Он вздрагивает от резкости моего тона.

— Я не хотел, — оправдывается он.

Детская отговорка. Я устал покрывать его, рискуя своим положением и преданностью моих людей.

— Ты можешь хоть каждый вечер топить свое горе в выпивке, но именно я держу бизнес на плаву. Я спасал твою жалкую задницу. И ты еще спрашиваешь, почему мне противно твое присутствие? Думаешь, я несправедлив?

Он затихает, угрюмо бормочет:

— Я посмешище для всей семьи. Меня никто всерьез не воспринимает. Все считают меня избалованным ребенком.

— Потому что ты и ведешь себя именно так. Лучше пусть видят тебя таким, чем твою истинную сущность.

Все мои силы уходят на то, чтобы не наброситься на него и не придушить за эту наивность. Я вспоминаю ту ночь: звук выстрела, доносящийся из этого самого кабинета, и себя первым на месте происшествия. Дарио стоял над отцом с пистолетом в руках, затуманенный взгляд, полный неосознания того, что он только что натворил. Они поссорились из-за его пьянства и наркотиков.

Когда я подбежал, отец был уже мертв. Все, что последовало после, превратилось в хаос. Немногие знают правду. Остальные лишь подозревают. Мы с Дарио выдали это за сердечный приступ, и в ту же ночь я стал главой семьи Армани.

Меня вынудили преждевременно взять на себя эту роль, скрывая его грязную правду, чтобы нас обоих не убрали. Этот ублюдок ничуть не изменился. Топит своих демонов в киске, алкоголе и наркотиках.

— Ты не больше, чем обуза, — напоминаю я ему.

Он ошеломлен, но все-таки, сдерживая обиду, настаивает:

— А если я смогу доказать обратное?

Я усмехаюсь, раздраженный его отчаянной попыткой.

— Ты не сможешь изменить свою природу, Дарио. Сколько раз ты уже пытался и терпел неудачу? Я не позволю утянуть нашу фамилию за собой на дно. Запомни, Дарио, если ты еще раз облажаешься — отправишься обратно в Италию.

— Как будто это меньше похоже на тюрьму, — бросает он с жаром, — Когда меня запирают в этом особняке, а Иван все так же ходит за мной по пятам, словно я ребенок, за которым нужен глаз да глаз. Если, конечно, ты не находишься здесь вместо него, чтобы внимательно следить за каждым моим действием?

Он вскакивает с кресла, полыхая гневом.

— Ты должен быть благодарен за свою тюрьму, — я смотрю на него с холодной усмешкой, — За то, что у тебя есть столько денег, которые я для тебя заработал. И что тебе есть что тратить, вместо того чтобы гнить в могиле.

Он застывает на пороге, стиснув кулаки. Слова застревают у него на языке, прежде чем он решается выдавить:

— Я действительно когда-то равнялся на тебя.

— И наш отец когда-то был жив, — отвечаю я, едва сдерживая злую улыбку.

— Да пошел ты, Лука, — говорит он, глядя на меня с блеском злости и боли в глазах. Затем резко открывает дверь и выходит, хлопнув ею так, что стекла в окнах звенят.

Сжимаю зубы, ощущая, как ярость гудит внутри. Хорошо, что Лоренцо сообразил вовремя закрыть за собой дверь, оставив меня наедине со своим бешенством. Я залпом опрокидываю виски, чувствуя, как огненная горечь опаляет горло.

Все эти годы я только и делал, что доказывал свое право быть главой семьи, шаг за шагом поднимаясь по лестнице, где каждый шаг — как минное поле. А Дарио? Дарио продолжал наркоманить, устраивать вечеринки, как ни в чем не бывало. Он загнал меня в угол, заставив выбирать: либо покрывать его выходки и предавать те принципы, на которых мы выросли, либо сделать его примером для других. Верность семье — это святое, но куда делась моя верность в тот момент, когда умер мой отец?

Мне многое безразлично. Но этот вопрос по-прежнему кипит во мне, потому что правду могут раскрыть в любой момент, и потому я убедился, что страх передо мной настолько силен, что никто не решится даже заикнуться о правде.

Я достаю из кармана изящное колье Ары, которое умыкнул как трофей, и разглядываю крестик, висящий на цепочке. Ее я боюсь больше всех, потому что она — моя главная подозреваемая, единственная, кто способен воспользоваться моими секретами. И все равно не могу держаться от нее подальше.

