И он продолжает:

— Мне тогда повезло, что один из людей отца вмешался и застрелил остальных. Когда я пришел в себя после операции, отец уже разнес их клуб и стер всю семью. До сих пор жалею, что не принимал в этом участия. Тогда я пообещал себе, что больше не окажусь в такой ситуации. И именно тогда отец решил, что нам пора окончательно перебраться сюда, вместо того чтобы постоянно мотаться туда-сюда по его делам.

Интересно, как произошедшее отразилось на нем и его брате, оставшихся без матери. У них никогда не было места, которое можно было бы назвать домом, пока они не оказались здесь. Возможно, отец перевез их сюда, потому что так ближе. Возможно, даже в таком мире, как этот, их семья в какой-то степени заботилась друг о друге, несмотря на их жестокий характер.

Подобные мысли делают меня негодяйкой еще больше, ведь я собираюсь вбить клин между братьями.

Я все больше привязываюсь к Луке, и, хотя он навязывается в мою жизнь, мне все труднее отталкивать его, и он отвлекает меня от мести. Ему нужно уехать, единственный выход, который я могу придумать.

Я не могу покинуть страну и сбежать, даже если бы захотела, скованная запретами собственного отца, не имеющего возможности получить паспорт. Значит, мне нужно разбередить старые раны. Лука должен уехать, а его второй помощник, Иван, вернуться.

Лука выжидающе смотрит на меня. Как он часто делает, когда я долго думаю.

— Каково это? — Спрашиваю я с любопытством, когда он поворачивает меня спиной и начинает намыливать мою спину, разминая напряженные мышцы. — Убить кого-то?

— Осторожнее, милая. Любопытство — опасная штука. Ты планируешь убить меня?

— Думаешь, если бы я собиралась, я бы уже не попробовала?

В его тоне слышно безразличие, но есть и легкий укол — напоминание о разнице между нами.

— Не обязательно. В зависимости от причины или мести некоторые предпочитают сначала поиграть с добычей.

Эти слова ложатся тяжестью на мое сердце. Лука во многом — гениальный человек. Страшный тайфун. Но и та нежность, которую он проявляет ко мне сейчас, не соответствует ни одному из этих качеств. Интересно, не играет ли он со своей добычей прямо сейчас.

Лука продолжает:

— В первый раз, когда я убил, то ничего особенного не почувствовал. Скорее, пустоту. Потом пришло чувство вины, потому что мне казалось, что нужно испытывать хоть какое-то сильное чувство после содеянного. Но потом, после первого шока, я понял, что чувствую себя сильным. Уверен, у всех по-разному, но некоторые начинают получать от этого удовольствие. Высшая степень доминирования и власти. Словно играешь в бога.

По спине пробегает холодная дрожь. Его признание и грех — без тени вины. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него.

— Тебе… это нравится, Лука?

— Да. — Никаких колебаний. Никакой лжи. — Если человек заслуживает смерть и покушался на меня или мою империю, то да. Но я не убиваю без причины. В каждом действии есть послание.

Я нервничаю, но следующий вопрос срывается с моих губ:

— Ты когда-нибудь отпускал кого-нибудь?

Его взгляд темнеет, и мы оба чувствуем скрытый подтекст. Ведь реальность такова: тот самый человек, который сейчас массирует мне плечи, скорее всего станет моим мрачным жнецом.

— Нет, — отвечает он с ледяной ноткой в голосе.

Как и ожидалось. Я стараюсь не показывать никаких признаков слабости или беспокойства. Скоро я освобожусь от этого человека. Но для этого мне нужно использовать нашу близость себе на пользу. Нужно немного больше завоевать его доверие.

— Я хочу, чтобы ты отозвал человека, который следит за мной каждый день. Я задыхаюсь.

Кажется, он озадачен сменой темы и моей просьбой.

— Нет. Кто знает, в какие неприятности ты ввяжешься без него.

— Лука, у меня тоже есть своя жизнь.

— Та, что ты придумала, чтобы подобраться ко мне, — возражает он. И, надо признать, он не совсем неправ. — Ты понимаешь, что это и ради твоей безопасности тоже?

— Моей безопасности? — Спрашиваю с подозрением.

