Деревенским было велено оттащить домой полуживую Лукерью — авось, оклемается. А мёртвого Ярослава отвязали от столба и сбросили на руки тем же деревенским — хоронить.

— Пусть мать попрощается… — пряча глаза, проговорил Никифор.

Мужики молча приняли обе ноши, и процессия двинулась по пыльной дороге в сторону деревни.

Уже в избе Лукерью аккуратно опустили на кровать лицом вниз, и соседская баба по имени Прасковья осталась за ней ходить. А тело Ярослава положили на стол — его надо было обмыть и подготовить к погребению. Этим занялись две другие бабы.

— Ты поплачь, Лукерьюшка… — жалостливо посоветовала Прасковья, смазывая лечебным снадобьем спину несчастной матери, которая пришла в себя. — Легче будет…

— Легче мне уже не будет… — глухо проговорила та. — Сыночек мой единственный, кровиночка моя… Почто с ним так?

— Видно, барыню прогневал… — обречённо предположила Прасковья.

— Змеюка она подколодная! — вдруг зло и отчётливо произнесла Лукерья. — Потешилась с сыночком моим и убила…

Бабы замерли. Никогда они не слышали от доброй и улыбчивой соседки подобных слов. Несмотря на боль, глаза той загорелись отчаянной решимостью.

— Что ты, что ты, Лукерья… — испуганно зашептала Прасковья. — Да неужто можно говорить такое? Ещё кто прознает… Бабоньки, она, наверное, от горя рассудком помутилась…

Лукерья посмотрела на Прасковью долгим немигающим взглядом, но ничего не сказала.

— Спи, болезная… — со слезой в голосе проговорила Прасковья. — Бог даст, оклемаешься…

Лукерья закрыла глаза и задремала. Бабы решили, что страдалица покорилась судьбе. А куда деваться? Доля их такая холопская. Барыня — хочет казнит, хочет милует. И никак иначе.

— Ну, так-то лучше… — тихо сказала Прасковья, и остальные покивали в знак согласия.

Но никто не мог даже предположить, какой ураган бушевал в груди несчастной Лукерьи. Они-то не могли, а Даша, наблюдавшая за происходящим, без труда читала её мысли, ведь в состоянии транса это оказалось несложно. «Берегись, барыня-змеюка, — думала крестьянка. — Отольются тебе мои слёзы… Жива буду — отомщу за смерть Ярославушки… Да и с того света тебя достану…» И столько лютой ненависти ощущалось в думах Лукерьи, что у Даши невольно волосы зашевелились на голове. Дальше мысли стали путаться, и страдалица заснула. А девушка всё гадала — что же такое замыслила убитая горем мать? Что, вообще, она могла сделать в подобных обстоятельствах? Чем была способна пронять жестокую и недосягаемую барыню?

«Фильм» шёл своим чередом, и перед глазами Даши возникла гостиная Дарьи Сергеевны. В креслах восседали солидные господа разного возраста, все мужчины. А у рояля расположилась дама средних лет, не очень красивая и в пенсне — она перебирала ноты. Похоже, компания уже сытно отобедала, и теперь настало время увеселений.

— Фелиция Марковна, желаете исполнить нам новый романс? — с некоторой иронией в голосе осведомилась Дарья Сергеевна.

При этом взглядом перехватила своё отражение в зеркале и осталась довольна — её красота и молодость очевидно и безоговорочно контрастировали с увядающей непривлекательной внешностью Фелиции Марковны. А других дам в гостиной не было, так что все восторженные взоры мужчин доставались ей одной. Дарье Сергеевне это и было нужно — она терпеть не могла соперниц в лице юных цветущих женщин, как равных ей по положению, так и среди крепостных. С последними было проще — она их просто уничтожала, а с красивыми знатными дамами старалась дружбы не водить. Дурнушки, оттеняющие её собственную миловидность — другое дело, всегда пожалуйста.

