Разделавшись с почтой, я открыл фотографии с чердака.

Как правило, я предпочитаю снимать сам, но, поскольку в больнице у меня такой возможности не было, Уорд открыла мне доступ к полицейским снимкам. Очень профессиональным, с высоким разрешением; правда, атмосферы старой больницы они не передавали совсем. Наверное, и к лучшему: одни виды жертв уже действовали на нервы. Выхваченные из темноты вспышкой, останки смотрелись совершенно неестественно. Беременная женщина и ее нерожденный ребенок лежали на грязном утеплителе этакими скелетами. Глядя на фотографии, я, к своему огорчению, осознал, как нелегко будет определить точное время смерти.

Я изучал зияющую брюшную полость с россыпью крошечных косточек внутри, затем тщательно просмотрел снимки остальных частей тела. Притом что утром мне предстояло лично осмотреть останки в морге, я знал, что никогда не помешает помнить, как все это выглядело при обнаружении, на чердаке.

На изображении правого плеча я задержался. Что-то с ним не так, решил я. Какой-то неправильный угол… Хотя причиной этому могло быть просто положение, в котором лежало тело, это могло означать что-то еще.

Я потратил время на изучение запястий и лодыжек — ну, по крайней мере, того, что сумел разглядеть на фотографиях. Подобно Парек, обратил внимание на то, что из трех коек в замурованной камере заняты были только две. Поэтому я не мог исключить того, что третья предназначалась беременной.

Но если она и бежала оттуда, то ей удалось сделать это без травм от повязок. В отличие от двух других жертв, ни на ее запястьях, ни на лодыжках не имелось ни намека на повреждения кожи. Конечно, кожа мумифицировалась и усохла, однако осталась целой. Я пожалел о том, что не сфотографировал тела в замурованной камере, но вспомнил, что это теперь вообще не мое дело. Поэтому я сосредоточился на женщине и ребенке, а остальное выкинул из головы.

Когда я наконец выключил компьютер, было уже довольно поздно. Я откинулся на спинку стула и только теперь почувствовал, как болит спина от долгого сидения. Вообще-то, никто не заставлял меня задерживаться на работе так поздно, просто я не спешил возвращаться в пустую квартиру. Все мои коллеги разошлись по домам. Брэнда намекнула мне, что в семь часов утра на кафедру явятся уборщики; я улыбнулся и заверил ее, что скоро тоже пойду.

Впрочем, с этого момента тоже миновало сколько-то времени, и теперь я оставался на кафедре один. За окном стемнело — я заметил это, увидев свое отражение в стекле. Выключив свет, я запер кабинет и спустился на лифте в вестибюль.

Мне и в голову не приходило выйти через другую дверь — до тех пор, пока я не сообразил, что стою у парадной двери. Рэйчел и Уорд не одобрили бы этого, но я слишком устал. Если Грэйс Стрейчан и ждет меня на улице — что ж, не повезло, думал я, толкая дверь.

Вечер выдался прохладный. Бабье лето закончилось, и в воздухе ощущалась осенняя промозглость. Машину я оставил в нескольких сотнях ярдов от входа, и уличные фонари множили мою тень, пока я шагал по тротуару. Днем тротуар казался тесным от обилия студентов и преподавателей, теперь я шел в одиночестве.

Гулко топая по бетону, я думал о Рэйчел — где она сейчас и как. Я одолел половину расстояния и вдруг почувствовал себя неуютно. Остановился и покрутил головой. Никого.

По спине у меня пробежал неприятный холодок.

Все-таки в нас осталось очень много от диких зверей. Те механизмы выживания, которые защищали наших предков, никуда не делись. Конечно, они частично атрофировались и действуют больше на подсознательном уровне, и все же они присутствуют. Я ощутил, как участился мой пульс, напряглись мышцы с выбросом в кровь адреналина.

Какого черта?

И тут до меня донесся запах. Совсем слабый, едва ощутимый пряный аромат духов, но он пронзил меня не хуже электрического разряда. Я услышал за спиной шорох шагов и резко обернулся.

— Добрый вечер, доктор Хантер!

Двое аспиранток с кафедры улыбнулись, обгоняя меня. Взгляды их при этом были удивленными. Значит, я уходил не последним, сообразил я, вяло помахав им рукой.

