Окидываю взглядом парней. Все молчат. Хмурые, не выспавшиеся, голодные, испытывающие смертельную жажду.

— Я вызываюсь первым! — делаю шаг вперёд.

Тишину, в которой не слышно даже пения птиц, нарушает неожиданный возглас…

— Кто со мной в первую группу? — мой голос звучит спокойно, но в нем четкий приказ.

Здесь нет места добровольцам ради галочки. Встают только те, кто понимает, на что идет.

Времени на размышления нет — только холодный расчет и жгучее желание вытащить пацанов, которых схватили моджахеды.

Пятеро срочников, 18-летние пацаны. Погранцы. Их потащили в горы, и если мы не догоним, то завтра они могут исчезнуть навсегда.

Я бросаю взгляд на своих бойцов, стоящих в кругу. Тени падают на их лица, глаза у всех одинаковые — выжженные солнцем и усталостью, но твердость во взгляде.

Мгновение тишины — и вдруг голос.

— Я пойду. — Это Коршунов.

Олег Коршунов — тихий, почти незаметный. Вот только я его держу на особом контроле. Слишком часто мне кажется, что он что-то скрывает. Разговоры, взгляды, несоответствие мелочей.

Предатель? Может быть.

Или просто человек с тайной, которую он прячет глубже, чем свои патроны. Я молчу, разглядываю его. Он выдерживает взгляд, даже усмехается чуть заметно. Что ж, Коршунов, проверим тебя в деле.

— Хорошо, Коршун. Ты со мной.

Следом, не дожидаясь команды, встает Колесников — прапорщик с десятью годами службы за плечами. Саша — надежный, как АКМ. Высокий, крепкий, с суровым лицом, словно вырубленным из камня. Он говорит спокойно.

— Командир, я с тобой.

Сзади звучит третий голос — Семен Гусев. Молодой, но с горячей кровью. Гусев — это живое доказательство, что десант — не просто работа, это состояние души. Он азартен, иногда слишком, но сейчас азарт как раз то, что нам нужно. И главное, он прирожденный снайпер. С юности ходил с отцом на охоту в тайгу.

— Я тоже пойду.

— Троих хватит, — обрываю я, поднимаясь. — Остальные остаются прикрывать основную группу.

Мы только собираемся выйти, как нас догоняют двое спецназовцев, те, что доставляли пленных моджахедов в другой кишлак. Высокие, в панамах — афганках, лица уставшие, но решительные.

— Без проводника не найдете их. Мы привели местного, — бросает один из них, Иванов.

Рядом с ними появляется человек в длинной рубахе, перетянутой веревкой. На нем старые штаны и стоптанные кожаные сандалии. Туркмен. — Я Баяр, — говорит он с лёгким акцентом. — Хорошо знаю эти горы, проведу вас по следу.

Разглядываю его в упор.

Лет сорок, лицо резкое, словно высечено ветром. Смуглая кожа, густые черные брови, нос с горбинкой, глаза настороженные, быстрые. Он все время оглядывается, словно ожидает опасности из-за каждого камня.

— Откуда он? — спрашиваю я, разглядывая Баяра.

— Он местный, из кишлака, — объясняет второй спецназовец, Захаров. — Говорит, среди пленных его младший брат.

— Имя погранца? — поворачиваюсь к проводнику.

— Бяшим, — отвечает Баяр хриплым голосом.

По нему видно -за брата он и сам в огонь прыгнет, если потребуется.

— Вот, еды прихватили с собой, — Иванов с Захаровым выставляют прямо на землю узелки с провизией.

Развязывают, достают из них плоские лепешки, такие мягкие, будто их только что сняли с тандыра, несколько кусков сушеного мяса — жесткого, с волокнами, как кора старого дерева, но ароматного, пропитанного специями.

Традиционная туркменская пища.

Еще есть какой-то местный сыр — крошится в пальцах, соленый, с кислинкой. И главное — две пузатые алюминиевые фляги с водой.

— Всё, что удалось добыть в кишлаке, — коротко поясняет Иванов, раздавая провизию.

Удалось добыть достаточно, чтобы подкрепиться спецназовцам. Видно местные в кишлаке пришли в себя, поняли, что мы пришли защищать их. И отдали, что у них было, чтобы поддержать нас.

И с проводником вопрос решился худо-бедно.