С ней нужно было поступить, как со всеми остальными. Убить, а потом разбираться.

Но она как-то… зачаровала меня.

Я знаю, что она — тот самый хаос, заключенный в красивую оболочку.

Хаос, которым я, черт возьми, ежедневно наслаждаюсь, отпивая по глотку.

41

Рука Луки скользит между моих бедер. Я тихонько стону и умоляю его не останавливаться. Он стал моим запретным, опьяняющим удовольствием, разрушающим все мои запреты изнутри.

— Кончи на мою руку, как послушная девочка, — его голос звучит отдаленно, но мне этого достаточно, чтобы…

Я открываю глаза. Темно, но я знаю, что в кровати не одна. Уже замахиваюсь ударить непрошеного гостя, но он перехватывает мою руку. Страх выводит меня из сонного оцепенения, когда я понимаю, что происходит. Мужчина нависает надо мной, прижимая мои руки к подушке, лишая возможности вырваться. Я целюсь коленом ему в пах, и слышу приглушенный стон, но этого недостаточно, чтобы сбросить его с себя.

— Ты такая дикая, милая, — я застываю. Сердце бешено колотится, но, услышав знакомый голос Луки, я вдруг испытываю облегчение. Хотя, в данной ситуации, это еще более хуево.

— Ты в своем уме?! — Шиплю я, едва сфокусировавшись на очертании его лица.

— Разве не ты шептала мое имя во сне минуту назад? — Лука усмехается с мужским самодовольством, и я готова его придушить. Ненавижу, как легко мое тело предает меня, фантазируя о нем даже во сне. Еще хуже — он стал свидетелем этого. Я понимаю, что на этой планете просто нет места, где бы я могла скрыться от его внимания. Он меня найдет везде.

Я пытаюсь проглотить горечь разочарования, отогнать адреналин, сконцентрироваться на остатках здравого смысла.

— Отпусти меня, — произношу я осторожно, отчетливо.

Мой взгляд скользит на прикроватный столик, но Лука ухмыляется и, сместив вес, наклоняется ко мне.

— Даже не думай использовать свой милый пистолетик, милая. А теперь успокойся.

— Успокоиться? — Я сажусь, кипя от негодования. — Ты опять залез ко мне в дом! Кто-нибудь говорил тебе, что ломиться к людям без спроса в два часа ночи, мягко говоря, невежливо?

Он прислоняется к изголовью кровати, прижимая меня к своей груди.

— Я скучал по тебе.

Его признание ошеломляет меня. Я отчаянно пытаюсь проигнорировать его слова. Нельзя впускать этого человека в свое сердце. Да и, скорее всего, это часть его игры.

Я пытаюсь отстраниться, но вырваться из его хватки невозможно, будто он даже не заметил, что я сопротивляюсь.

— Лука, ты не можешь делать все, что тебе вздумается.

— Конечно, могу. К тому же, знаю, что ты плохо спишь без меня.

Я затыкаюсь, изумленная. Как он вообще узнал?

Слишком близко. Мы стали слишком близки и не ради игры или хитрых маневров.

— Можешь не волноваться, пока я здесь, ни одно чудовище тебя не достанет, — усмехается Лука.

Мне претит его невежество по отношению к бушующей во мне буре.

— Ты и есть чудовище, Лука, — выплевываю я сквозь зубы.

Он снова смеется.

— Ты мне льстишь.

Постепенно я сдаюсь. Спорить бесполезно, Лука не уйдет. Да и мой план еще не вступил в силу, значит, наверное, он здесь не для того, чтобы меня убить.

Когда я успела убедить себя, что Лука не причинит мне вреда?

Его хватка крепка, но он не делает попыток ни наказать меня, ни трахнуть меня. Я поднимаю взгляд и вижу, что его глаза закрыты. Один медленно открывается, и он смотрит на меня с лукавой улыбкой.

— Спи, маленькая сталкерша.

— Думаю, теперь ты явно заслужил это прозвище больше, чем я.

— Просто у меня больше возможностей.

Сегодня с ним что-то не так. Не знаю, в чем дело, но я почти чувствую, что он пришел ко мне за… утешением? Могу ли я представить себе, что Лука Армани нуждается в чем-то подобном? Я осторожно спрашиваю:

— У тебя все в порядке?