Он на секунду задумывается, поднимает голову и тихо усмехается.

— Ну, а потом? –подначиваю его, улыбаясь и делая вид, что история меня особо не тронула.

— А что потом? — Саша пожимает плечами, но в глазах блеск и азарт. — Потом у неё всё быстро, чётко, как у любого прапора. Она мне говорит: «Ты уж до утра останься, час поздний, куда тебе возвращаться». И снова к себе подтянула, даже кровать расстелила… Легли, и тут, Беркут, хоть убей, но чувство такое, что она мне судьбой дана. До пяти утра кувыркались! Не давала отдышаться.

Саша замолкает, довольный, глядит на меня. Я качаю головой, едва скрывая усмешку.

— А в пять утра вроде отвалился от нее, перевернулся. Глаза поднимаю, а она –то голая лежит, простыня сползла на пол. Думаю, надо повторить, когда еще удастся такую бабу отхватить. Она тоже на меня смотрит, улыбается.

— Ну, как, Саня, понравилось тебе?

— Не то слово, Оленька! — говорю ей. — Тебе равных нету.

Тут родимая понеслась! Баба роковая и страстная по самое не балуй! Огонь баба!

Замуж девка хочет. А мне вроде как ни к чему эта кабала. Но хозяйственная страсть какая. Чистюля. Все у нее по полочкам. Аккуратно, выглажено. Прапорщиком служит в гарнизоне. Своим отворот — поворот даёт. А на меня чертовка залипла.

— Ну и что, теперь жениться будешь на этой… Ольге Сизовой?

Сашка фыркает, хлопает по плечу, будто я сказал что-то уж совсем неслыханное.

— Жениться? Беркут, нее, я еще от жары голову не потерял. Хотя… знаешь, Оля — такая серьёзная, если бы надумал — то только на ней. Она будто в нас верит больше, чем мы в себя. Вот так всю ночь на уши поставила, а к утру я как новенький. Жаль, жениться мне еще рано, — хохочет, запрокинув голову, аж кадык ходит туда –сюда. — А ты-то как? Не слышал новостей про свою Машу Озерову?

— Какую еще Машу Озёрову? — недоуменно спрашиваю я.

— Во дает! — ржёт Кочетов. — Невеста твоя, — невозмутимо добавляет он.

— Ты сейчас это серьёзно? — сверлю его взглядом.

— Нет, Беркут, ты, конечно, контуженный малость после «Завесы». Но не до такой же степени.

Я хмурюсь, совершенно не помню никакую Машу. Кочетов смотрит на меня с подозрением, и я понимаю, что отмолчаться не получится.

— Да с чего ты взял, что она моя невеста? — пытаюсь отшутиться, но Сашка меня тут же осаживает.

— Сам говорил, что женишься. Чуть ли не обещание дал. Или забыл уже?

— Может, контузия. После ранения голова совсем не та стала, сам знаешь.

Сашке уже не до смеха, взгляд становится серьёзным.

— Ладно, Беркут, контузия так контузия. Только, знаешь, что? Маша-то, вроде, в медсанчасти сейчас служит, и, как я слышал, вполне может прибыть к нам в часть.

Кочетов прищуривается и явно смакует воспоминания, как хороший табак. Я напрягаюсь — что за Маша, кто такая?

— Помнишь, как ты тогда в Озерову втюрился? — начинает друг говорить так, словно это было уже давно— Она же была такая- девчонка с характером! Все в части знали, что, если Беркут пропал, значит, где-то у Машки вынырнет. Сам же, как на крыльях летел, брал любую попутку, и на грузовиках ездил, лишь бы добраться до неё. Сколько там было, километров — сорок? Не мало, в общем.

Он говорит так серьезно, что я пытаюсь вспомнить хоть что-то — хотя бы образ, хотя бы лицо, но ничего в голове нет. Ни одной зацепки. А я ведь уже сроднился с настоящим Беркутом, мог бы и вспомнить его пассию. Так ведь, нет. Пусто в голове.

— Ты к ней летел на крыльях любви. И она, конечно, не просто так тебя ждала. Маша — девушка огонь, не просто красавица, а… знаешь, из таких, что не отпустит. Помнишь, как она тогда, в первый раз? В клубе на тебя смотрела, будто ты — последний десантник на свете. Вся часть потом судачила, что эта Озерова приковала тебя к себе намертво.

Саша увлекся, не видит, как я напрягаюсь. Внимательно слушаю, пытаюсь не подавать виду, но внутри всё кипит.

