— Думаю, нам стоит пройти в вагон… там пустовато… вы с нами, молодой человек? Только я бы попросил, если можно… куда-нибудь ваше существо… убрать.

— Тень, — сказал я. — Это тень.

— Настоящая? — Лука всё же покосился и моргнул. — А она… к-куда?

— Ушла, — соврал я, впуская тень в себя. И прям чувствовал, как она внутри свернулась тёплым клубочком. Ещё немного и замурлычет. — Я её отпустил.

— Х-хорошо… Михаил Владимирович? А что теперь будет-то?

— Что будет? Думаю, разбирательство… вот не хватало мне ещё разбирательств. Господи, где ж это я нагрешил-то так… проглядел.

— Но Марина…

— Определённо совершила ошибку. Серьёзную ошибку… но что уж теперь. Идёмте. Надо её осмотреть…

Идти было недалеко.

В опустевшем вагоне третьего класса, показавшемся мне ещё более тесным, чем прежде, воняло. Людьми. Табаком. И лекарствами. Мир, главное, другой, а запахи больничные прежними остались. И они заставляют меня принюхиваться, морщиться, даже шаг замедлять.

Меж лавками и поперек прохода протянулись веревки. На них повисли сероватые тряпки, пестревшие пятнами, разделяя вагон на отсеки. От тряпок снова же пахло больницей и, наверное, так оно надо было, но я поморщился, поняв, что хочу выбраться отсюда.

— Михаил Владимирович? — из-за тряпки высунулась встрёпанная девица. — А что случилось?

— Глаша, тут вот… Марина с ума сошла, — ответил Лука. — И надобно…

— Глафира, займитесь больными, — перебил его Михаил Владимирович. — А мы пока вот… Марину осмотрим.

Её положили на лавку, застеленную полотнищем. Марина пребывала в отключке, что хорошо.

— Но… но как же… я помогу! — Глафира вытерла руки о фартук. — Там всё хорошо, Михаил Владимирович! Все стабильны. Лекарства я дала. Показатели отслеживаю. Честно говоря, опасения вызывают только трое. Тот, который сердечный, и двое с переломами. Мне всё-таки кажется, что было смещение у спинальника…

— Глаша, давайте потом. И со спинальником, и с остальными. С момента нашего приезда кто умер?

— Так… я же говорила. Женщина, с травмой головы. Кровоизлияние. И тот, у которого внутреннее, но про него вы сами сказали, что не жилец. А спинальнику стало хуже…

— Вот как?

Михаил Владимирович вытащил из кармана перстенек.

— Да, но теперь стабилен…

— А кто сейчас дежурил?

— Марина.

— Глаша… а вы вот это у Марины видели?

— Перстень? Да. Его жених подарил. Она показывала. Правда, потом убрала куда-то, но оно и правильно. Вдруг потеряется ещё. Только… погодите… а можно?

Глафира протянула руку.

— Не стоит, — покачал головой Михаил Владимирович. — Что-то смутило?

— Не уверена… а можно я Люду позову? Она точно скажет…

— Только не ори!

— Я сбегаю…

— Сбегай, — перстенек убрался в карман, а Михаил Владимирович на меня поглядел презадумчиво и спросил: — Как вы его почуяли?

— Увидел, — ответил я. — Присяду? А то что-то голова кружится… нет! Трогать меня не надо.

Михаил Владимирович понимающе кивнул:

— Конечно. Присаживайтесь куда-нибудь. Лука, сообрази молодому человеку попить. Стандартный укрепляющий, а вот дозировку можно и двойную. Смешай с чаем. Сахара… побольше.

Чай, принесённый Лукой, пах травами. Я принюхался, честно сомневаясь, стоит ли вовсе его пить. Но Михаил Владимирович устало произнёс:

— Вам не помешает. Травить вас тут никто не станет, да и в целом… а истощение — вещь донельзя коварная. Как это мы вас пропустили… или, может, хорошо, что пропустили. Она бы не удержалась. А будь вы послабее.

И на Марину поглядел, которая лежала тихо и смирно.

И я поглядел.

А потом хлебанул чайка, поморщившись, до того сладким тот был. Ощущение, что не чай, а живой сироп, заваркой подкрашенный.