Сердце мое продолжало колотиться, хотя и не так сильно. Я снова осмотрелся, но не увидел больше никого. В воздухе пахло выхлопными газами и осенним запахом сжигаемой листвы. Ни намека на духи.

Если ими и пахло вообще.

Вот она, сила самовнушения, усмехнулся я, продолжая свой путь к машине. Выходя из здания, я думал о Грэйс Стрейчан, а мое воображение дорисовало остальное. Из всех женщин, каких я встречал за свою жизнь, мало кто мог сравниться красотой с Грэйс. Жгучая брюнетка с ослепительной улыбкой, за которой почти не разглядеть было ее исковерканное, больное сознание, она была незабываема. Запах ее духов — последнее, что мне запомнилось, когда она оставила меня истекать кровью. Это врезалось в память, и еще долго меня охватывали приступы паники, когда мерещился этот запах. В медицине это называется «фантосмия», или «обонятельная галлюцинация», но я надеялся, что это у меня прошло.

Значит, не совсем.

Злясь на себя, я добрался-таки до автомобиля и кинул сумку в багажник с силой, совершенно для этого ненужной. Отъехав от тротуара, включил радио и поймал самое окончание репортажа о происходящем в Сент-Джуд. Демонстранты подлили масла в историю, дав комментатору повод припомнить старые претензии к состоянию нашей системы здравоохранения. Однако, когда репортаж закончился, остальные новости проскользнули мимо моего сознания.

Как я ни пытался забыть инцидент около университета, он продолжал действовать мне на нервы. Я вел автомобиль машинально, не отдавая себе отчета в том, куда еду, и только очередной дорожный указатель заставил меня осознать, что я направляюсь к своей старой квартире.

Я проехал уже больше половины расстояния и вел теперь автомобиль по кольцевой без всякой возможности развернуться. Следующий съезд находился совсем недалеко от места, где я жил прежде, и я решил двигаться прямо. Все равно я не слишком спешил в Бэллэрд-Корт.

Словно нарочно, единственное свободное место у тротуара было прямо перед викторианским особняком. Я зарулил на него и выключил мотор. Несмотря на предостережения Уорд, я уже бывал здесь. Два или три раза проезжал мимо, но остановился впервые. Умом я понимал, что Уорд и Рэйчел правы. Если Грэйс Стрейчан жива и намерена убить меня, она придет именно сюда. Так что оставаться здесь было опасно.

Но и уехать отсюда для меня до сих пор казалось равносильно бегству.

Свежеокрашенная дверь — та самая, на которой после попытки взлома обнаружили отпечаток пальца Грэйс, — блестела не так сильно, как в прошлый мой приезд, но во всех остальных отношениях дом был таким, как всегда. Первый этаж остался пустым, и у дорожки висело объявление: «Сдается». Рэйчел предлагала вообще продать квартиру, но я с этим медлил. Во-первых, не готов был от нее отказаться. Пока не готов.

А во-вторых, если оставался хоть малейший шанс, что Грэйс Стрейчан вернулась, я просто не мог позволить кому-либо жить здесь.

Но сам я в это уже не верил. Приступ паники около университета представлялся теперь досадной глупостью, мгновенным помрачением. Я приписывал его недосыпу и чрезмерно развитому воображению. Вероятно, угнетающая атмосфера Сент-Джуд сильно на меня подействовала.

И все же приезд сюда помог мне принять решение: пока Рэйчел в Греции, мне нет смысла оставаться в Бэллэрд-Корт. Вот закончу расследование и перетащу шмотки в старую квартиру.

Хватит с меня пряток.

Погода за ночь испортилась. Всю дорогу до морга с неба свинцового цвета не переставая лил дождь. Потоки воды струились по мостовой, листвы на деревьях поубавилось. Я нашел свободное место около тротуара совсем недалеко от входа и бегом одолел расстояние до дверей. Пришлось, правда, задержаться под козырьком, чтобы стряхнуть воду с плаща.

Морг построили сравнительно недавно, и обслуживал он значительную часть Северного Лондона. Мне уже приходилось здесь работать. Рия Парек, приехавшая раньше меня, поздоровалась со мной по обыкновению ехидно.