— Что там у тебя? — спросил капрал.

Солдат ухмыльнулся.

— Не про твою честь, — сказал офицер.

Капрал заткнулся.

Солдат продолжал ухмыляться.

Клаус Хайнц выложил на стол бумагу, походную чернильницу, перо. Малисон заметил на столе затёртые синие пятна. Здесь вели допросы, лили чернила, а временами и кровь. Письмоводителю ниенского магистрата было не привыкать вести здесь допросы.

Купец снял шляпу. Стряхнул воду. Положил шляпу на скамью и опустился сам. Двинул корзину по столу.

— Пироги, — предложил он солдатам, особо обращаясь по-шведски. — Угощайтесь.

— Им не положено, — сказал офицер.

— Благодарю, — сказал Малисон.

Казематы в замке Ниеншанца были заглублены настолько, чтобы их не затапливало грунтовыми водами, но и не могло взорвать пороховой погреб случайным попаданием вражеского ядра. Таким образом, камеры гауптвахты имели под потолком оконце размером с ладонь, дающее узнику немного света, воздуха, а с ним — и холода. Печей возле пороха не держали, и казематы не отапливались. Посадить солдата в холодную было надёжным средством протрезвить его надолго, а при удачном стечении обстоятельств, в особенности, зимою — и навсегда.

Когда солдат привёл жердяистого мужика, обросшего, грязного и поменявшегося в лице от ночёвок в холодной, Малисон испытующе разглядывал его, пока арестант не воскликнул:

— Егор-ка!

— Брат?..

Растерянный купец поднялся, опираясь на стол.

— Не признаёшь?

И тогда Малисон поспешно вышел к нему. Братья обнялись, а потом Егор Васильев сын отшагнул, держа за плечи Фадея Васильева сына, вгляделся, не веря своим глазам.

— Ты как здесь оказался?

— Бес попутал, — Фадей тряхнул головой, космы разлетелись по лицу, придавая ему вид дикий и подозрительный.

— Ты, давай, садись, я тебе поесть принёс, — заторопился купец, ведя брата к столу.

Офицер хмыкнул.

Клаус Хайнц откинул крышку чернильницы, умакнул перо и принялся быстро выводить буквы по верху листа.

— Герр лейтенант, — не отрываясь от своего занятия, обратился он к офицеру. — Вы согласны быть свидетелем на допросе, чтобы заверить своей подписью слова арестованного, которые переведёт нам знающий русский язык герр Малисон? Это потребуется для суда.

— Согласен.

— Понадобится ещё один понятой. Лучше выбрать капрала.

— Он плохо понимает наш язык и может поставить крестик, — предупредил офицер.

— Этого достаточно, — сказал Клаус Хайнц. — Главное, чтобы мы могли вызвать его на суд, где капрал подтвердит услышанное. Я ему переведу.

— Да, герр Хайнц, — сказал офицер и приказал капралу по-фински: — Ты будешь слушать господина нотариуса и потом поставишь на бумаге крест, где тебе укажут. Запоминай, что тебе говорят, потому что ты будешь впоследствии вызван на суд, чтобы подтвердить услышанное.

— Так точно, — ответил капрал.

Услышав о суде, он испугался. Судебное разбирательство тесно связывалось в голове капрала с кнутом, виселицей и солдатом Урпо из Кякисалми.

— Превосходно, — старший письмоводитель Ниена выпрямился и перевёл взгляд на братьев, от которых теперь надеялся услышать обстоятельный ответ. — Начнём допрос.

Офицер опустился на скамью. Капрал примостился с краю стола. Тогда и солдаты сели на тюфяки и с ожиданием развлечения уставились на них. Когда чужие волнения не грозят тебе лично, они превращаются в развлечение.

— Я тебя должен буду подробно расспросить и перевести, — сразу известил брата Малисон. — Немец запишет.

— Так записывал давеча.

— Теперь в подробностях запишет. Он по-русски понимает не ахти, но понимает, имей это в виду.

— Я уже понял, — сказал Фадей.

Сидели, смотрели, как старший письмоводитель шелестит пером. Когда строчек набралось много, он поднял голову и посмотрел на купца.

— Герр Малисон, — строго спросил он. — Вы опознаёте задержанного?

— Признаю, — кивнул купец. — Это брат мой младший, Фадей Васильев сын Мальсен.

— Мальцев я, — угрюмо поправил Фадей.

«Malsen», — записал Клаус Хайнц.

— Каково его подданство? — спросил он.

Малисон перевёл.

