Сухо и жёстко.

— Что на этот раз вас не устраивает? — а вот Алексей Михайлович явно не собирался отступать. И руки на груди скрестил. Ногу за ногу закинул. — Моё положение в роду? Моя бесперспективность? Отсутствие возможности содержать вашу дочь должным образом?

А это, похоже, старые обиды выглянули. И улыбочка у Алексея Михайловича теперь больше на оскал похожа.

— Да, признаю, десять лет тому меня сложно было назвать… подходящей партией. Третий сын. Калека. К службе, конечно, годен, но не более того. Из доходов — бабкино поместье. О чем вы и высказались со всею прямотой. И я весьма вам за это благодарен.

Я прям шкурой чую, как из него благодарность прёт.

— Это заставило меня переосмыслить жизнь и…

— Бросить службу?

— Ну да… армия очень от этого пострадала.

— Зря, Алексей… пострадала. Или думаешь, там не нужны умные?

— Нужны. Но сильные нужнее. И родовитые. И мы оба знаем, что там для меня путь был бы закрыт.

— Зато среди опричников открыт…

— Как видите… — Алексей Михайлович криво усмехнулся. — Мне вот никогда не было понятно презрение к жандармам. Они делают нужную работу.

— Может и так. Золотари вон тоже делают нужную работу, но здороваться с ними никто не станет.

— То есть полагаете… что я навроде золотаря?

— Можно и так сказать. Тебя не любят, Алексей. Ни в народе, что понятно, ни на верхах… и там, пожалуй, сильнее не любят, чем в народе. Конечно, Государь пока тебе благоволит, но…

— Это пока. Думаете, не понимаю?

— Не до конца. У тебя почти нет союзников. Твои реформы, они многих затронут… те же концессии, которые по твоему предложению собираются передавать кому-то там. Ты ж по сути лишаешь старые рода их исконных привилегий. Или вот заводские. Думаешь, промышленники обрадуются твоим идеям? Ограничение рабочего дня — это ещё ладно, это разумно. Но минимальная заработная плата? На кой? Каждый платит, как может, а там пусть сами думают. Страхование здоровья работников? Что ты там ещё нафантазировал? Каждый день, каждый час, каждую минуту в уши государя нашёптывают, что ты не делаешь лучше, что надо наоборот. Строже. Жёстче. Затянуть…

— Удавку на шее народа? Она и так затянута до предела. Вы ведь понимаете. Видите это.

— Я-то понимаю. Вижу… осознаю… как и то, что ты на своём месте и года не продержишься. Или одни убьют, или другие. Или в лучшем случае отправят куда на край света. Аннушка же…

— Сама способна за себя решить, — Анна открыла дверь. — Спасибо, папа, за заботу, но… я согласна.

И сказала это, глядя на Алексея Михайловича.

— Анна, ты…

— Я уже совершеннолетняя, папа. Давно. И долг дочерний исполнила, как ты просил.

Алексей Михайлович спешно поднялся и пиджак застегнул. И посторонился:

— Вам не стоило вставать… вы…

— Я отлично себя чувствую, — она всё же опёрлась на руку, но садиться не стала. — Более того, я бы хотела заключить брак сразу по прибытии в Городню.

Решительная женщина.

— Анна, это неприлично! — генеральша тоже перестала прятаться. — В конце концов, у тебя муж погиб…

— И мне надо играть роль убитой горем вдовы? При том, что и вы, и я, и все-то вокруг знали, каким он был на самом деле? Хватит с меня. Я устала. От притворства. От игр светских. От всего вашего… я просто устала.

Ясно.

Тут дела и сердечные, и глубоко личные. И с одной стороны мне до них дела нет особо, но с другой чуется мне с этими людьми ещё дело иметь. А вот старый опыт подсказывает, что чем больше ты о людях знаешь, тем это самое дело иметь легче.

Не то, чтобы я кого-то шантажировать собирался, но уж больно в этом мире зыбко всё.

Ненадёжно.

А потому продолжим не самое пристойное, но весьма полезное дело копания в чужих жизнях. Тем паче, что тень пока не заметили. Если вдруг почуют присутствие, буду врать, что она сама погулять вышла, моим бессознательным состоянием воспользовавшись.

— Тратить время на траур… сколько прилично будет? — нервически осведомилась Анна. — Год? Два? Пять?

