Что? Я обжег рот горячим кофе и, отставив чашку, прислушался внимательнее.

— Тогда почему вы считаете, что полиция скрывает эти подробности?

— Хороший вопрос. У меня нет на него ответа, поэтому я через вас обращусь к полиции. Молю вас, ради родных и близких этой неизвестной женщины и ее ребенка скажите людям правду. Мы имеем право знать это, так что к чему все эти ваши завесы секретности? Чего вы боитесь?

Ох, черт! Я с отвращением выплеснул кофе в раковину. Завтракать расхотелось. Разглашение чувствительных подробностей в то время, пока мы даже не знаем, кто эта молодая мать, было уже само по себе плохо. Это могло бы перегрузить полицейских операторов запросами от отчаявшихся родственников и просто любителей ложных тревог. Но даже так я начинал верить в то, что Одуйя делает все, чтобы расследование стало максимально открытым.

Однако «Чего вы боитесь?» было слишком уж циничной попыткой подогреть общественный интерес. Публика вообще любит тайны и заговоры там, где их нет и в помине. Уэлан говорил, что Одуйя мастерски умеет использовать прессу.

И я хорошо понимал, кого Одуйя имел в виду под «человеком, которому он верит». Анонимно или нет, несмотря на заверения в обратном, Одуйя использовал меня для подтверждения своих слов. Хотя я старался уклониться от ответа на его вопрос о беременной женщине, я и не опровергал этого. Ну не мог же я говорить, что это не так, если это правда.

Ничего другого ему и не требовалось.

Я попытался дозвониться до Уорд, но телефон переключился на автоответчик. Что ж, неудивительно. Она находилась в затруднительной ситуации и наверняка разрабатывала сейчас меры по сведению ущерба к минимуму. Информация о беременности молодой женщины уже выплыла наружу. Отреагируй Уорд на требования Одуйи прямо сейчас, и все выглядело бы так, словно тот вынудил ее сделать это. А в случае, если бы она этого не сделала, это укрепило бы его обвинения в том, что полиция сознательно скрывает информацию от общества.

Спускаясь в гараж, я попытался забыть об интервью. Утреннее движение по обыкновению состояло из пробок и натянутых нервов, а день уже начался не самым лучшим образом. Вряд ли царапина на крыле моего внедорожника улучшила бы его.

Длинная цепочка домов имела совершенно нежилой вид, когда я остановил машину. С подоконника заколоченного дома на меня равнодушно взирал кот, чуть дальше по улице усталая женщина толкала перед собой широкую коляску с близнецами.

Рядом с новенькой дверью была кнопка звонка. Нажав ее, я не услышал ничего, кроме хруста сломанного пластика. Тогда я постучал по полированной двери. Темное пятно на крыльце у моих ног обозначало место, куда накануне упали яйца и молоко, однако никаких других следов не осталось.

Я не знал, какой прием меня ожидает. Лола недвусмысленно дала понять, что не желает, чтобы ее беспокоили, и я сомневался, что она обрадуется мне. В нормальной ситуации я бы принял это как данность, но беспокоился теперь не только и не столько за нее. В доме, когда Лола в него заходила, кто-то стонал, а еще в число иных ее покупок входили памперсы… Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что это означало. Одно дело — пожилая женщина, живущая в одиночестве, и совсем другое — когда ей приходится заботиться о больном муже или каком-то родственнике. В начале этого года, во время расследования в Эссексе, я уже встречал человека, нуждавшегося в помощи. Тогда я так ничего и не сделал и теперь жалел об этом.

Повторять эту ошибку я не хотел.

Я выждал несколько секунд и снова постучал. Мне начало уже казаться, что я приехал зря, но когда я отступил на шаг от двери, то заметил, как в окне шевельнулось штора.

— Эй! — окликнул я.

Ответа не последовало. Однако теперь я, по крайней мере, знал, что в доме кто-то есть. Я поднял пакет, который взял с собой, так, чтобы его было видно из окна.

— Я принес вам продукты.

Ничего не происходило, но когда я опять усомнился в целесообразности своего визита, в двери щелкнул замок. Дверь приоткрылась на цепочке, и в щели появилось одутловатое лицо Лолы.