— Русский, — буркнул Фадей.

— С какой целью проник на земли нашей королевы Швеции Кристины?

— Шёл к брату.

— Ты давай ответ подробней, — встревожился купец, как бы чего не вышло. — Здесь порядки строгие. Меня недаром сюда привели, дабы ты разговорился и всё в мелочах показал. Не запирайся, через то на суде тебе скощуха выйдет.

Фадей мрачно скривил губы, но согласно мотнул головою.

— Я тебе сам всё хотел рассказать, как есть, но если вот так вышло, то скажу тут.

— Рассказывай, — жадно спросил Малисон. — У тебя же лавка в Вологде была?

— Была, — горько усмехнулся Фадей. — Лавка-то была, торговли не было. Так, торговлишка… Все везут товары в Холмогоры или в Архангельск, а у нас движения нет. Посидел я в Вологде, дом построил, чуть не женился. И сманил меня в Москву один прохиндей. Я продал дом и приехал, а в белокаменной таких как я знаешь сколько… Все друг у друга на голове сидят. Не протиснешься между ними.

— А наши что же?

— Отцу я писал, и братьям писал, — тряхнул космами Фадей. — У них всё без меня очень хорошо.

— Дела-а, — вздохнул Малисон и прилежно повторил всё внимательно слушающему Клаусу Хайнцу.

— Пустил я прахом свой магазин, — сознался Фадей, глядя в стол. — Отчалил тогда в Новгород, думал, там развернусь. В оконцовке расплачивался уже товаром, в убыток. Всё спустил. А в Новгороде народ, знаешь, злой. Ну, в общем… Сам видишь, я на ноги вставал, вставал, не ленился, да вот проторговался в край. От Новгорода до Ингрии уже рукой подать. Дай, думаю, к тебе в Ниен приду. А не примешь, так хоть в латыши к немцу наймусь на мызу какую-нибудь. Говорят, здесь холопы требуются.

Так рассказывал брат о своей судьбе. Последний год у Фадея выдался незавидным. В скитаниях он зарабатывал чем придётся, дрожал от холода, терпел и перемогался. Изредка выпадали счастливые денёчки, да только за ними следовали убытки.

Малисон смотрел на него и видел совсем чужого человека. Не таким он помнил брата. Фадей сильно изменился. Жизнь не щадила его. И потом Малисон подумал, что для брата он выглядит не менее чужим — в немецком платье и говорит по-немецки, да и пришёл с немцем.

— А девку… — с замиранием сердца спросил Малисон, словно ожидая увидеть перед собою антихриста, но до конца в то не веря. — Девку в лесу ты?

— Нет, — быстро и уверенно ответил Фадей и посмотрел в глаза брату. — Я не душегуб. Ты меня знаешь.

У Малисона словно камень с души свалился.

— А что было-то?

— В ночь пошёл по дороге, какую указал мне чухонец. Думал, к утру добраться до Ниена и тебя найти, а нашёл вот… — он вздохнул ещё горше и продолжил: — Пока шёл, началась гроза, но я уже не останавливался, чтобы не замёрзнуть. Пока идёшь, вроде как греешься. Иду как слепой. Какую-то палку подобрал и дорогу ей ощупывал, а другую руку перед собой выставил, чтобы в дерево не врубиться. Молния сверкнёт иногда, тогда видно, что с пути не сбился. И вот, она как полыхнула, да несколько раз, долго так. Я вижу — на краю дороги тело лежит, а в чаще кто-то ломится, ветки громко хрустели. Растерялся тогда я. Уж прости меня, Егорушка, бес попутал. Хотел вроде как помочь, вдруг дышит. Стал ощупывать, а молнии блещут. Вижу, что девка, в кровище вся и неживая. Она как кукла тряпочная была. Возле неё кошель валялся. Я и взял.

— Зачем ты в трактир вернулся? — спросил Малисон, когда закончил переводить.

— А куда мне ещё идти? Что я тут знаю? Город — он невесть где, а дорога в трактир — вот она. Да и напугался. Да и жрать захотелось. И выпить. В общем, вернулся как пришёл, и утешился.

— Утешился… — пробормотал Малисон и перевёл.

— Зачем взял кису с деньгами от трупа убиенной девицы? — спросил по-русски Клаус Хайнц.

— Жалко было бросить, — пожал плечами Фадей, являя сущность купеческую. — Деньги же. Если не я, то их бы лиходей забрал. Да всё равно кто-нибудь нашёл и прибрал к рукам, а у меня — с пользой.