— Нам туда, — указал налево Малисон.

Они прошли мимо Средней улицы, завернули на Выборгскую и тогда Аннелиса сказала:

— Вот наш дом.

Зайдя на двор, Петри ажно крякнул, захватил бороду в горсть, а Лумиелла неразборчиво что-то сказала ему по-фински.

Поднялись на высокое крыльцо и зашли в просторную избу. Ходили-бродили-оглядывались. Всё им было здесь в диковинку: и отдельная свётелка, и окошки со стеклом, по которому можно было постучать пальцем, и множество сундуков, ничем не застеленных. То есть на них не спали и даже не собираются, — а ведь сколько можно было народу пустить! — и всё это богатство простаивает.

Петри и Лумиелла осмотрели и холодную избу, и хлев с телёнком, и денник с лошадкой, и гряды, урожай с которых был собран.

— Земли-то сколько у тебя? — с почтением осведомился Петри.

— Вот вся моя земля.

— А где же сеять?

— Зачем мне сеять? — Малисон запустил большие пальцы за пояс, разгладил кафтан на пузе и подбоченился. — Я всё куплю.

Старый печник опять закряхтел и ухватил бороду в кулак.

«Грядка луку в огороде, сажень улицы в селе, никаких иных угодий не имел он на земле», — сложновато было крестьянину понять, как можно жить без земли, но при этом богато, что доказывало купеческое хозяйство. Однако этак вот тоже люди живут. Одно слово — город. Торговля.

Торговли печник Хейкинпойка не понимал. Город представлялся ему большой усадьбой. Со множеством служб, где слуги избранных в своём кругу управляющих занимаются ремёслами, растят хмель, варят пиво в городскую казну, да ещё посредничают в торговле — дело в финской деревне невиданное. А при городе — солдаты в крепости, это уже королевское, выше магистрата. Королевство — оно как совсем большая усадьба, а размера его старый Петри вообразить не мог и даже не пытался.

Жена его следовала за ним и своим безмолвным присутствием будто укрепляла каждое его слово.

— Всё можешь купить? — вдруг спросила она по-фински.

Малисон остановился на полушаге, утвердил ногу на земле и ответил:

— Я уже купил. А далее — более.

— А ты купишь счастье? — спросила Лумиелла.

Тут Малисон и убедился, что она полоумная. Он развернулся и посмотрел бабке в глаза.

— Почему ты спросила?

— Знать хочу.

— Умолкни, — приказал ей Петри, и Лумиелла умолкла, ибо знала крепость кулака своего благоверного.

— И счастье куплю, — сказал Малисон.

И они вернулись в дом, из трубы которого пошёл дым.

В отсутствие служанки Малисон печь не топил, а позавтракал с солдатом холодной гороховой кашей с чесноком, да чаркой снапса по случаю воскресного дня. Теперь же, орудуя как полноправная хозяйка. Аннелиса выставила на стол по случаю великого торжества закуски и заедки, которые можно было найти в погребе на случай внезапного появления гостей.

Ели молча. Даже Аннелиса притихла. «Какая хорошая семья», — подумал Малисон.

С квашеной репой и квашеными огурцами снапс заходил особливо приятственно.

Уже опустился вечер, Аннелиса забрала корову из стада и подоила, а беседа мужчин всё текла и текла неторопливо.

— Нас из города не попрут на ночь глядя? — спросил Петри.

— Не должны, — купец сам ходил в ночной дозор и знал, что гнать за ниенскую ограду надо только шастающих по улице посторонних. — Вы мои гости. Да и кто попрёт? Я со всеми договорюсь.

— Куплю… договорюсь… — пробурчала Лумиелла.

— Кушай тюрю, бабка, — оборвал её Петри.

— Маслица-то нет? — спросила она.

— Аннелиса, налей ей сливок, — распорядился Малисон. — И детишек не обойди, а то забыли их что-то.

Почивать Малисон отправился к себе в свётелку, предоставив полати у печи старикам и детям.

Ночью к нему пришла Аннелиса. Новый порядок, сложившийся не сегодня, теперь устоялся.

Пробудился купец от детских голосов. Сквозь дремоту блаженствовал он, думая, что о Ханне и Сату позаботится служанка, да приобнял тихо сопевшую Айну. Кошка Душка свернулась в ногах, и рассветное счастье было как раньше.

— А вот знаешь, что я думаю… — начал по-привычке купец.

Жена перестала сопеть.

— Что, голубь?

