю. Фархад знает, что делает. Темнота нам в помощь — в темноте они тоже, конечно, видят, но и у нас есть подготовка.

Весь день мы лежим тихо, наблюдаем за моджахедами.

С наступлением ночи мы с Фархадом покидаем своё укрытие и спускаемся вниз к кишлаку.

Спустя час ползем вдоль стены, пробираясь к дому, застроенному ещё его предками. Дворик — как на ладони. Забор низкий, для местных он скорее символ, чем защита. Собаки тихо завозились, но их успокаивает Фархад, шепча что-то на местном языке.

Когда заходим внутрь, меня встречает запах сухого травяного чая и жареной баранины. Огонёк от единственной керосинки выхватывает из темноты фигуру. Дядя Фархада — седой, костлявый мужчина с цепким, острым взглядом. В его глазах — тревога, и, как мне кажется, нелюбовь ко мне, советскому солдату. Он кивает, молча предлагая сесть на низкую подушку рядом.

— Ты знаешь, зачем духи пришли к вам в кишлак? — тихо спрашиваю его, понимая, что нельзя тянуть.

Мы здесь ненадолго.

— Они к Аллаху молиться идут, — ответ звучит, как отрезанный, и я вижу, что он не хочет говорить правду при мне, — чужаке.

Фархад заступает за меня, успокаивает дядю.

— Дядя, это Беркут, он не причинит зла. Он против духов, таких, которые нашу землю оскверняют.

Дядя смотрит на меня, тяжело дыша, будто борясь с собой. Затем решается.

— Духи свои планы здесь строят, оружие хранят. Они как крысы — прячутся, но укусить могут, когда не ждешь. Иначе зачем они передвигаются ночью по кишлаку?

— Где они собираются? — Я стараюсь, чтобы голос звучал ровно, не давить. Старик всё-таки передаёт информацию своему племяннику, но надо быть осторожнее.

— В старой школе, — дядя говорит чуть тише, словно боится, что кто-то подслушивает. — Там у них склад оружия и боеприпасов. Но ты этого не слышал. Никто в кишлаке не должен знать, что ты здесь.

В комнату заглядывает молодой афганец. Вопросительно смотрю на Фархада — молчит, глаза в землю опустил.

— Кто он? — киваю на дверь, за которой парень скрылся.

— Муж сестры — дочери дяди Зааахида. Его зовут Имран.

— Зять? — уточняю я.

Фархад кивает.

Получается, тоже родственник, но что-то мне не нравится в его поведении. Зачем ему интересоваться, кто пришёл к старшему члену семьи?

Информация, которой делится Зааахид, ценная, но её мало. Пытаюсь выжать больше, не показывая напряга.

— Духи, какие планы строят, как думаешь? — озвучиваю свой вопрос.

Дядя напряжён, но мне кажется, что он вот-вот сломается. Но тут снаружи слышится шорох.

Кишлак тихий — тише воды, ниже травы, но это только кажется. В школе, которую теперь не посещают даже дети, притаилась база моджахедов. Они не просто прячутся, а буквально обжились здесь, устроив склад оружия и место встреч. Тихий афганский дом — с глинобитными стенами, невысоким забором, который едва скрывает двор от посторонних, стал перевалочным пунктом для вооружённых людей.

— У нас жители живут по местным традициям, — продолжает Зааахид. — Утром кишлак выглядит почти мирным. Кто-то гонит коз на пастбище, женщины качают детей, старики пьют сладкий чай, сидя в тенёчке.

Старик умолкает, тяжело вздыхает.

— А после захода солнца, в доме старой школы собираются десятки мужчин — бородатых, с горящими глазами, в пыльных камуфляжах или традиционных длинных одеждах.