Лео Уиллерс был привлекательным мужчиной, а Лена Мерчант стала потрясающей женщиной — элегантная, со вкусом одетая, с изысканной стрижкой темных средней длины волос. Я не был знаком с Лео и теперь со странным чувством смотрел на человека, о котором столько слышал и читал. Лену мгновенно окружили микрофоны и камеры. Я думал, она поспешит скрыться от внимания журналистов, но она шла сквозь толкающуюся толпу, высоко подняв голову и не обращая внимания на выстреливаемые в нее вопросы. В ней не чувствовалось ни стыда, ни смущения.

Только молчаливое достоинство, когда она уходила из старой жизни в новую.

Я положил череп обратно в ящик и растер себе шею. Позвонки щелкнули, пока онемевшие мускулы привыкали к необходимости снова прийти в движение. Уже не в первый раз я напомнил себе, что, когда работаю, надо заводить будильник, чтобы не забывать о перерывах.

И не в первый раз признавался, что все равно делать этого не буду.

Я поставил ящик в расположенный под рабочим столом шкаф. Череп был исторической находкой, обнаруженной в долине Солсбери. Ему было больше семисот лет, и на нем, как считали археологи, остался след от топора. Что ж, возможно. В четырнадцатом веке люди были склонны убивать друг друга ничуть не меньше, чем в наши дни. Но все же я не был убежден в оружии. Рана была нанесена чем-то острым, но не лезвием, да и изгиб, по-моему, не походил на топор. Хотя я не мог решительно исключить какой-либо другой вид оружия, мне случалось видеть подобные ранения и раньше. Скользящий удар лошадиного копыта, возможно, не столь эффектен с точки зрения исторической перспективы, но не менее губителен для человека, который его получает.

Мне придется изрядно повозиться с черепом, чтобы окончательно в этом убедиться. Но спешки никакой не было: череп хранил свой секрет несколько веков, так что еще день-два значения не имеют. Было субботнее утро и никакой причины торчать в университете. Я забрел сюда, чтобы не сидеть дома, а череп был лишь удобным предлогом.

Но мысли, от которых я сюда сбежал, были начеку. И как только работа перестала помогать держать их в узде, сразу снова полезли в голову. Я опять взглянул на часы, запоздало вспомнив, что не должен ежеминутно сверяться со временем.

Оставалось еще два часа.

В выходные кафетерий бывал закрыт, но я сварил себе кофе в крошечной кухоньке факультета. Сегодня здесь никого не было.

В пустынных коридорах стояла тишина. Обычно меня это не беспокоило. Однако сегодня пустота тяготила больше обычного.

Пусть мое возвращение в университет не приветствовалось трубами и фанфарами, определенно чувствовалось, что положение изменилось. Мне удалось избежать какого-либо упоминания в новостях о том, что со мной случилось в заводи, что вряд ли удивительно. Когда столько сенсационных тем для репортажей, мало кого заинтересует не стоящий внимания судебный антрополог. Мне это подходило: прошлогоднее внимание, когда после дартмутского дела мое имя и фотографии появились в печати, удовольствия не доставило. Моя работа на публичность не рассчитана, и я предпочитаю, чтобы это оставалось именно так.

Однако профессиональный аспект — совершенно иное дело. Мое участие в нашумевшем полицейском расследовании ни в коей мере не ставило под удар репутацию факультета, и новый его глава значительно смягчился ко мне.

— Рад, что вы снова в игре. — В день моего возвращения Харрис расплылся в улыбке. То, что случилось в устье, никак нельзя было назвать «игрой», но я его понял.

Надо было радоваться, что я не оказался на «рынке труда», но сейчас это мне казалось неважным. Я сделал глоток кофе и снова посмотрел на часы. Половина первого.

Через час самолет Рэйчел поднимется в воздух и возьмет курс на Австралию.

С тех пор, как она появилась в Ковент-Гардене сказать, что уезжает, мы виделись всего раз — на похоронах Ланди, официальном мероприятии с полицейскими начальниками и пришедшими отдать должное погибшему на посту товарищу коллегами. Мрачное настроение не вязалось с памятью о жизнелюбивом инспекторе, которого я знал, и я обрадовался, когда его развеяло неожиданное происшествие. Священник читал из Экклезиаста: «…время насаждать и время вырывать…», когда неожиданно раздался девчоночий голос:

— Дедушка терпеть не мог копаться в саду.

