— Полицейские не хотят, чтобы вы знали об этом, поскольку это бросает тень на них самих. И это действительно так! — Одуйя больше не сдерживал ярости. — То, что произошло в больнице Сент-Джуд, не просто трагедия. Это симптом. Симптом болезни, поразившей наше общество. И что, мы будем сидеть сложа руки, пока она распространяется повсюду?

Люди вскочили, громко аплодируя и выкрикивая гневные слова. Уэлан уже протискивался к выходу. И в центре всего этого безумия, в мертвой зоне урагана стоял Одуйя. Он молчал, запрокинув голову, — он наслаждался этим.

Я досидел до конца собрания, но никто из выступавших после Одуйи не мог сравниться с ним. Максимум, что они сумели, — вторить ему, безуспешно пытаясь вызвать похожую реакцию зала. Сам он все это время сидел на своем месте за столом, вежливо их слушая. Однако народ начал расходиться еще до окончания последнего выступления. Когда все завершилось, я тоже направился к выходу. Уэлана и след простыл; впрочем, он наверняка спешил доложить Уорд о том, что случилось. Взорванная Одуйей бомба вызовет в полиции серьезное обсуждение. Он подложил им свинью, обнародовав конфиденциальную информацию, не известную никому, кроме узкого круга занятых расследованием. И это означало только одно: утечку. Теперь Уорд предстоял форменный кошмар со стороны прессы, у которой к ней найдется куча неприятных вопросов.

Сильного дождя за то время, что я провел в церкви, так и не было, хотя легкая морось в воздухе висела. Люди продолжали выходить, но, похоже, я был одним из последних. Запахнув куртку, я зашагал к месту, где оставил машину, и тут меня окликнули:

— Доктор Хантер!

Я оглянулся. Меня догонял не кто иной, как Адам Одуйя. Он широко улыбался.

— Я так и понял вчера, что это были вы. Как вы?

Вероятно, на лице моем отобразилось удивление, потому что улыбка его сделалась сочувственной.

— Мы с вами встречались, но довольно давно. Восемь или девять лет назад. Помните дело Гейл Фэрли? Я был в команде защиты Кевина Баркли.

У меня ушла секунда на то, чтобы вспомнить, о чем он говорит. Гейл Фэрли сбежала из дома в семнадцать лет, а потом ее разложившийся труп нашли в лесу. В убийстве обвинили Кевина Баркли, тридцатилетнего умственно неполноценного безработного, в комнате которого полиция обнаружила принадлежавшие ей вещи. Я выступал экспертом со стороны защиты и сумел выяснить, что к моменту, когда тело девушки отыскали, она была мертва от четырех до шести недель. Поскольку в данный период времени Кевин Баркли находился в больнице после ДТП, он никак не мог убить ее.

Полиция и прокуратура восприняли это в штыки. Сторона обвинения из кожи вон лезла на перекрестных допросах в попытках опровергнуть мое заключение, однако факты — штука упрямая. Баркли оправдали, а вскоре после этого был обвинен и признан виновным в убийстве Гейл Фэрли его сосед по комнате.

Само дело всплыло у меня в памяти, а вот Адама Одуйю я не помнил.

— Тогда у меня были волосы, — с улыбкой пояснил он, проведя рукой по гладко выбритому черепу. — Да вы, наверное, и не замечали меня. Я был молодым юристом и болтался на заднем плане. Вы общались в основном с Джеймсом Барраклоу.

Барраклоу я помнил. Королевского адвоката с преувеличенным чувством собственной значимости. Теперь я начал припоминать и Одуйю.

— Далеко же вы ушли от обычной уголовщины, — заметил я, покосившись на церковь. — И пылкую речь произнесли.

— Это надо было озвучить. И я буду повторять это, пока люди не начнут слушать.

— Вас слушали.

— Для того чтобы ситуация начала меняться, нужно больше, чем пара сотен людей в церкви. Послушайте, мне надо вернуться в церковь, уладить там одну-две мелочи… А как насчет пропустить потом по стаканчику пива?

Тревожные звоночки у меня в голове сделались громче и явственнее.

— Спасибо, нет.

— А в другой раз? Мы могли бы побеседовать за кофе, если не возражаете.

— Не уверен.

Одуйя улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня.

— Не хотите сотрудничать с врагом, не так ли?

