— Вот и вырос… племянничек.
— А ты?
— А что я?
— Тебя не задело? Тогда?
Я ведь не слишком-то задумывался о них. Точнее совсем и не задумывался. На Викушу обиделся… нет, это не обида, это серьёзнее. Даже мочкануть хотел, за предательство. Но там как-то сперва крепко не до братца было. Потом вроде и подостыл чутка.
Ну и дела опять же.
Одно.
Другое.
Дядька Матвей, который предатель куда хуже Викуши. Меня после долго плющило… а с Виолетткой и того проще. Я не навязывался. Она общаться не стремилась. Так и разошлись, ставши чужими, какими мы по сути и были друг другу.
— Да как сказать… похищать меня никто не похищал. Но приглядывали. Знаешь, это очень на нервы действует, когда за тобой почти по пятам ходят братки. Не скрываясь даже. И в подъезде пару раз за горло брали. И одежду резали, так, пугаючи… и напугали, да… до усрачки и истерики.
— Чего хотели?
— Узнать, где ты. Но я не знала. И они, скорее всего, это и без меня понимали. И спрашивали так, для порядку скорее. Если б заподозрили, что знаю, иной разговор случился бы. Ну а потом, верно, просто поостереглись.
Похоже на правду.
Выходит… повезло? Ей вот. А Викушиной жене — чёрт, вот не помню её в упор — наоборот.
— А там у меня и кавалер появился… точнее он и раньше был, но так, в стороночке. Но порядки наводить стали. Он и пошёл наверх. Звание там… ну и связи… ну и в целом… я и замуж вышла, чтоб спокойнее себя чувствовать.
За мента.
Ну да… он ей и с работой помог. И, может, неплохо, если так-то. Живут вон до сих пор, сколь знаю. Сильно-то Виолетткин муженёк не поднялся, не дорос до чинов генеральских, но так-то вроде толковый. И честный, сколь знаю.
— Ясно, — говорю, ощущая усталость. — Хорошо, что поговорили…
— Ну да. Наверное… теперь буду гадать, как оно могло бы быть…
— Квартиры погляди.
— Громов…
— Я не шучу, — отвечаю ей. — Если так-то… рассматривай это как моральную компенсацию. И Викусе скажи… жену его и сыночка я видеть не хочу, но раз уж так… то пускай сами разберутся, кому и чего для счастья надо. Соври там чего-нибудь.
— Ты точно в порядке? Хотя… чего это я…
Мы выехали на главную аллею. Вон и больничка видна. Не сказать, чтобы красивая. Всё-таки этим зданиям не достаёт индивидуальности, изящества там. Коробка коробкой. Серая. Какая-то запылившаяся будто. Да уж… мне сейчас только вопросами эстетическими заниматься.
— Знаешь… а и посмотрю. И скажу, — Виолетта тряхнула головой и тяжёлые серёжки её качнулись. — Не знаю, что ты за это попросишь, но проси с меня. Детям… не надо им с тобой знакомиться. Ни к чему оно… но я ради них хоть голышом спляшу.
— Ты себя в зеркале видела? У меня нервы слабые для таких ужасов.
Виолетта захохотала, и как-то в этом смехе мне снова послышался тот, давний, девчачий совершенно. И радостный-радостный, со щенячьим подвизгиванием.
А мне ведь нравилось.
Я и на рынке-то её узнал не случайно, а потому что приглядывал. За нею вот. За ними. Адресок знал. И повадился навещать. Сперва вот как Метелька с мыслями о мести носился, что дурак с писаной торбой. Потом сменились другими, когда вверх пошёл, что, мол, явлюсь такой распрекрасный, на тачке, весь в коже и золоте. Деньжат швырну, мол, на бедность, а сам гордо удалюсь в закат.
А они будут смотреть и страдать, кого потеряли…
Бестолочь.
И смешно, и горько. И не понять, на кой мне в тех прошлых делах ковыряться. Это как кожицу с ран сдирать, которые только-только затянулись. И больно, и бессмысленно. А всё одно тянет.
— Мог бы и соврать, — отсмеявшись, сказала Виолетта. — Да ладно… если серьёзно, то оно и вправду… никто не виноват, но и невинных нет. Как-то оно… обычно, Гром. Как всегда по жизни.
— Я и не думал, что вас задеть может, — признался, когда уже показалось и крыльцо. — Погоди… не хочу туда назад. Тут оставь.
