Она ловко перехватывает их клювом, выдёргивая и не позволяя оборваться. А когда ком всё-таки исчезает — я вижу, как он катится по тонкой длинной шее — ныряет снова, вытаскивая ещё один.

— Тихо, Матрёна, — Алексей Михайлович, к счастью, соображает быстро и теснит женщину. — Займись вон Сиси… и молись, чтоб получилось. Хотя нет.

Он бросает на меня быстрый взгляд, и рука женщины застывает, так и не сотворив крестное знамение.

— Потом… если получится, помолишься. А ты можешь подойти ближе. Если надо.

Ага. Могу.

Толку-то? Но подхожу. И тень, давясь куском чего-то донельзя отвратного с виду, радостно хрюкает. При этом перья её поднимаются дыбом. А я… я смотрю на бок мальчишки. Его раздувает ещё сильнее. Кожа выпячивается этаким пузырём, и моя рука сама к нему тянется.

Горячее.

И мягкое наощупь. Пальцы проваливаются, а в голове мысль — я ж ни хрена ни лекарь, не повредить бы… что? Печень? Кишки?

Только вот давлю этот страх. Если я правильно всё понял, мальчишка и так обречён. А значит, шанс один. И я направляю силу, ту, из которой делал саблю. Позволяю ей впитаться в тело, в кожу вон, мышцы, потроха или что там склизкое под пальцами. И пузырь всхлипывает, раскрывается гнойною раной, выплёвывая куски черноты.

Тень их радостно ловит, спешно глотая.

А я…

Они живые, эти куски. Там. Внутри. Снаружи — будто оболочка, а под нею — та же тень, только сконцентрированная, что ли. И в ней плавает даже не волос, скорее уж ресничка.

Паразиты?

Стоит мне прикоснуться, и сила сама впитывается, а комок иссыхает. Надо же… я, выходит, и так могу. Мальчишка?

Дышит.

И ровнее, кажется… так, ещё не всё, тень зализывает рану на боку, где уже вместе с тьмой сочится и кровь. Тонкий язык мелькает быстро-быстро, подбирая мельчайшие крупицы. Надеюсь, что печень всё же не повреждена и кровь — от подкожных сосудов.

Кожа страшно кровить может.

Я, осмелев, пускаю волну силы, пытаясь мысленно как-то настроить её на тварей. Они ещё там, внутри. Тень выбрала крупные скопления, но вот эта сыпь… пузырьки — даже не пузырьки, а будто спичечные головки, торчащие из кожи, один за другим лопаются.

А я выпиваю эти, недозревшие, яйца.

И не только их. Волна проходит сквозь мальчишку и возвращается.

Вот… руки дрожат.

Целитель, чтоб вас…

— Всё… — выдавливаю, уточнив, однако. — С ним… вроде… надо ещё вот… остальных. Проверить.

— Надо, — Алексей Михайлович отпускает мальчика. — Потница весьма заразна.

А значит, первым делом тех, кто тут. Их даже не проверять, а сразу лечить. Потом Анну, жену дорогого Аполлона как-там-его и мать детей. Ну и всех, с кем она контактировала… и твою ж мать, тут поезд потенциально заражённого народу.

И что-то подсказывает, что на всех меня не хватит.

Спокойно, Громов.

Психовать ещё рано. Вагон второго класса пустой, а те, кто сидят в следующем, сюда не заглядывают. Даже если эта зараза по воздуху распространяется — кстати, надо выяснить, как именно она распространяется — то вагон станет своего рода буфером. И высоки шансы, что зараза к третьеклассным, набитым народом, не пробьётся. А тут как-нибудь потихонечку, неспеша…

— Мать его где? Она с ним контактировала, — я убираю руки от мальчишки. — И остальные. Надо изолировать…

— Изолируем. Мы все тут теперь в изоляции. Но…

Алексей Михайлович прикладывает пальцы к шее мальчишки, затем щупает лоб его, оттягивает веки и выдыхает.

Получилось?

Надеюсь.

Тень же теряет интерес и поворачивается к девочке.

— Хорошая, — а та берёт и тянет руку навстречу. — Можно погладить? Она не кусается?

Сдавленно ахает нянька, зажимая себе рот обеими руками. Алексей же Михайлович бросает быстрый взгляд на меня.