Он ведь видел меня у больницы, так что наверняка знал, что я занят в расследовании.

— Скажем так, я желаю избежать конфликта интересов.

Он поднял руки в знак капитуляции.

— Честное слово, я не собираюсь ставить вас в затруднительное положение. Хотите верьте, хотите нет, мы с вами на одной стороне. Вы можете помочь жертвам и обеспечить правосудие. И я тоже.

— Оглашая утечку информации о расследовании?

— Если вы имеете в виду беременную женщину, то да. Насколько я понимаю, вы этого не отрицаете.

— Не в моих полномочиях подтверждать или отрицать что-либо. Кстати, откуда вам это известно?

Утечка могла исходить от любого, связанного с расследованием. Не говоря о дюжине полицейских, в этом мог быть замешан кто-нибудь из морга, из пожарных или бригад «Скорой помощи», выезжавших на место преступления.

Одуйя с усмешкой покачал головой:

— Вы же понимаете, что я не могу сказать вам этого. Однако источник вполне заслуживает доверия.

— И вы полагаете, использование его, чтобы набрать несколько очков, лучше всего поможет делу?

— Вы считаете, я поступаю именно так? У каждой из этих жертв где-то остались родные и близкие. Вам не кажется, что они вправе знать о том, что с ними случилось?

— Разумеется, но не таким образом. — Меньше всего я хотел выслушивать сейчас лекцию от него — особенно после того, чем мне пришлось заниматься сегодня в морге. — И не вам это решать.

— Да ладно, доктор Хантер! Вы на полном серьезе предлагаете нам слепо доверять властям? Не настолько же вы наивны.

Я вскинулся и готов уже был возразить, но промолчал. Именно этого хотел от меня Одуйя, юрист, хорошо обученный говорить. Я не мог позволить ему провоцировать меня на выдачу информации.

Вероятно, он тоже понял это и сменил тактику:

— Клянусь, я спешил за вами вовсе не в поисках информации. Я просто желал поздороваться. Мы уже работали вместе, и мне хотелось бы верить, что сможем еще. Не обязательно сейчас, а позднее.

— Хорошо.

— Я вижу, вы мне не доверяете. Что ж, справедливо. Все, о чем я вас прошу, — смотреть на ситуацию непредвзято.

— Я всегда стараюсь.

— О большем и не прошу. — Одуйя протянул мне визитную карточку; помедлив, я взял ее. — Рад был снова встретить вас, доктор. Что бы там ни говорили обо мне ваши коллеги из полиции, право же, я не враг. Надеюсь, вы это запомните.

Он повернулся и ушел. Глядя ему вслед, я убрал карточку в кошелек.

Утром я выехал из дома рано. В морг я мог не спешить, хотя кости, которые оставил кипятиться накануне, должны были уже очиститься от остатков мягких тканей. Впрочем, лишний час-другой им не повредил бы. Прежде я хотел заехать еще в одно место.

Я проснулся в хорошем настроении. Накануне вечером позвонила Рэйчел. Я не надеялся говорить с ней еще как минимум пару дней, но их судно неожиданно зашло в гавань на острове со стабильным мобильным покрытием. Голос у нее звучал приподнято, возбужденно, когда она рассказывала о том, как они следят за стаей дельфинов — даже освободили одного, запутавшегося в старой рыболовной сети. Описанные Рэйчел синее море и голубое небо сильно отличались от по-осеннему серого Лондона, не говоря уже о мрачной больнице Сент-Джуд. В общем, звонок стал желанным утешением за все тяготы следственной работы.

Однако хорошего настроения хватило лишь до того момента, как я включил радио.

Хотя я не заметил на вечернем собрании ни одного журналиста, те или получили в свое распоряжение записи выступлений, или Одуйя сам связался с ними позднее. Так или иначе, зря он времени не терял.

— Полиция отказалась комментировать ваше заявление о том, что одна из жертв была беременна, — говорил репортер. — Как вы об этом узнали? Это результат утечки от кого-то занятого в данном деле?

— Разумеется, я не намерен раскрывать свои источники. Скажем так, я не единственный, кого не устраивает то, как ведется следствие, — ответил Одуйя. — Однако я получил эту информацию от вполне надежного источника. И вчера вечером она была подтверждена человеком, которому я верю и чье положение позволяет ему владеть информацией.