— Здесь, в Нью-Йорке, не все являются моими друзьями. Наша публичная связь делает тебя потенциальной мишенью.

Холодный озноб пробегает по коже. Даже страшно представить, какие люди могут искать слабые места в его защите. Слабость. Я чуть не даю себе пощечину. Как будто я настолько ценна для него.

— Я хочу, чтобы ты отозвал их, Лука, — настаиваю я.

Он изучает меня.

— А что я получу взамен?

Я удивлена, что он вообще об этом задумался. Мне просто нужно надавить чуть сильнее.

— Не думаю, что за свое право на свободу я должна что-то предлагать взамен.

— Мир жесток, дорогая. Все можно купить или забрать.

Я раздраженно выдыхаю и скрещиваю руки.

— Так чего же ты хочешь?

Высокомерная улыбка возвращается, и он задумчиво смотрит на меня.

— Ты будешь отвечать на каждое мое сообщение с этого момента. Если не ответишь, я найду тебя сам, и за этим последует наказание. И еще, я хочу ключ от твоей квартиры.

Я смотрю на него в недоумении.

— Зачем? Ты и так врываешься в мою квартиру, когда тебе вздумается.

— Это мои условия, дорогая.

Я тяжело вздыхаю, смываю пену водой, затем встаю на цыпочки и нежно целую его.

— Ладно. А теперь мне нужно собираться на работу, — говорю я, выходя из душа. Если это стоит мне еще одного кусочка свободы, считайте меня полной дурой, раз я пытаюсь договориться с самим дьяволом.

Наматываю на себя полотенце, в голове каша из мыслей о том, что между нами происходит, и я пытаюсь снова укрепить свою решимость. Раньше я легко могла просто «выключить эмоции». Но теперь с этим возникают проблемы. Я слишком смирилась с его навязчивостью и, по правде говоря, в какой-то мере ожидаю этого.

Собираю нашу одежду с пола, и что-то блестящее выпадает из кармана брюк Луки. С нахмуренными бровями поднимаю вещь с пола, и кровь стынет в жилах. То же самое ожерелье, как у моей матери. Этого не может быть, верно?

Я кручу его в руках, и сердце замирает, когда мои глаза натыкаются на маленькую гравировку с моими инициалами. Это точно ее. Мамино ожерелье. Почему оно в кармане Луки?

Меня осеняет осознание.

— Ты что, украл ожерелье моей матери?

— Я украл ожерелье, да, — отвечает он так спокойно, будто речь идет о погоде.

Внутри меня бушует дикая буря, паника поднимается из самой глубины. Пальцы сжимаются вокруг ожерелья, и крестик впивается в ладонь, обжигая кожу. Это все, что у меня осталось от мамы. Единственное, что она оставила мне, и что отец не успел уничтожить. Потому что я успела украсть его раньше, чем он стер память о ней из нашей жизни, будто ее и не было. Прежде чем он наказал меня в детстве за то, что я каждую ночь звала ее в безутешной тоске, которую время так и не залечило. Теперь этот пластырь сдернули, и рана снова кровоточит.

Я пытаюсь всеми силами заглушить вспыхнувшие эмоции, засунуть чувства обратно в ящик Пандоры, потому что не знаю, на что способна в таком состоянии. Я даже не заметила, что ожерелье пропало. Я была настолько поглощена своим новым миром, который всецело принадлежит Луке Армани, что даже не заметила, как он забрал у меня самое важное.

Он не может забрать и его.

Я прижимаю ожерелье к груди.

Он никогда не сможет заполучить эту часть меня.

Я слишком привязалась. Позволила себе расслабиться. А Лука заметил и воспользовался этим. Так сколько еще он готов отобрать у меня?

Глупая. Я влюбилась. Но это ожерелье — жесткая пощечина реальности. Он не может отнять у меня и эту часть, ту, что кричит о мести. Я не смогла ничего сделать для мамы тогда, но я сделаю все возможное сейчас.

Он смотрит на меня с усмешкой:

— Не могу припомнить, в какой из визитов в твою квартиру я его украл. Просто захотел что-то твое — и взял.

Он делает шаг ко мне, будто собирается заправить прядь волос у меня за ухом. Я отшатываюсь, прижимая ожерелье ближе к сердцу.

— Ты не можешь забрать все мои вещи, Лука!