По церкви пробежал смешок, и торжественность была нарушена. Я подумал, что Ланди бы это понравилось.

Там у нас не было времени толком поговорить с Рэйчел. А если бы даже было — не то место и не то настроение. Мы несколько раз говорили по телефону, и у меня появилось ощущение, что Рэйчел продолжает раздумывать, ехать ей или нет. Я бы ей сказал свое мнение, но не хотел на нее давить — окончательное решение все равно за ней.

И Рэйчел его приняла.

Она не захотела, чтобы я ехал проводить ее в аэропорт. Я не понимал, почему, но горько разочаровался, что не удастся еще раз повидаться. Последний разговор был мукой для нас обоих. Рэйчел обещала, что прилетит в Англию — скажем, на суд Джемми или даже раньше. Его обвинили в убийстве Энтони Рассела, но оставался хороший шанс, что до суда обвинение заменят на более мягкое — непредумышленное убийство.

Но мы знали, что его дело будет слушаться только через несколько месяцев, к тому времени многое может измениться. У Рэйчел своя жизнь и карьера в Австралии, которая предполагает экспедиции на Барьерный риф, а не копошение в эссекской грязи в поисках угрей. А еще она возвращается восстановить расстроенные отношения с мужчиной, с которым семь лет жила и работала. Он кроме всего прочего даже занимался серфингом.

Ничего этого я не сказал. Рэйчел права — и без того тяжело. Поэтому продолжал воображать, что мы еще увидимся, просил себя беречь и поцеловал. А затем она ушла.

Мой кофе остыл. Я вылил его в раковину и вымыл чашку. И тут зазвонил телефон. Я брал трубку с легкой надеждой — может, Рэйчел. Но номер не отразился на экране, значит, с работы. Пытаясь скрыть разочарование, я ответил.

— Доктор Хантер? Говорит Шарон Уорд. — Голос был знакомый, как и фамилия, но я не мог вспомнить, кто она такая. — Инспектор Уорд, — неуверенно уточнила она.

— Да, конечно. — Ее имя всплыло то ли из годичной, то ли двухгодичной давности. Мы познакомились, когда на моем пороге в буквальном смысле слова объявилась часть расчлененного тела.

— Застала вас в неподходящее время? — спросила она.

Я попытался собраться.

— Нет… что вы… Чем могу помочь?

— Я хотела бы перекинуться несколькими словами по поводу незаконного проникновения.

— Незаконного проникновения?

— В вашу квартиру.

Вот в чем дело. Казалось, это случилось давным-давно. Я успел почти позабыть и сделал усилие сосредоточиться.

— Конечно. Извините.

— Мы могли бы встретиться?

— Разумеется. Всю следующую неделю я почти не занят. Выбирайте любой день.

— А нельзя пораньше? Вы сейчас где?

— На работе. В университете. — Я заинтересовался. Инспектор полиции не стал бы просить о встрече и вести беседы по поводу несостоявшейся кражи. Если за ее просьбой не стоит что-то другое. — А в чем дело?

— Предпочитала бы сказать вам лично. Сколько времени вам потребуется доехать до дома?

— Могу быть дома через час. — Взятую напрокат машину я оставил у подъезда, но лондонское метро по субботам свободно. — Так не откроете, что случилось?

Уорд помолчала, и у меня возникло ощущение, даже убеждение, что незадавшийся с утра день сползает на совершенно неизведанную территорию.

— У нас есть сведения, что один из найденных на вашей входной двери отпечатков пальцев принадлежит Грейс Страчан.

Имя отразилось на линии глухим резонансом, возникло ощущение нереальности. Голос инспектора доносился, словно издалека.

— Извините, что не связались с вами раньше. Но в связи с сокращением финансирования квартирные кражи отодвинули в самый конец очереди. Никто ничего подобного не подозревал. Я позвонила вам, как только вскрылись обстоятельства. Вы меня слышите, доктор Хантер?