— Может, просто они не такие тупые, как вам бы хотелось. Идём.

Шаги были слышны и без тени. Дверь отъехала в сторону, пропуская верзилу в кожанке. Здоровый, однако. И с револьвером.

— Здравствуйте, детишки, — он расплылся дружелюбною щербатою улыбкой. — А вы у нас кто будете?

— Я — Сергей Аполлонович Пушкин-Савичев, — произнёс это Серёга, расправляя тощие плечи. — С кем имею честь беседовать?

И главное тон взрослый. Холодный такой. Надменный даже.

Только на этих не повлиял.

— Нашли, Свинец. Ишь ты, сразу видать, породистый щенок… а это у нас…

— Стой! — мелкий снова перехватил руку с револьвером, которая начала опускаться, явно намереваясь оборвать жизненный путь генерала. — Ты что? Сдурел⁈ Радуйся, что в отключке. Бери щенка и ходу.

— А это кто?

— Мои адъютанты…

Охренеть нас повысили. Или наоборот опустили? Не пойму.

— Адъютанты… подъём, адъютанты. И вперед, вперёд…

— А сестра твоя где, мальчик? — ласково осведомился мелкий.

— Понятия не имею. Сиси была с Матрёной и матушкой, когда случилось нападение…

Наверх мы старались не смотреть. Это там, дома, мне как-то сказали, что люди в целом редко смотрят наверх. То ли биологически, то ли ещё как… вот и эти скользнули взглядами по купе, но ничего-то не обнаружили.

— Так и знал, что толстуха наврала…

— Плевать. Некогда возвращаться. Хватит и этих. Кастрат у нас известный чистоплюй. И не станет рисковать репутацией. Не из-за золотишка. Пошли. Вперед…

И меня, схватив за шею, просто вышвырнули в коридор.

— Да куда ж вы, — возмутился Метелька. — Он сам не дойдёт! Видите, пораненый…

Он подсунул плечо под Серегу.

А интересное у Алексея Михайловича прозвище, однако. Ладно, не о том думаешь, Громов. Шарик вон не рассыпается. Пыхтит, потрескивает… а если чуть нажим усилить?

Тень возмутилась.

Но послушно потянула. Ну да, уже не кислота, скорее ощущение, будто пьёшь тухлую воду, в которую от щедрот душевных сыпанули горсть красного перца.

— Что-то… что-то не так…

— Тебе с самого начала всё не так! — ледяные пальцы сдавили шею.

Больно. А ногти нестриженные в кожу впиваются. Главное, чувствую их, и что кожу вот-вот порвут.

— Топай, пока время не вышло! Сколько ещё продержится?

— Так… должен минут двадцать держать, но как-то свечение неравномерное.

— Вернёшься и выскажешь… а ты не стой, двигай давай. И ты тоже. Пока цел… адъютанты хреновы.

Слова террорист-экспроприатор подкрепил тычком в спину, от которого Серега растянулся бы на полу, но Метелька удержал.

И сам зыркнул, явно примеряясь.

— Следи за ними…

Я и сам ощущал нестабильность этого малого взрывного. Прямо даже видел тонкие ниточки, что переплелись друг с другом, в прикосновении рождая жёлто-красное свечение. Где-то они были тоньше, где-то — толще. Местами на некоторых вовсе появлялись узелки и тогда свечение делалось прерывистым. Моя сила разъедала нити по всей их длине.

А энергию я поглощал.

И оставалось уже немного. Так… надо глубже направить, в самое ядро. А вот наружные наоборот не трогать. Если что, осушим их одним глотком. Ну, изжога — конечно, штука неприятная, но взрыв всяко неприятнее. А этот тип не должен заподозрить. Может, у него ещё пяток снарядов имеется.

Так что…

Тянем.

И Тень соглашается, разделяя жгут своей силы на части. А те ввинчиваются вглубь ядра, туда, где нити лежат довольно плотно. Обжигают, чтоб их…

— Оба… а это у нас кто? Это ж у нас сам… Сталь, ты поглянь!

Я выныриваю.

Купе.

Дверь. И террористы, Еремеем упакованные. Лежат аккуратно, ровно. Пасти заткнуты… и без сознания. Ну, кроме покойника, через которого эти вот переступили спокойно.

И вот дальше делать будут? Как-то вот не спешат помощь братьям по оружию оказывать. Усатый вон задумался ненадолго, потом усмехнулся и, подняв револьвер, нажал на спусковой крючок.

Выстрел бахнул глухо.

