Клаус Хайнц торопливо кивнул.

— Если я прикажу, стреляй первым.

— Да, Калле, — Клаус Хайнц вздрогнул, но не от холода. — А потом? В усадьбе два драгуна.

— У нас полно оружия, — пробурчал юстиц-бургомистр и заверил: — Мы здесь с тобой — Закон.

— Это пока в нас не начали стрелять, — робко возразил Хайнц. — За ними стоит вся конница Ниеншанца и, скорее всего, весь гарнизон.

— Не ной! — отрезал Карл-Фридер Грюббе. — Мы здесь власть.

— Но ведь они — королевские, а мы даже не в пределах Ниена…

— Ты можешь не ныть? — спросил Грюббе. — Мы вернёмся в город раньше, чем кавалерия прискачет на мызу.

— А потом?

— Отсидимся в ратуше. Договоримся с подполковником Киннемондом, что наше дело решит генерал-губернатор. Это если дойдёт до стрельбы. Но мы обойдёмся без применения оружия, — заверил юстиц-бургомистр. — Мы едем поговорить. С глазу на глаз вообще-то. Постараемся не ставить в известность фру Анну Елизавету, если такое получится.

— Дворня ей сразу скажет, будь уверен, Калле. В усадьбе тихо и скучно. Фру и сама нас первой заметит. Как бы не пришлось объясняться пред нею.

— Объясним. Мы ведём убийство, цепь убийств, и ничьи показания лишними не будут. Ты уже обедал у неё с Сёдерблумом, а теперь приедешь со мной. Отобедаем, если пригласят. Но с управляющим — наш разговор.

— Кем бы он ни был, — мотнул морозною своею мордою Клаус Хайнц.

С реки конёк бодро втащил сани на мыс. Снега нападало много, полозья вязли, но молодая башкирская кобылка, отбывающая в Ниене первую зиму и оттого не загрустившая, взрыла копытами белую целину и вынесла к дороге. Многочисленные ноги, копыта и разной ширины полозья оставили на ней глубокий след. Дорогой пользовались. Поместье жило полной жизнью.

В конце белого поля темнела подъездная аллея и стены мызы с людскими и службами. Заметённые снегом крыши на фоне полей терялись, и дома выглядели как разбросанные по сугробам великанские короба. Только медный флюгер в виде кораблика со стрелой ярко сиял в небе. Издалека он казался большой путеводной звездой и, наверное, был отмечен в голландской лоции.

— Они действительно не знают? — Клаус Хайнц принялся растирать щёки. — Не верю. Они годами сидят взаперти и смотрят друг на друга. Должны знать.

— Ты недооцениваешь людскую глупость, особенно, когда её поддерживает страх. Они могут догадываться. Они могут даже наблюдать, но старательно закрывать глаза на отдельные поступки. Напуганные люди будут убеждать себя и окружающих, что этого нет, а если есть, то нечто другое.

— Они подобны бродящим во тьме, познающим мир наощупь, пока свет не изумит их, — пробормотал Хайнц и потёр онемевший нос.

— Скоро приедем и поговорим, — утешил Грюббе, впереди сделались различимы отдельные стволы аллеи.

Хайнц некоторое время ёрзал молча, тревога снедала его. Он снова не выдержал:

— Что мы должны делать Калле? Мы могли бы закрыть глаза, не будь запрос отправлен в риксканцелярию.

— Если бы Хильдегард Тронстейн нас не запугивал. А теперь у него шансов нет, — прорычал Грюббе. — Или он падёт под мечом палача, или мы.

— Меня повесят, — упавшим голосом сказал Клаус Хайнц. — Я — не высокого звания.

— Ты в этом смысле? Повесят, конечно, — обронил юстиц-бргомистр. — Это пока ты полон сил, тебе не всё равно, а после дознания и суда, когда дойдёт до исполнения приговора, тебе станет безразлично, вздёрнут или обезглавят, лишь бы поскорей закончилось.

— Это просто смешно! — воскликнул Хайнц. — Легко тебе шутить, Калле.

— Сколько я таких видел, — снисходительно отпустил Карл-Фридер Грюббе, и тут сани приехали.

Петрович выбрался из-под извозчичьего кожуха, постучал кнутовищем по воротам: «Открывай!»

Где-то далеко хлопнула дверь. Заскрипела по морозному снегу ковыляющая походка.

Старческий голос спросил по-русски:

— Кто ты есть?

— Господа из ратуши пожаловали к герру Тронстейну, — бодро объявил Петрович.