— Хотя бы полгода…

— За которые вы успеете подыскать более подходящую партию, так мама? И договор составите… и потом мне будет крайне неудобно подвести семью…

Похоже, дамочка родителей знает.

— Хотя поверьте, на этот раз мне будет весьма даже удобно…

— Анна, прекрати.

— Прекратить? С чего бы… я ведь помню, как это было… помню, что ты мне говорила, матушка. Та поездка на воды, якобы мои нервы успокоить и обдумать всё хорошо. А потом вдруг помолвка, о которой объявляют газеты. Как удобно, правда? А потом и свадьба… правда, жениху больше моё приданое интересно, нежели я. И у него долги. А ещё любовь к картам, выпивке и не только. Но это же ерунда, верно? Невинные мужские развлечения. Зато он военный и рода хорошего. Это ведь так важно, чтобы хорошего рода… а что мы должны даже молочнику, потому что и приданое, и всё содержание он спускал в карты, так это мелочи.

— Анна, у тебя истерика, — произнесла генеральша жёстко. — Тебе нужно успокоиться…

— И смириться…

— Ни к чему устраивать скандалы при посторонних.

— Посторонние? А мне казалось, тут все свои… так ведь?

Я не свой. Но меня не видно. Тень тоже.

Алексей Михайлович взял Анну за руку и сказал:

— Будет так, как ты захочешь.

И она разом успокоилась, даже будто выдохнула.

— Боюсь… — начал было генерал, до того молчавший. — Поспешность поставит крест на карьере Алексея Михайловича.

— Переживу.

— Погодите, — Анчутков махнул рукой. — Анька, обсядь. Давай по-серьёзному, без этого бабьего визгу.

Анна открыла было рот, но закрыла, стоило Алексею Михайловичу её в сторону отодвинуть.

— Присядь, — сказал он мягко.

И Анна подчинилась.

— Оно, конечно, с Аполлошкой нехорошо вышло… Машунь, вот и ты сядь куда, а то маячишь, давишь на нерв.

— У меня дочь едва не убили. И внуков. И вообще… — проворчала генеральша, но тоже присела.

Все сидят.

Чаёк стоит. Прям благочинная картина, хоть ты на картину этих, русских передвижников, отправляй. Или кто там картины с чаепитиями писал?

— Тогда мне нужна была поддержка. И Пушкины обещали-с… ситуация была неприятною. В штабе… произошли некоторые события… опасного, скажем так, толку, — генерал первым нарушил затянувшуюся паузу.

— Шпион?

— До этого, слава тебе Господи, не дошло, но вот воровство изрядное… и ладно бы только полковой казны, там-то я бы из своих покрыл. Дело чести.

Тяжкий вздох.

— Оружием мой заместитель торговать начал. Артефактами боевыми. И защитными. И так, по мелочи, ружья там, патроны, сапоги, вакса… что-то списывал, будто бы учения прошли и стрельбы, что-то — как порченое. И главное, я ж ему верил, от как себе. А выявилось аккурат во время штатной проверки… я-то с того и копейки не взял, но кто бы поверил? И ладно бы, если б просто уволили, но ведь и разбирательство началось бы, а там суд, конфискация. Могли б и титула лишить. Позор какой! Вовек бы не отмылся… и не только я. Тебя б, Анька, не то, что в жёны, в гувернантки бы на приличное место после такого не взяли б, не говорю уже о братьях твоих. Им бы тоже пришлось со службы уходить. А куда? Я уж, говоря по правде, и стреляться думал.

— Папа!

— Мне и предложили дело замять… вот…

— Погоди. Конюшинов? Который застрелился в тот год? — генеральша повернулась к мужу. — Ты мне ничего не рассказывал.

— Волновать не хотел. К нему свой разговор был. Плакался, конечно, но хоть уйти по-человечески духу хватило. А вот остальное мы и провели под списание.

— И ты меня… папа…

— Пушкины — род большой. И с влиянием… и тогда это вполне себе неплохим вариантом виделось. Я помогу мальчику с карьерой. А Пушкины в свою очередь и за меня слово замолвят, там, на верхах… карьеру-то давно уж не на поле брани строят. Тем паче пока у нас войны ни с кем нет.

— Пока, — произнёс Алексей Михайлович повернувшись к окну. И по выражению лица его было сложно понять, о чём он думает.