— Вот, — Глаша притащила за руку светленькую девчонку с тонкими, что мышиные хвосты, косицами. — Люд, глянь, а?

Михаил Владимирович снова колечко достал.

— Маринкин перстень, — уверенно сказала Люда. — Только камень раньше прозрачным был.

— Уверены?

— Да…

— И когда его видели?

— Так перед отбытием… точнее, поезд уже тронулся, и в вагоне. Марина показала. Подарок. Жениха. Сказала, что помолвка у них, а свадьба осенью будет. Померить предлагала.

— Мерили?

— Я — хотела… — смутилась Глафира.

— Я — нет. Не хватало ещё, чужие кольца надевать. Мало ли… — Людмила пожала худенькими плечами. — Мне бабушка говорила, что с чужим кольцом и чужую судьбу примерить можно. И Глашке потому не дала.

— Господи, я никогда ещё не радовался дремучим суевериям, — пробормотал Михаил Владимирович и, вздохнув тяжко, произнёс. — Это поглотитель.

Посмотрел на притихших девиц, на Луку, который держал и баранку, которую принёс то ли для меня, то ли для себя, но не ел и не отдавал.

— Что вы знаете о поглотителях? — Михаил Владимирович положил колечко на столик.

— Это… это артефакты, изготовление и использование которых ограничено… — задумчиво произнесла Людмила. — … поскольку они представляют опасность, как и для объекта воздействия, так и для непосредственного носителя. Основной дефект, отнесенный к числу неустранимых, — недостаточная экранированность энергетического потока…

— Заучка, — не удержался Лука.

— Вам бы пример брать, а не… дальше, Людмила. Что он делает?

— Изначально поглотители создавались как альтернативный метод очистки пространства от негативных или тёмных эманаций. Их планировалось ставить в госпиталях или же на заводах, в иных местах высокой плотности человеческой энергии для того, чтобы очищать тонкое пространство и подпространственные слои. Однако оказалось, что вместе с так называемой негативной энергией они поглощают и жизненную.

Охренеть тебе прогресс.

Я едва чаем не подавился.

— Более того, выяснилось, что сливаемая в накопители энергия нестабильна, вследствие чего возможны выбросы, приводящие к возникновению локальных прорывов. Собственно, после этого технология была признана опасной и не имеющей ценности. И запрещена. Правда… это ненаучно, но… есть мнение, что если снизить ёмкость накопителя, не позволяя в нём собираться критическому количеству энергии, то и опасность выброса также снижается. Однако это не отменяет проблемы с поглощением жизненной энергии… — договаривала она очень медленно, будто только сейчас сопоставила две очевидные вещи. И удивилась настолько, что головой тряхнула. И мышиные хвостики косичек подпрыгнули. — Нет… она же не дура, использовать такое… она же должна понимать, что они и жизненную тянут… и… и собственную её тоже!

На Марину посмотрели все.

— Дестабилизированный дар влияет на психику… на психику влияет… — повторила Людмила. — И выходит… утром… я же говорила, что он стабилен был! Ну да, состояние тяжёлое, но стабилен же! И та женщина, у неё вовсе лишь ушибы… травма не такая серьёзная. А Марина… Марина их… высосала? Получается, что Марина… нет… это же… это просто случайность! Ошибка!

Ага. Ошибочная.

— Разберёмся, — вздохнув, пообещал Михаил Владимирович, кажется, сам в сказанное не веря. — И если так… вещи Марины где?

— Так… там… — Глаша махнула рукой. — У неё немного. Сумка только. Принести?

— Не стоит. Вовсе не прикасайтесь. Мало ли…

А вот это разумно, потому что действительно, мало ли…

— И не уходите далеко. Чую, с вами захотят побеседовать.

И снова он был прав.

Процессию возглавлял Алексей Михайлович, рядом с которым вышагивал тощий синодник, в облике которого не было и толики благообразности, а уже за ними, чуть в стороне, держался Еремей с Метелькой и Серёгой.

— Погуляли? — мрачно осведомился Еремей и от взгляду его выданный доброю целительницей кусок булки прям поперек горла встал. А потому я не сразу нашёлся с ответом, кивнул и уже после просипел:

— Оно само как-то получилось…

— Потом. Поговорим.

Как-то оно не слишком обнадёживающе прозвучало, что ли…