— А-а, — с заметным облегчением протянул старик. — Хозяйка-то уехали, а энтот дома.

Застучал смёрзшийся в камень брус. Воротина медленно отворилась. Петрович помог откинуть другую. Дед в зипуне и со свисающими из-под шапки седыми волосами до плеч отошёл с дороги, придерживая непокорную створку. Петрович забрался в сани и лихо подвёз к крыльцу господского дома.

— Нам туда, Калле, — указал на флигель Клаус Хайнц.

— Идём, — юстиц-бургомистр откинул полость и выкарабкался на снег, придерживая висящую на перевязи шпагу.

Следом, неповоротливый в огромных ботфортах, выбрался Клаус Хайнц, предварительно воткнув перед санями трость. Мелкая городская шпажка, нацепленная для проформы, цеплялась и мешала.

Ночью был снегопад, однако дорожки были расчищены и отвалы имели ровные, прибитые лопатой.

Железные кулаки Тронстейна поддерживали железный порядок.

Тут на крыльцо мызы вышел и сам Тронстейн, чем-то занятый в господском доме.

— Не ждал, — сказал он по-шведски. — Госпожа уехала в Конов-хоф. Вернётся к Рождеству.

— Мы прибыли к вам, герр Тронстейн, — учтиво ответил Хайнц.

Тронстейн кивнул и повёл к себе во флигель.

Печурка управляющего была протоплена с вечера, а ныне сделалось не жарко. Большую часть времени он проводил на улице или в господском доме, а сюда приходил, в лучшем случае, спать.

В сенях оббили с обуви снег. Тронстейн предложил гостям не разоблачаться, за что Клаус Хайнц был крайне признателен. За отворотами ботфортов лежало по маленькому пистолету. И если их присутствие можно было объяснить голодными в зимнем лесу волками, то остаться в усадьбе без оружия под рукой оказалось бы совсем плохо. Бог знает, как обернётся беседа.

А разговор предстоял сложный.

Хильдегард Тронстейн усадил их за стол на скамью, а сам уселся перед гостями на жёстком стуле с высокой спинкой. Положил руки на подлокотники и замер с каменным лицом, претворив таким образом готовность внимать.

— У меня к вам возникли вопросы, герр Тронстейн, — сказал Грюббе. — И я хочу получить на них ответы.

— Говорите, — сказал управляющий.

«Какой ясный стокгольмский выговор», — подумал Хайнц и утвердился в своих догадках.

— Первое, о чём я желаю спросить вас, герр Хильдегард, кто вы на самом деле и кем вы приходитесь Ингмару Тронстейну? — деловито начал опрос юстиц-бургомистр. — Или мне называть вас фрекен Хильда?

— Вздор.

Управляющий вцепился пальцами в подлокотники, глаза блеснули холодным огнём.

«Боится», — подумал Хайнц.

— Что вы себе позволяете? Если вы приехали ко мне домой оскорблять меня, вам лучше покинуть его. Немедленно.

Юстиц-бургомистр в подобных случаях никогда не проявлял чувств. Вот и сейчас он объяснил ровно и деловито:

— У нас нет умысла наносить вам оскорбление. Мы — должностные лица на службе магистрата. Мы выполняем свой долг, наложенный на нас присягой городу, — устанавливаем истину.

— Вы обозвали меня чужим именем.

— Какое же ваше имя?

— Вы знаете его.

— Мы до недавнего времени тоже считали, что знаем, но сейчас не уверены в этом.

— Мою личность может подтвердить фру Анна Елизавета и герр Бернхард Стен фон Стенхаузен лично.

— Подтвердить на суде? — с ноткой любопытства спросил Карл-Фридер Грюббе. — Под присягой?

— Да, — сухо ответил управляющий.

— Это вызовет серьёзные разногласия с риксканцелярией. Возникнут даже разночтения с церковной книгой, — укоризненно заметил юстиц-бургомистр. — Вот ответ из магистрата Стокгольма. Хильдегард Йёргенсон Тронстейн умер, оставив единственного наследника — Ингмара Хильдегардсона Тронстейна, потомственного дворянина, который, как нам известно, служит конюхом в Бъеркенхольм-хоф и ведёт скромную жизнь кучера при фру Анне Елизавете. Возникает закономерный вопрос: кому досталось его имущество, если из живых родственников столичный магистрат обнаруживает разве что сестру Хильдегарда Тронстейна — Хильду, появившуюся на свет в один день с ним?