36

Странно лежать на груди Луки, прислушиваясь к ровному биению его сердца. Напоминание, что он, в конце концов, всего лишь человек. Я не должна чувствовать себя комфортно рядом с монстром, с которым уж точно не стоило бы спать. Но… все же я здесь.

— Объясни мне одну вещь во всей этой мафиозной истории. Зачем вообще притворяться, что у тебя есть «дневная» работа? — Спрашиваю, рисуя ленивые узоры на его груди. Хотя я изучала действия братьев Армани уже несколько месяцев, я не совсем понимала их. Читала об этом в новостях, смотрела в фильмах, но я-то росла совсем в других реалиях.

Лука усмехается, откидывая волосы с моего лица. Рыжий парик, который я сняла несколько часов назад, валяется где-то на полу.

— Я люблю деньги, Арабелла. Мне нравится, что люди боятся и знают, что со мной лучше не связываться. А если все же связываются, я сам их ставлю на место, а не поручаю кому-то другому.

— Иными словами, насилие. — Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него сверху вниз. — Ты бы смог причинить боль своей семье?

Темное выражение проносится по его лицу.

— Осторожнее с такими вопросами, Ара.

Похоже, несмотря на какое-то полутайное перемирие между нами, открываться по-настоящему Лука не собирался. Хотя прошлой ночью я, кажется, мельком увидела того мальчишку, каким он когда-то был. Это странно успокаивало: моя уязвимость в какой-то степени совпадала с его уязвимостью. Но теперь его сердце снова за стальными дверями.

Я вспоминаю, как он обращается с братом. Как будто Дарио — язва на теле семьи, и все же в юности он готов был защищать его из-за какого-то дурацкого прозвища. Судя по моим данным, Дарио был единственным, кто у него остался. Отец умер от сердечного приступа, когда Луке было двадцать два, а мать — от рака, когда ему было всего восемь, через три года после рождения Дарио. Отец так и не женился снова.

Знать об этом и заставить Луку рассказать — две большие разницы. Вряд ли Лука когда-то об этом кому-то говорил. Странно осознавать, что даже тем, у кого куча денег, не избежать болезней и утрат. В конце концов, все мы всего лишь люди.

Интересно, оплакивал ли его отец их мать, в отличие от моего? И какой она была? Неприятное чувство тяжести возникает в животе. Судьба наших семей, переплетенная так токсично, привела к смерти моей матери. Ненавидела бы она меня за то, что я здесь, с Лукой? Поняла бы мои мотивы?

Даже я уже не уверена, что мои действия оправданы.

Живот предательски урчит, и я чувствую, как щеки начинают пылать.

— Когда ты в последний раз ела? Если не считать мусорные «Твинки», которыми ты питаешься, — Лука тоже приподнимается на локте, всматриваясь в меня.

— Эй! Вообще-то они питательные. Но я, так и быть, великодушно пойду навстречу. Я откажусь от них, когда ты снова начнешь есть морепродукты.

Он скривился, и я, запрокинув голову, смеюсь, пока не замечаю, как Лука наблюдает за мной со всей серьезностью, как будто ему предстоит сразиться с целой армией.

— В чем дело? — Спрашиваю я.

Он выглядит неуверенно. Впервые вижу такое выражение на его лице.

— Я только что понял, что никогда не слышал, как ты смеешься по-настоящему. Тебе стоит делать это почаще.

Между нами повисает странное напряжение. Слишком близко, слишком интимно. Как будто я открываю что-то в себе, хотя все, что Лука должен был увидеть, — это маска, которую я так тщательно выстраивала годами.

— Тебе бы тоже не помешало, — парирую я.

Он улыбается медленной высокомерной улыбкой, и я благодарна ему за то, что она разгоняет беспокойство в моей груди.

— Может, мы просто созданы для того, чтобы вместе быть двумя несчастными ублюдками. А теперь пойдем.

Он подхватывает меня на руки, прижимая к своей груди. На мне нет ничего, кроме его рубашки.

— Куда это мы?

— Кормить тебя, конечно, — отвечает он невозмутимо, уверенно шагая в сторону кухни и усаживая меня на высокий стул у барной стойки.

Я мельком смотрю на часы — три утра.