Завоняло порохом. И снова бахнуло.

Раз-два-три-четыре-пять. Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Какая только хрень в голову не придёт. Нервы, Громов. Нервы беречь надо.

— Чего… ты чего… чего творишь? — пролепетал этот, с артефактом, пятясь. И явно сдерживаясь, чтобы не перекреститься. Может, и перекрестился бы, да огненный шар на ладони помогал сдерживать души прекрасные порывы.

— Это не я. Это кровавые псы империализма устроили казнь без суда и следствия… — ещё два выстрела. И Тень урчит возмущённо, потому что серые тени уходящих жизней ей куда интереснее остатков жгучего заряда. — Теперь точно не отмоется. Жаль, камеры нет. Засняли бы.

— Но… а если кто узнает?

— Откуда? Вы ведь не скажете, мальчики? — это уже нам. И улыбочка такая же, как у Лизоньки, мир её праху… или как там говорят. Главное, что по улыбке этой ясно — живыми нас не отпустят.

— Эй… — меня дёргают, выставляя между террористом и Лаврушиным, который вполз в вагон, зажимая рукой дыру в ноге. Кровь красная.

Нет, цвета я бы хотел видеть, но вот как-то не столь однообразно, что ли.

Взгляд у Лавра шальной.

Но он останавливается.

— Поговорим? — предлагает террорист, с силой вдавливая в мою башку револьвер. Вот ведь люди… второй раз за день. И никаких угрызений совести.

Ладно, там, внутри шара, уже почти пусто, да и внешняя оболочка держится на волоске. Причём я как-то умудрился это волосок перехватить. И теперь стоит дёрнуть, и всё обвалится. Взрыва не будет… ну глобального точно, а вот герою, который с магической хернёй балуется, может руку-то и оторвать.

Но я по этому поводу точно страдать не стану.

— Тварь ты… Искра.

— Узнал, стало быть.

— Сбежал, стало быть, — в тон ему ответил Лаврушин. — И чего тебе, Искра, на каторге-то не сиделось? За нынешние дела, сам знаешь, виселица, а то и вовсе в монастырь какой пойдёшь. На опыты…

— Так, чтоб повесить, сперва поймать надобно, потом приговорить. Господа присяжные, они же ж добрые… глядишь, и войдут в положение, проникнуться… ты лучше с вагона-то защиту сними.

— И рад бы, но… — Лаврушин руку убрал и о стену опёрся, оставив на ней яркий отпечаток. — Это не в моём ведении… Алексей Михайлович лично занимался.

— Так зови его сюда.

— Может, вы…

— Нет, Лавр, мы вот туточки постоим, с детишками. А то ж там, на улице, ветрено. Застудятся ещё… пули свистят опять же. Глядишь, и свистнет какая не так да не туда. Ты, главное, поспешай. Скажи, чтоб защиту с вагона убрали. Видишь, я даже разоружаться не требую. Так, хватит, если вы вон отступите… вон, к третьему классу. И там постоите, пока мы туда-сюда… мы ж с пониманием. Скоренько управимся.

И давит на револьвер.

Этак мне дырку в черепе продавит совсем.

— А чтоб сговорчивей был, то… Сугроб, отрежь мальцу палец.

— Давай без этого, — Лавр попытался разогнуться. — Я тебя и без того знаю…

— Так оно быстрей пойдёт, с переговорами. А вздумаете лезть, так мне их пристрелить…

В этот момент с тихим хлопком погасла огненная сфера. И тень виновато икнула, мол, само оно так получилось.

— Ой… — прозвучало растерянное.

Револьвер от головы убрался, точнее чутка отодвинулся, и этой малости хватило, чтобы пнуть державшего меня урода в колено. А чего. Ботинки нам Еремей хорошие справил.

И револьверчик его в руку сам лёг.

Завопил тот, другой, которому Метелька в бочину ножа вогнал. И тоже с размаху, от души.

— Я… я…

Револьвер в моей руке коротко рявкнул. Злой. И вёрткий. И руки у меня слабые, едва удержал. А пуля… нет, хорошо вошла, под нижнюю челюсть, хотя целился я в плечо. Но челюсть надёжнее.

— С-сука…

— На пол! — заорал Лавр, пытаясь выцелить того, Метелькою подраненного, который не собирался помирать, но быстро спохватился и Серёгу за руку цапнул, к себе потдаскивая.

Мужичок с артефактами, попятился, а потом, развернувшись, опрометью бросился прочь.

Пускай.