Оно, конечно, белыми нитками шито, но ничего получше в голову не приходит.

— Ну, а ты стал рассказывать про террористов. И вот… ассоциация возникла.

— Ассоциация, конечно… Лавр, может, и съел бы твою ассоциацию, но Алексей Михайлович поумнее будет…

— Так что, молчать?

Еремей задумался. Вздохнул и покачал головой:

— Нет… посторонних в вагоне быстро выявят и выставят. Тут погоны не спасут. Значит, как только он приведёт девку, всё и начнётся… поезд один. И мы вон пересели… сиди.

И ушёл.

А я… я подтолкнул тень дальше. Поводок натянулся почти до предела, и то удивительно, насколько он стал длиннее. Но надо ещё немного.

Самую малость…

До багажного бы как-нибудь добраться. Она бы эти чемоданы почуяла, потому как явно непростая там бомба. Девица вон успела измараться, и…

Додумать не успел.

— Кто из вас Савелием будет? — дверь отворилась, заставив сонного Лаврентия Сигизмундовича встревоженно подскочить. — Кличут-с…

— Это я, — я скатился с полки, прикинув, что если дойдём до купе Лаврушина, то поводок станет длиннее. Хватит ли до багажного?

— Велено привесть. А ты тут сиди, — усатый солдат погрозил Метельке пальцем.

Вышли.

Правда, привели меня не в купе Лаврушина, но дальше, в вагон первого класса. Тот встретил ароматом сдобы, мягчайшим ковром на полу, наступать на который мне было совестно, и массивными прямоугольниками икон в роскошных окладах. Правда, сами иконы светились едва-едва, но кто ж это, кроме меня, видит?

Купе было просторно.

Пара мягких диванов.

Столик.

И массивный поднос со стаканами. Над стаканами возвышалась вычурная, какая-то совершенно дворцового вида ваза с горой из сушек, пряников и печенья. На диване восседал Алексей Михайлович, который печеньку и жевал, чайком запивая.

Рядом устроился Пётр Васильевич. И его сотоварищ, который снова прислонился к стене, держась за бок. Еремей стоял. Ну и я встал рядом.

— Стало быть, — взгляд Алексея Михайловича впился в меня. — Ты видел, как Аполлон Евгеньевич обнимал Елизавету Афанасьевну?

Да ладно.

Он её не только обнимал.

— Ну… я-то не знаю… Аполлон он или так… и Афанасьевна она там или ещё как. Такая девица. Из себя вся… с косою. И в платье. Таком. Ну… таком.

Я провёл ладонью по коленям.

— Он её Лизонькою звал. Я думал, что жена… ну, если человек обнимает, то жену же ж? Вот… мы с Метелькой, это друг мой, гуляли… как вы велели. Сперва по вагонам. Но там ничегошеньки не было такого, чтоб интересного.

Надо же. Слушают.

И не торопят.

И не морщатся от моего богатого словарного запаса с ораторским искусством вкупе.

— А потом уже пошли гулять… ну, на ту сторону.

— Почему?

— Интересно же ж. Метелька сказал, что у вагонов с двух сторон двери открываются. У багажных тоже. И решили поглядеть, правда или нет. Он так-то немного врёт, но вдруг бы…

Снова спина взмокла.

Верит?

Из меня актёр, как из дерьма пуля.

— А там этот… военный. Я его чего запомнил. Он к вам там, ну, когда мы глядели, подходил. И ещё говорил чего-то. Рукою махал от так…

Я попытался изобразить.

— А второй за сабельку хватался. Я ещё тогда подумавши, что он зарубить хочет вас.

— Ещё как, — хмыкнул, не удержавшись, Пётр Васильевич. — Только духу не хватит.

— Не сейчас, — Алексей Михайлович поморщился. — И что они делали?

— Ну так… миловались. Он её типа целовать хотел, а она такая стала говорить, что не тут, что ходят там всякие и ещё кто увидит. А, ну и тоже, что любит его прям страсть как. Ну а потом спрашивает, мол, пристроил он чемоданы её? А он, мол, что пристроил.

Главное, когда врёшь, говорить как можно ближе к правде. Тогда и врать легче, и проверить сложнее.

— Что жене подсунул. Ну, что жена там всего собрала, даже стулья. И сама дура… я тогда-то понял, что она, ну эта Лизонька, ему не жена. А то разве ж стал бы он жене говорить, что она дура, прямо так? И что там чемоданов множество…

— Говорил же, надо весь багаж пересматривать… — Лаврушин стиснул кулак.