— В такое-то время?

Лука рыщет по кухне, будто впервые открывает для себя собственную кладовую.

— Ты вообще хоть раз готовил или тебя всегда кормят?

Он невозмутимо пожимает плечами, находя пакет муки.

— Готовил пару раз. Пойдем на компромисс и приготовим что-нибудь сладенькое.

Я смотрю на него в полном недоумении, пока он вытаскивает ингредиенты. Что-то завораживающее есть в том, как мужчина его роста и силы орудует на кухне. Мой взгляд скользит вниз по его широким плечам и задерживается на заднице. Этот мужчина…

— Прекрати пялиться на мою задницу, Ара, или мы никогда не поедим.

Прикусив нижнюю губу, я только и могу, что сдержать улыбку. Когда Лука раскладывает ингредиенты и начинает их смешивать, я делаю предположение.

— Блины?

— Верно, — подтверждает он, размешивая тесто.

Я щурюсь на него, как будто сейчас он признается в розыгрыше или появится фокусник. Однако он абсолютно серьезен.

— Как ты научился печь блины? — Спрашиваю, не веря своим глазам.

Он пожимает плечами, как будто это мелочь:

— Помню, как впервые приготовил их с мамой, когда мне было шесть. Она сказала, что это рецепт ее матери и я его никогда не забывал.

У меня сердце замирает. Хочется задать ему кучу вопросов, но я знаю, что, если начну, он тут же закроется. Мы все еще те же люди, которые могут разрушить друг друга. Единственное, за что я не могу ненавидеть Луку, за то, что мы оба скорбим по матерям.

Мне вдруг интересно: был бы Лука другим, если бы его мать не умерла? Если бы моя мать осталась жива, я точно знаю, что была бы другой. Хотя, возможно, это всего лишь оправдание моей хитрой и циничной натуры. Возможно, я все равно была бы такой, с ней или без нее.

— Расскажи мне о своей матери, — тихо прошу я, не уверенная, что он вообще ответит.

Его синие глаза сталкиваются с моими. Кажется, что он сейчас просто сменит тему, но, к моему удивлению, Лука отвечает прямо и даже немного жестоко, не переставая при этом перемешивать тесто.

— На самом деле особо нечего рассказывать. Она была полной противоположностью отца. Добрая и щедрая, но могла быть жестокой, особенно когда дело касалось семьи. Но я никогда не видел, чтобы она брала в руки оружие — в этом не было необходимости, пока отец был ее щитом. Единственное, от чего он не смог ее защитить, — это от рака последней стадии.

Мне больно видеть, как равнодушно он об этом говорит. Как будто произошедшее не оставило следа в его жизни.

— Ей поставили диагноз через год после рождения Дарио, — продолжает Лука. — Что бы мы ни делали, ее состояние только ухудшалось, и через два года ее не стало.

— На похоронах плакали только ее сестра и Дарио. Я стоял рядом с отцом, стараясь показать, что тоже могу быть холодным. Потому что, несмотря на то, что иногда я боялся его, я видел, как другие уважали его.

Ком в горле подкатывает от воспоминаний о похоронах моей матери. Отец тоже не плакал, и я помню, как он злился, когда я вцепилась в ее гроб, боясь по-настоящему ее отпустить. Лука же говорит о своей потере так спокойно, как будто у него нет к ней ни малейшей привязанности. Будто прочитал мои мысли, он добавляет:

— Правда в том, что дом стал совсем другим без нее. Наш отец воспитывал нас по своему усмотрению. И сделал из нас оружие.

В этом столько боли, что мне хочется его обнять, но в его голосе нет ни тени этой боли. Он говорит, как робот, без всяких эмоций. Мне становится даже жутко от его отстраненности, но я напоминаю себе, что мы выросли в совершенно разных мирах.

— Почему ты тогда сам не завел семью? — Спрашиваю я. — Неужели не это самое главное в мафии? Семья, наследие, продолжение рода?

— Ты предлагаешь себя в качестве матери моих детей, Ара? — Лука приподнимает бровь с усмешкой.

У меня внутри все обрывается от этого намека и мелькнувшей на мгновение картинки нас, играющих в счастливую семью.

— Конечно, нет! — Огрызаюсь я.