Я не должна испытывать к нему влечения.

Мое тело не должно жаждать его.

И я не должна чувствовать себя в его руках в безопасности.

Но он — единственное, что снова зажгло во мне огонь с тех пор, как умерла моя мать.

А играть с огнем — опасно.

35

Ара обхватывает ногами мою талию, когда я поднимаю ее. Я хочу поглотить каждый дюйм этой женщины, не могу насытиться ею. С каждой новой секундой мне мало, хочется большего. Но каждый ее поцелуй — это смесь яда, лжи и правды. Сочетание, благодаря которому моя маленькая сталкерша так долго оставалась в живых. Хочу наказать ее, но в то же время хочу забрать все ее тревоги.

Внезапное осознание пугающе. Потому что мне наплевать на всех. Но тут срывается ее тихий стон, когда я прижимаю ее к кровати.

— Кем ты притворялась сегодня? — Спрашиваю, проводя пальцами по ее почти реалистичному парику. Она ухмыляется, принимая подарок, который я ей даю — шанс спрятать все эти воспоминания обратно в ту коробку, откуда они пришли.

— Кроме охраны, никто больше не спрашивал моего имени, — лукаво отвечает она.

Я снова целую ее.

— Отлично.

Она осторожно упирается рукой в мою грудь, немного останавливая.

— Лука. Отец собирается выдать меня замуж через полгода. Все между нами должно будет закончиться.

Я улыбаюсь и осыпаю поцелуями ее шею и подбородок.

— Малышка, ты уже слишком глубоко увязла. Теперь не сбежать. Кого бы он там ни нашел, я просто избавлюсь от него.

— Лука, — ее голос становится серьезным. Я смотрю на нее и вижу, как из-под длинных ресниц сверкают зеленые глаза с оттенком синевы. — Я не такая, как ты. Мне не нравится насилие. Не нравится, когда ты присылаешь мне отрезанные руки и ноги. Какой бы странной я ни была, мы слишком разные. Да и это… между нами… просто безумие. Все, что я знаю о тебе, говорит, что ты должен был убить меня в тот момент, как только узнал, кто я на самом деле. Так почему же ты этого не сделал?

— Что, не терпится умереть, моя маленькая сталкерша? — Шепчу, ведя пальцем по ее ключице и по почти зажившему шраму. Наш сегодняшний разговор подтвердил мои подозрения о предыдущих сделках наших отцов. Мысль о том, что кто-то стоит над Арой с клинком у ее горла, пробуждает во мне что-то зловещее. Она осторожно отводит взгляд, уловив мою явную жажду мести. Челюсть сводит от напряжения.

— Что ты собираешься делать со мной? — Спрашивает она снова, и в ее голосе уже сквозит тревога. Почему-то это меня тревожит. Обычно мне нравится, когда люди меня боятся. Когда шокированы и напуганы моей властью, тем, как легко я могу разрушить их мир. Но теперь… когда Ара смотрит на меня так же, мне совсем не по душе.

То же самое чувство я испытывал, когда смотрел на нее с боевого ринга. Как же меня раздражала ее забота о благополучии Дмитрия. В обычном случае я бы избил его до полусмерти, но эта женщина держит надо мной какую-то странную власть, которую я не до конца понимаю. Она для меня и загадка, и очевидная слабость одновременно.

— Еще не знаю, — отвечаю честно. — Но одно знаю точно: сегодня я собираюсь наполнить твою сладкую маленькую пизду своим членом. И в любую ночь, когда я этого потребую, ты будешь хорошей девочкой и сделаешь, что я скажу.

Ее брови хмурятся, и она слегка отстраняется от моего поцелуя.

— Ты должен кое-что пообещать.

Я усмехаюсь, потому что ни от кого не принимаю приказов. Но, блядь, как же она умеет владеть ситуацией, когда мой член пульсирует для нее. Ее уязвимость и просьбы только разжигают меня сильнее. Она единственная, кто достаточно смел, чтобы считать, что вправе что-то просить. А может, я еще не отошел от адреналина боя.

— Больше никаких «подарков» в виде частей тела. И никакого насилия в моем присутствии.

Я смеюсь, но она скрещивает руки на груди и смотрит на меня с вызовом. Я чувствую, как между нами растет дистанция, как только она убирает руки с моей талии.