Малисона будто кипятком ошпарило. Он повернул голову. В его объятиях лежала Аннелиса! Но как, ведь служанка должна быть с детьми? Но дети есть. И что это за дети?

По всему телу разом выступил холодный пот. Жуткая открылась двойная подмена — Сатана подложил вместо жены служанку, а вместо детей… Кого?! В голове промелькнуло про лешего, который подкладывал в колыбельку полено, чтобы забрать младенца себе. Образ двух говорящих детскими голосами поленьев сверкнул и пропал. Купец проснулся.

Он каким-то чудом не заблажил со страху. Удержался в шаге от позора. Тут же сообразил и ответил обычным голосом:

— Думаю, что подыматься пора.

Пребывая в смятении, он оделся и, не помолившись богу, поспешил к навозной куче.

За завтраком и солдат, и старики посматривали на купца со служанкой по-новому. Когда Малисон с постояльцем отчалили к своим местам, солдат обронил:

— Так и женишься.

— Зато не скучно, — ответил купец. Остановился, достал кисет, угостил солдата табаком.

— Чужие ж дети, — сказал тот, высекая искру.

— И старший ещё, в деревне на хозяйстве остался, — твёрдым голосом дополнил Малисон. — И чего? Привык я к детям. Дом с детьми — базар, без детей — могила.

— Оно так, — солдат подал ему трут и потом раскурился сам. — Сила привычки.

— А у тебя есть?

— Нас дюжина у отца была. Бобыль я. Одному всегда легче.

Малисон сел в лавку, думая, что одному тягче. Что брата надо освобождать и сажать на подмену, иначе торговля простаивает.

В кирхе начались работы. На телеге Ингмар привёз плотника с сыном и всякие снасти по типу корабельных. Полдня ушло на то, чтобы разместить всё это по колокольне. Под крышей укрепили короткий брус — балку с блоком. Пропустили пеньковый фал и на том пошли на обед в «Медный эре» от щедрот фру Анны Елизаветы. Вернулись с парой мужиков из Спасского. Плотник с сыном забрались на крышу по лестницам с крючьями, подползли к шпилю и стали разбирать крепления. Накинули на горелую виселицу петлю. Ингмар с мужиками тянули конец, выбирая слабину. Плотники напряглись и вытянули крест из гнезда. Бережно спустили его по скату, зацепив другой верёвкой, которую обмотали вокруг шпиля. Ингмар придерживал свой такелаж в натяг, а потом принялся травить помаленьку. Деревянная буква «глагол» поплыла вниз. Мужики налегали на верёвку, чтобы крест не раскачивался, Ингмар сноровисто командовал — видать, приучился в поместье. Наконец, горелый крест нежно тюкнулся в землю светлым основанием деревяхи, убережённой опалубкой от дождя и солнца. Ингмар подскочил, поддержал крест. Мужики стравили конец. Ингмар снял верёвки да отнёс горелый крест под стену, где бережно прислонил рядом с новым крестом.

Тем дело на сегодня и кончилось.

За ночь убитый крест подвергся набегам. Утром по пути в лавку Малисон подошёл к церковной ограде полюбоваться на кресты вблизи и с удивлением обнаружил, что старый весь изломали в тех местах, которые обскубала молния. На рынке только и разговоров было, кто сумел да сколько отщипнуть и куда пристроил частицы для успеха в ремесле и торговле.

Малисон аж призадумался, кто ошибся — он или люди? И действительно ли таким путём на землю сошел Сатана? И не сплоховал ли он сам, проспав возможность урвать кусочек освящённой самим Ильёй-пророком и основательно намоленной древесины?

Поминали Глумного Тойво, который прокрался со своим коротким пуукко к новому кресту, возревновав к мастерству Ингмара, но был вовремя застигнут Хенрикссоном и бежал, всего лишь раз получив по горбу.

Фогт Сёдерблум вызвал Малисона в ратушу на рассмотрение тяжбы тверского купца, у которого вышел крупный спор с Йорисом ван Хамме по поводу задержанного долга. Сетуя на издержки, которые понесёт торговля в разгар дня, Малисон вызвал мальчонкою Аннелису и строго наказал самой товара не принимать, а только отпускать по ценам, указанным книге учёта, в долг не торговать и проданное записывать. Черновая книга велась на финском, чтобы мог понять бобыль Яакко. Для проверки Аннелиса бегло прочла Малисону несколько строк, чем сильно удивила. Он знал, что служанка училась в церковной школе, но думал, что с тех пор разучилась, а у Аннелисы оказалась цепкая память.