Вода идёт по кругу первой. Сначала пьют по очереди, маленькими глотками, не больше двух за раз. Никто не спешит, каждый бережёт драгоценную влагу.

Я смотрю, как пьют парни. Колесников поднимает флягу, пьет спокойно, словно в голове считает секунды. Гусев — быстро, но не жадно, под конец проводит рукой по губам, будто хочет запомнить вкус.

Коршунов берёт флягу, долго смотрит на нее, словно решает, стоит ли ему пить.

Боится, что вода отравлена?

Его губы сжаты, глаза опущены. Потом все же делает пару осторожных глотков. Вокруг него какая-то странная напряженность — будто он чувствует себя чужим даже здесь, среди своих.

Я отмечаю это, но ничего не говорю. Просто наблюдаю за ним, как и за всеми остальными десантниками.

Баяр воду не пьёт. Он сидит на корточках, закутавшись в свой длинный халат, и наблюдает за нами.

Его лицо неподвижное, но глаза живые, цепкие, бегают от одного к другому. Когда до него доходит фляга, он только прикладывается губами, не делая ни глотка.

— Ты почему не пьешь? — спрашивает Гусев.

— Нельзя, — коротко отвечает Баяр, — это ваша вода. Я буду пить, когда найдем Бяшима.

Гусев хочет что-то сказать, но я останавливаю его взглядом.

Проводник — дело особенное. Он нам нужен сейчас, как воздух, и лучше не лезть к нему с расспросами.

Мы знаем цену воде. И он знает. Дает себе обет — найти брата… живым. Только потом пить воду.

— Пятнадцать минут на перекус — и выдвигаемся, — бросаю я.

Лепешки разламываем на куски, каждому по одному. Сыр разрезаем ножом на небольшие ломтики. Мясо тоже делим, но его мало, и достаётся только тем, кто идет в первой группе. Справедливо.

Мы едим молча, под стрекот кузнечиков и редкий шелест ветра. Колесников ест быстро, но аккуратно — крошки собирает в ладонь, потом вытряхивает в рот, чтобы ни куска не пропало. Гусев жует медленно, размышляя о чем-то своем, взгляд его устремлен вдаль, где уже сгущается темнота.

Коршунов ест странно — как-то настороженно, будто опасается, чего-то. Время от времени он оглядывается по сторонам, словно ищет что-то или кого-то. Мясо он почти не трогает, только немного надкусывает, а потом прячет в карман. Я замечаю это и удивляюсь.

Баяр ничего не ест, только смотрит, как мы перекусываем. Его взгляд тяжелый, словно он считает, что время, потраченное на еду, могло бы быть использовано на дорогу.

Пять человек — я, Коршунов, Колесников, Гусев и Баяр — это моя группа. Каждый проверяет оружие перед выходом. У меня автомат за спиной, пистолет у бедра и нож. У Колесникова — старый, проверенный автомат, нож армейский. У Гусева помимо снайперской винтовки и ножа, больше ничего нет.

Коршун берет ручной пулемет — тяжелая штука, но в его руках он выглядит как игрушка. Он молча возится с подсумками, проверяя, чтобы все патроны были на месте.

Баяр стоит рядом, неподвижный. На поясе у него нож, за плечом холщовый мешок. Я замечаю, как он ловко что-то поправляет в мешке — кажется, веревку и небольшой топор. Умный ход. Его одежда простая: длинный хлопковый халат серого цвета, свободные штаны, старые сандалии.

Мы двигаемся в путь.

Сперва шаги отдаются четкими ударами, но чем дальше, тем звуки становятся глуше. Баяр идет впереди, ловко лавируя между кустами и камнями. Иногда он останавливается, прислушивается, что-то высматривает.

Коршунов держится немного позади меня. Он словно проверяет меня, так же, как я проверяю его. Гусев идет уверенно, взгляд цепкий, будто ему все равно, где он — на тренировке или в бою. Колесников поет про себя какую-то песню — я вижу, как двигаются его губы, хотя звука нет. Подбадривает себя.

В горах начинается другой мир. Здесь все чужое — воздух, запахи, тишина. Каждая тень кажется живой, каждый шорох вызывает напряжение.

Проводник указывает путь, и я слежу за его движениями. За мной Коршунов. Я чувствую его взгляд у себя на затылке физически, словно он вторгается в моё личное пространство. Затем идут Колесников с Гусевым.