— Погладь, — я понимаю, что наши попытки что-то там замаскировать проваливаются с треском. Сейчас вот окончательно. — Она может и руки облизать…

— Чешутся…

— Вот, чтоб не чесались, то и оближет.

У девочки явно дар и, сколь понимаю, сильный. Это хорошо? Плохо? Для меня — так очень плохо, потому что дальше врать смысла не будет.

Тень тычется в детские ладошки и язык её, скользя по коже, сдирает сыпь и бородавки. Это вряд ли приятно, но девочка закусывает губу и молчит.

Как и нянька.

И это вот молчание тянется, тянется, выматывая нервы.

— Что нужно делать по протоколу? — я беру Матрёну за руки, и она подчиняется, хотя в полупрозрачных глазах её ужас. И странно, что боится она именно меня.

С чего?

Сила обволакивает руки. И я понимаю, что да, здесь всё куда как проще. Зараза расползлась поверху, а глубоко внутрь пробраться не успела. Паразиты увязли в толстой коже, кое-кто пробился в трещинки, но не успел добраться до кровеносных сосудов.

И сгорает эта погань сразу.

— Ох… — выдыхает женщина и вздрагивает.

— По протоколу я должен остановить поезд, — заговаривает Алексей Михайлович. — Всё движение будет прекращено до появления представителей Синода…

То есть связь у них имеется.

— … они проведут осмотр, выявят заражённых. Попробуют излечить.

— Попробуют?

— Лёгкие формы можно. Благословение работает, но… — Алексей Михайлович опускается на лавку рядом с мальчишкой. — Это довольно болезненно. И когда затронута печень или лёгкие, или иные органы… шансов немного.

Это он мягко выразился. Благословение сжигает тварей. А когда у тебя в печени чего-то там горит, то здоровья это не прибавит.

— При хорошем целителе шансы есть, конечно… но…

Хороших целителей немного.

— Когда помощь прибудет?

— В лучшем случае через пару часов. В худшем — сутки или больше. В городе может не быть дознавателей или святителей. Придётся ждать.

Логично.

— А люди? Если люди узнают?

А причину остановки придётся объяснять.

— Если люди узнают, что тут потница, — заговорил Еремей, взиравший на всех с высоты своего роста, — то побегут…

— Тут леса, — возразил Алексей Михайлович.

— Вот в них и побегут. В леса, в болота… вы уж извините, но там, — Еремей качнул головой в сторону вагонов. — Не будут ждать, когда до них зараза доберется. И вылечат ли. Или же сгонят в одну кучу, без разбору, предоставив Господу разбираться, кому из этой кучи жить, а кому уж и пора. А так оно скорее всего и будет. И люди знают.

То есть паника?

Ещё какая…

— Оцепление… — Алексей Михайлович произнёс это неуверенно и сам же себе возразил. — Людей не хватит.

— А могут и на вагон пойти. Сжечь, как оно издревле было… может, конечно, потом и ловить станут, и судить, но лучше каторга, чем смерть.

— На это, полагаю, и расчёт, — я отряхнул руки. — Всё. Тут больше заразы нет.

Тень забралась на диванчик, втиснувшись между подушек, и пристроила уродливую голову свою на колени девочке. А та перебирала пёрышки на голове и что-то тихо говорила. Руки её, красноватые, со содранной местами кожей, сочились сукровицей, но она будто и не чувствовала боли.

— Поезд остановится, — продолжил рассуждать Алексей Михайлович. — Они заберут то, что хотят, и скроются в толпе. Не удивлюсь, если в вагонах уже пустили слухи про болезнь. Но пока поезд едет, бежать некуда…

Достаточно перекрыть дверь в вагон. Переходы между ними узкие, тесные. На таких толпу сдержать легко, если и вправду решат бороться с заразой старым народным способом.

— Останавливаться нельзя, — Алексей Михайлович поглядел в окно. — Да… пожалуй… но… если я привезу заразу в город…

— А вот с этим сейчас поработаем, — я потёр руки.

Усталость прошла, сменившись возбуждением.

— Мне нужно осмотреть всех, кто в вагоне… и ещё… те чемоданы… в них бы тоже заглянуть.

Алексей Михайлович задумался, явно пытаясь понять, что важнее: зараза, которая может расползтись, или потенциальные бомбы.

Или не бомбы?

Если поезд должен был остановиться, то зачем взрывать?

И надо решаться…

В дверь постучали и раздался спокойный голос:

— Алексей Михайлович, что у вас?