Черт, как же я ее хочу. Эту женщину, которую должен был убить, едва увидев. Наблюдать, как она попадает в мою ловушку, было настоящим удовольствием. Она сопротивлялась до последнего, несмотря на то, что над ней нависла угроза. На каждом шагу я шел за ней.

— Обещаю: ни одной отрезанной части тела. Но вот с насилием… — Я пожимаю плечами. — Это моя природа, Ара. Это то, чему меня учили с детства. И даже ты не сможешь этого изменить.

Моя рука обвивается вокруг темной кожи ее брюк, сжимая бедро. Я хочу ее. Во всех смыслах. Но в отличие от других раз, когда я брал ее, сегодня она другая. Она меньше сопротивляется. Я даже не понимаю, почему, но мне хочется отплатить ей за это, баловать ее, быть с ней нежным так, как я никогда и ни с кем не был.

— Как ты хочешь меня сегодня, милая? — Спрашиваю, глядя на нее. После всего этого боя, Ара — мой единственный приз.

Она наклоняется, чтобы поцеловать меня, но поцелуй получается мягче, чем обычно. Не так, как я привык. В этом поцелуе какое-то послание, которого я не до конца понимаю, но все равно отвечаю на ее медленные, ленивые движения, позволяя ей брать от меня все, что ей нужно.

Ее бедра прижимаются к моему члену, а ее руки свободно блуждают по моим плечам. Ара замирает на мгновение, касаясь моего шрама на спине едва ощутимым движением. Без слов я чуть поворачиваюсь, позволяя ей лучше рассмотреть его, зная, что ей интересно.

— Откуда он у тебя? — Спрашивает она, прищурившись. У меня много шрамов, но этот самый заметный.

— Как насчет того, чтобы я рассказал, пока мы оба раздеваемся? Справедливая сделка?

Напряжение мелькает в ее взгляде, но она кивает и начинает снимать рубашку. Я наблюдаю, как она освобождается от обтягивающей кожи, а сам расстегиваю ремень и брюки. Мы изучаем друг друга, и с каждой секундой между нами натягивается незримая нить.

Я небрежно отвечаю, пока мы снимаем одежду:

— Это сделал мой отец, когда мне было четырнадцать. Хотел преподать урок, чтобы я никогда не ослушался его приказов. Он использовал кочергу, чтобы оставить метку.

Она замирает.

— Твой родной отец сделал это?

Я небрежно пожимаю плечами. Это был не единственный шрам от его руки, но самый заметный.

— Ты, может, и познакомилась с насилием в двенадцать лет, но я, сколько себя помню, с ним рос.

Моим первым воспоминанием было то, как мой отец жестоко избил человека до смерти за сорванную сделку.

Ара смотрит на меня с таким выражением, будто вот-вот заплачет или ее вырвет.

— Что ты такого сделал, чтобы заслужить этот шрам?

Я тяжело вздыхаю. Этот разговор портит атмосферу, так что я коротко заканчиваю объяснение. Пусть она меня и жалеет, но у меня нет ни капли привязанности к миру насилия, в котором я вырос. Он сделал меня сильнее. Он сделал меня лучшим.

— Этот «урок» я получил за то, что избил толпу старшеклассников, когда они назвали Дарио бесполезным придурком. В следующем году я позаботился о том, чтобы трахнуть всех их подружек. — Я снимаю ремень, продолжая смотреть, как она раздевается. Она тоже не отводит взгляд, хоть я и вижу, что ей нелегко слушать мой рассказ. Я добавляю: — Отец публично порицал наше насилие. Он сам был известен своей жестокостью, но хотел, чтобы мы выбрали другую дорогу, более хитрую, чтобы лучше вписаться в манхэттенское общество. Тогда мне было все равно.

Ара задумчиво снимает парик.

— Ужасно, но звучит вполне в твоем духе.

Я усмехаюсь, стягивая брюки. Мой взгляд скользит по ее изгибам, хочется утонуть в ее бронзовой коже. Ее черные волосы обрамляют лицо, почти идеально.

— Думаю, пора сделать эту прелестную задницу своей.

Она подходит ближе, берет в руки мое лицо, и я поражаюсь тому, как ласково она смотрит на меня. Мне становится так же неловко, и в то же время хочется получить от нее еще больше.

— Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, — говорит она, и я опешил. Не успеваю даже сострить в ответ, потому что она приподнимается на носочки и целует меня, обхватив рукой мой член.