— Нет уж, где взяла, туда и верну. А не думал… ты просто не привык. Это я теперь такая мудрая, опытом пожёванная… если так-то, откуда тебе знать? Ты всегда был один. И раньше. И после уж… ты даже про Ленку свою не особо задумывался, хотя, наверное, она единственная, кого ты любишь. Если ты вообще любить способен.
— А ты и про Ленку знаешь.
— Ещё бы. Викуся изнемогся весь, когда про женитьбу услышал. У Таньки истерика. Она уж всерьёз твоё состояние расписывать начала, на что тратить. А ты взял и женился. И правильно… столько лет ей в душу срать. Так хоть после твоей смерти компенсация будет.
— Я не…
— Ты не таскал её с собой на разборки? Не подставлял никогда? Или может, не находил себе других баб, когда она надоедала? Ты когда-нибудь думал вообще, каково ей?
— Я…
Не думал.
В голову как-то не приходило задумываться о таком.
— То-то и оно, Громов… не думал. Ни о неё. Ни о нас. Хотя ведь мог бы. Охрану приставить. Вывезти куда. Да и просто предупредить, чтоб убрались и пересидели в тихом месте. Но тебе ж в голову не пришло. Ты в принципе не способен думать о других людях. И это не твоя вина. Скорее часть твоей натуры. Ты из тех людей, которые заведут козочку, будут её холить-лелеять, гулять и баловать, золотыми побрякушками украшать, а в голодный год, глазом не моргнув, сожрут. И не поймут, чего не так сделали.
Виолетта вздохнула.
— Поэтому заводить лучше котиков, — ворчу я.
— Не обольщайся. Котика ты тоже сожрёшь, не поморщившись. Ладно, извини. Может, перебарщиваю. Может, ты изменился, но… просто вот… вырвалось как-то. Эх, не так надо себя вести с умирающим богатым родственником… не так…
Она передала коляску подошедшему охраннику.
— Не знаю, что за блажь тебе в голову пришла, но я даже рада, что ты позвонил.
— Заходи…
— Как-то… неудобно, что ли.
— Серьёзно. Хочешь одна, хочешь с детьми… племянники как-никак. Или с Викушей… скажи, издеваться не стану. Ну и с квартирами… с чем-чем, а с такой ерундой помогу. И Ленке скажу…
Я подал руку.
И Виолетта коснулась её осторожно, будто до конца не веря.
— Ты знаешь, что если я решил, то так оно и будет, — говорю, глядя в её глаза, и вижу в них… тень? Нет, мерещится. Просто Виолеттка стоит так, боком. — Так что лучше сама выбери, а то ж я могу и на свой вкус…
— Вот-вот… куда ж Громов и без угроз, — сестра убирает руку.
И тень исчезает.
— Увидимся, — говорит Виолетта более уверенно.
— Не спеши, — сказал я охраннику, который явно готов был отправить меня в палату.
Я смотрел Виолетте в след, но… ничего. Тень показалась? Или уже просто я настолько хочу её увидеть, что сам себя накручиваю.
— Ладно, поехали…
И коляска развернулась. Надо будет и завтра выбраться, раз уж можно. Ну или выпустят. Не стоит действовать докторам на нервы лишний раз.
В больнице воняло.
Вот вроде и место приличное. Всюду красота, чистота. Полы сияют. Потолки сияют. Медсестры, что характерно, тоже сияют. А вонь есть.
Стоп.
Это не совсем вонь. Точнее запах обычный, больничный, из смеси чего-то донельзя стерильного и лекарств. Но в него примешивается иной, знакомый, лилейный.
— Погоди, — приказываю и охранник послушно замирает прямо посреди холла. А я закрываю глаза и пытаюсь понять, откуда тянет треклятыми лилиями. Цветы? Цветов здесь много. Вон, и в горшках огроменных какие-то кусты торчат, и в вазах. Причём цветы живые, словно тем самым пытаются подчеркнуть элитность места. Но лилий среди них нет.
Лилии я бы узнал.
Тогда…
— Налево, — я решаюсь. В конце концов, если ошибся, совру чего-нибудь. Или просто промолчу.
Коляска поворачивается.
Запах становится ярче.
Чётче.
Да, лилии. И я уже вижу эту тончаюшую нить, что тянется следом, манит за собой. Неужели… или мозги пострадали? Вариант, конечно, куда более реалистичный, чем мои фантазии о другом мире. Я ж на препаратах сидел, которые отнюдь не полезные… и опухоль. Распадается вон. Травит тело. Почки там, печёнку. Почему бы и не мозги?