Откуда эта девушка взялась в моей жизни? Или точнее, в жизни того, кто был до меня? То был мой предшественник, но Саша, конечно, не в курсе моего апгрейда.

— Она же у нас ещё и умная была, — говорит он, поднимая глаза к потолку, словно вспоминая картину. — В медсанчасти работала. Ты бы вспомнил, как она за тобой ухаживала, когда ты к ней приезжал — накормит, рубашку постирает, погладит, а ты сидишь, будто уже женатый.

У меня перед глазами туман встаёт. Бред какой –то. Саша ухмыляется, довольный, думает, что попал в точку.

— А как выглядела-то эта Маша?

Пытаюсь выяснить, зацепиться хоть за какую-то деталь.

— Да ты что, Беркут? Забыл, что ли? — трёт лицо Сашка. — Тёмно- русые волосы, до плеч, косая чёлка — как у актрисы. Глаза огромные, серые, в каждом — огонь и лед. Худенькая, но выносливая, как положено на нашей службе. Всегда в форме, всегда собранная, с этим взглядом, будто тебе приказы отдаёт. Только ты умудрялся своей улыбкой её разоружить — один ты у неё слабость был.

Я молчу. Туман в голове не проясняется, и чувство, будто я в чужой шкуре, становится всё отчётливее. Но если сказать сейчас правду… Саша не поймёт. Вопросы задавать начнёт.

Списать на ранение? Он и так уже это подметил.

— Так что, собираешься ли ты, товарищ Беркут, выполнить своё обещание? — поддевает Сашка, как будто это так просто. — Жениться, как и планировал?

Разговор слишком далеко зашёл.

— Так, лейтенант Кочетов, ты не доложил, сколько твоей пассии лет. Небось старше тебя?

— Знаешь откуда?

— От верблюда! Слишком заботливая, как мамочка, — усмехаюсь я.

— Ты это брось! Твоя Машуня тоже тебя так обхаживала.

— Ты же говоришь, Маня меня любила. А ты твою Оленьку впервые в жизни видишь.

— Вот что есть, то есть, — впервые увидел. А кажется, что всю жизнь знаю. Думаю, старше лет на десять.Что с того? Нашему брату — офицеру тяжело боевую подругу найти. Мы ведь все время за забором. А как вырвемся на волю, любая деваха нам — красотка и по душе.

— Правильно говоришь, товарищ лейтенант, — заключаю я.- Так что ты там поосторожнее. Может, всё еще показалось тебе. И не такая уж она прекрасная эта твоя Оленька.

— Не, ты мою Олю не трожь! Она особенная, — мечтательно закатывает глаза.

— Ладно. Мне пора. Пообедаю и смену готовить надо, да с документами поработать.

— А я не пойду в столовку — Оля накормит. Сейчас переоденусь и к ней в гарнизон рвану.

— Спешите жить.

— А как же! Мало уже спокойных деньков осталось. Слышал, скоро нам выдвигаться предстоит, — приглушает голос Санёк.

— Подарок ей что ли купи, — бросаю ненароком.

— Обойдётся… хотя. В магазинчике видел цветы.

— Ты что, спятил что ли! Они неживые. Только на могилы и годятся.

— Вот засада! Где же я сейчас найду ей подарок?

— У меня в тумбочки стоит флакон женских духов «Рижская сирень». Матери брал. Можешь заскочить, взять.

На лице Кочетова мелькает странная улыбка, будто нет у меня матери…

— Спасибо, Беркут, выручил. У меня сегодня увольнительная. И я спешу.

— Давай, вперёд! — хлопаю его по плечу.

Чёрт! Так и не понял, есть у меня мать, и кто из родни или как?

— Слушай, Беркут, а тебя чего командир так часто к себе вызывает?

— Нормально вызывает, — коротко отвечаю я. — Ты давай поспеши, а то время тебя не ждет.

Сашка метнулся было в сторону, да вроде как что вспомнил.

— Да иди уже! — машу рукой. — И не опоздай завтра в часть. А то наряд вне очереди влепят.

— У меня Оленька настоящий командир! Отправит меня обратно вовремя. Не сомневайся.

Разворачиваюсь, делаю шаг в сторону столовой.

— Слушай, Беркут, а ведь Маша твоя скоро может тут появиться. Я слышал, её к нам перевести хотят- в медсанчасть.

Застываю на месте. Беру себя в руки и шагаю в сторону столовой.

Ночью приходит приказ…

Быстро собираюсь и спешу на вертолетную площадку.

Лезу в вертушку, теснота и гул давят на уши, уже привычно. Меня бросают, как трофей, в самое жерло — пятнадцать километров до цели. В тыл к врагу.