— Что вам надо?

— Я подвозил вас вчера и…

— Я не спрашиваю, кто вы такой, я спрашиваю, что вам нужно?

Я снова поднял пакет:

— Я привез вам кое-какие продукты. Вместо тех, которые вчера упали.

Лола посмотрела на пакет: соблазн явно боролся в ней с подозрительностью.

— Я не плачу́ за то, о чем не просила.

— Деньги мне не нужны.

— А мне не нужно благотворительности!

Я попробовал зайти с другой стороны:

— Это меньшее, что я могу сделать. Мне очень неловко, что я не помог вам вчера с покупками. Вы окажете мне честь.

Она нахмурилась, потом дверь закрылась. Что ж, я старался… Вскоре звякнула цепочка, и дверь снова отворилась. Лола смерила меня подозрительным взглядом, после чего неохотно отступила в сторону, пропуская в дом.

Прихожей в доме не было. Входная дверь открывалась прямо в маленькую гостиную. В комнате царил полумрак: плотные шторы почти полностью скрывали ее от солнечного света. В ноздри сразу шибанул запах нечистот и несвежего белья, напомнивший мне о давней врачебной практике. Громко тикали часы. Когда мои глаза немного свыклись с темнотой, я разглядел, что часть гостиной занимала кухонная зона, а остальное пространство превратили в больничную палату. В центре ее лежал на кровати мужчина, укрытый грязными простынями и одеялами. Определить его возраст не представлялось возможным; в любом случае он был значительно моложе женщины. Немытые темные волосы, впалые щеки поросли клочковатой бородой. Он лежал с открытым ртом, и на мгновение мне показалось, будто он мертв. Потом я увидел его глаза: живые, настороженные.

— Ладно, давайте сюда! — Лола выхватила пакет у меня из рук. — Это мой сын, — пояснила она.

Я так и предполагал. Сервант за кроватью был сплошь уставлен фотографиями в рамочках, снятыми, когда больной был значительно моложе — от пухлого, круглолицего мальчишки до неуклюжего подростка. На всех фото он отличался избыточным весом и застенчивой улыбкой. Впрочем, сейчас он не улыбался. Болезнь обглодала с него всю избыточную плоть. Только темные волосы и остались у него от того подростка на фото. Я улыбнулся изможденному лицу.

— Привет, меня зовут Дэвид.

— Зря время тратите, он все равно не может вам ответить, — буркнула Лола, бесцеремонно плюхнув пакет на кухонный стол. Рядом громоздилась в раковине груда немытой посуды. — У него был удар.

— Ничего страшного, должен же я представиться. — Я не думал, чтобы ее сын не осознавал происходящего только потому, что был лишен подвижности. Нет, взгляд следивших за мной глаз казался осмысленным. Он не отпускал меня с того мгновения, как я ступил в дом.

В общем-то, за этим я сюда и пришел. Ну конечно, мне хотелось возместить продукты, но еще больше — узнать, чей стон я слышал вчера утром. Пока Лола распаковывала содержимое пакета, я осматривался. В углу, прижатая к стене складным инвалидным креслом, громоздилась куча упаковок памперсов. Другие предметы ухода за больными и медикаменты валялись по всей комнате. Столик у входной двери был захламлен рекламными буклетами и нераспечатанными конвертами. Я прочитал имя адресата на верхнем конверте: «Миссис Л. Леннокс».

— Вероятно, это нелегко, — произнес я, стараясь вовлечь в разговор и неподвижного мужчину. — Вам кто-нибудь помогает или сами справляетесь?

— А кому это еще нужно? — Лола достала из пакета вакуумную упаковку. — Мне не нужны сосиски — я вчерашние сполоснула.

— А социальные службы?

Она все еще копалась в пакете и не стала оборачиваться.

— А что с ними?

— Разве они не могут организовать вам доставку продуктов на дом?

— Говорю же вам, я не нуждаюсь в помощи. Тем более от таких, как они. — Лола с отвращением посмотрела на очередную упаковку. — Зачем это вы пирожки с яблоками принесли? Я их не люблю.

— Извините. Как вы в одиночку меняете белье и моете его?

— Я знаю, что делаю. Работала медсестрой.