— Тише. Не бойся, мальчик… на этом всё?

— Не… она ещё попросила, чтоб он её сестру забрал. Что та вроде как третьим классом едет, а чахоточная. Там тяжко и курят. Он и обещался…

— Идиот… Господи, какой же идиот…

— Что-нибудь ещё обещался? — Алексей Михайлович ничего не сказал про Аполлона, но по выражению лица его было ясно, что он всецело с характеристикою, Лаврушиным данною, согласен.

— Ага…

— Что?

— Ну… так… жениться обещался. Сказал, что вот приедем, он от жены уйдёт. Заберет эту свою… Лизоньку… ну и увезет в имение. И будет с нею жить на природе.

Лаврушин просто закрыл лицо рукой.

Ну да…

Я вот примерно такого же мнения.

— Сипягин! — рявкнул Алексей Михайлович, и дверь открылась, пропустив усатую рожу моего провожатого. — Там скоро Аполлон Евгеньевич приведет… или скорее даст распоряжение привести некую девицу и устроить в пустом купе.

— Не пущать?

— Отчего же. Пустите. Только так, чтоб при необходимости убрать. Ясно?

— Так точно!

— И не ори… поставь кого, кто в глаза не бросится, но сделает быстро и тихо. И на вот, — Алексей Михайлович вытащил из внутреннего кармана какую-то бляху. — Есть вероятность, что девица окажется с даром…

— Тю… неужто…

Впрочем, вопросы задавать Сипягин не рискнул. Кивнул и убрался.

А одна ли девица будет?

На месте Лизоньки я бы постарался пропихнуть в вагон ещё пару-другую «родственничков», этаким сопровождением больной, без которого она прям на месте и окочурится.

Хотя сильно наглеть не должна.

Всё одно неспокойно.

И гляжу на Еремея.

А тот вздыхает и, наклонившись к Лаврушину, говорит тихонько:

— Нам бы дальше прогуляться… тут это… у мальчишки дар… Охотника…

Лаврушин подбирается и сразу.

— Алексей Михайлович…

Как-то быстро тайная тайна таковой быть перестала. С другой стороны смысл в ней, если нас всех тут могут пустить или под откос, или под пулю. Добрейший профессор, повествуя мне о временах былых, отметил, что террористы не особо-то за безопасность мирного населения радели. Лес рубят, щепки, как говорится… а становится щепкой мне не хотелось.

Шушукаются втроём, с этим, с раненым, и тот задумчив делается. Потом говорит:

— Может и получится… главное, чтоб господа революционеры в беспокойство не вошли и раньше времени воевать не затеяли. Если там и вправду бомбы, то варианта два. Часовой механизм и внешний артефакт. Второй сложнее, но удобнее. Всё же точно рассчитать время не так-то и просто. В этом случае искра будет у Лизоньки… а вот где она…

Я понятия не имею, где она. Но, думаю, где-то рядом с Аполлоном, который, получивши желаемое, может и передумать с помощью сестрице. Так что будет она контролировать возлюбленного, никуда не денется.

— Она сейчас наверняка на нервах, — Алексей Михайлович сушку разломил. — А стало быть, любая малость может спровоцировать…

— А помнится, — заговорил раненый, — Их превосходительство искали толкового человека для охраны. И старшему мальчику наставника приглядывали. А тут этакая оказия замечательная. Отчего бы и не познакомить?

Вот не знаю, кто это такой, но голова у него варит.

— Точнее… скажем так, составить протекцию. Тем паче вы и вправду весьма известная личность, а их превосходительство умеет ценить… талантливых людей. И детишек своих прихватите…

— Со мной ещё…

— Титулярный советник, — перебил Алексей Михайлович. — Весьма толковый экземпляр, к слову… Пётр Васильевич, не откажите, побеседуйте с человеком о том, о сём, пока я вот… прощупайте, как он в целом. Доклад его сыроват, конечно, но как основа… впрочем, не важно. Малюков!

Дверь опять отворилась.

— Пойдёшь… знаешь, где гости наши ехали? Вот и отлично. Скажи… как его?

— Лаврентий Сигизмундович.

— Вот, скажи уважаемому, что я желал бы с ним побеседовать. И проводи вон пока к Петру Васильевичу. Со всем возможным уважением. Ясно?