— Да… — рассеянно проговорила Фелиция Марковна, которая никак не могла отыскать нужные ноты. — Этот романс написал мой двоюродный брат…

— Весьма любопытно… — оживился пожилой седовласый господин.

Остальные взирали на неё с вежливым равнодушием — мол, что же, придётся потерпеть, всё равно ведь делать нечего. Наконец, Фелиция Марковна нашла искомое, поправила пенсне и ударила по клавишам. Аккомпанировала она себе не слишком удачно — излишне энергично и громко, заглушая собственный несильный, но довольно приятный голос. Голос-то был неплох, но, что и говорить, смотреть на эту сушёную воблу мужчинам казалось занятием малопривлекательным. То ли дело Дарья Сергеевна! Есть на чём остановиться взгляду. И поёт она — не чета Фелиции, которая в своём закрытом платье скорее напоминала строгую гувернантку. В общем, послушали, в глубине души изнывая от скуки, поаплодировали и, как положено, выразили своё восхищение, но ожидали, конечно, исполнения хозяйки.

— Дарья Сергеевна, ваш черёд! — оживились мужчины.

— Что вы, господа, я сегодня не в голосе… — для порядка пококетничала та.

— Ну что-нибудь, что вам самой угодно… Хоть несколько нот… — на разные лады продолжали её упрашивать гости.

Дарья Сергеевна позволила себя уговорить и подошла к роялю.

— Фелиция Марковна, вас не затруднит мне аккомпанировать? — обратилась она к приятельнице. — А то я что-то сегодня не в силах…

На самом деле ей хотелось предстать перед гостями в полный рост и, так сказать, во всей своей красе, чтобы те могли полюбоваться её изящной фигурой с аккуратными формами, новым выписанным из-за границы платьем и дорогим ожерельем, украшавшим глубокое декольте. Кроме того, петь стоя было удобнее — голос звучал свободно и уверенно.

Всё вышло так, как она и задумала. Мужчины, собравшиеся в гостиной, с нескрываемым восхищением смотрели на неё, любуясь её цветущей, пышущей красотой и молодостью внешностью и с наслаждением вслушиваясь в мудрёные пассажи, которые она выдавала. Без сомнения, голос у Дарьи Сергеевны был великолепным — глубоким, звучным, бередящим душу.

Фелиция Марковна аккомпанировала, обиженно поджав губы. Опять все лавры достались милашке Дарье Сергеевне! А ей, Фелиции, хоть пой, хоть не пой — результат один. Тридцать лет, а мужа нет. Было бы крупное состояние — тогда другое дело. В глазах окружающих она сразу бы стала и талантливой, и красавицей, ну и завидной невестой, конечно. А когда ещё нет солидного приданого, то и вовсе надеяться не на что. Разве что Господь Бог вмешается и поможет, только пока Он с этим не спешит.

— Браво, браво! — захлопали гости, когда Дарья Сергеевна допела романс, и на этот раз их похвалы шли от души.

После того как стих последний аккорд, в гостиную неслышно прошмыгнул дворовый мальчишка. Он принёс большое блюдо со всевозможными сластями, поставил его на боковой стол и хотел убежать, но тут его пригвоздил к месту грозный окрик барыни.

— Митяй, как ты посмел войти? — нахмурила брови она.

— Извиняйте, барыня, — испуганно поклонился парнишка. — Маманя велела — отнеси, говорит, господам, а то мне неможется… Хворая она.

И вдруг, когда он наклонился, из-за пазухи выпало два пряника — точно такие же красовались на блюде.

— Ах вот оно что! — вскричала Дарья Сергеевна, побледнев от гнева. — Ты, оказывается, вор! Так-то относишься к барскому добру!

В считанные секунды из довольной жизнью миловидной женщины она превратилась в разъярённую хозяйку.

— Да полно вам, Дарья Сергеевна… — послышался одинокий голос самого пожилого из гостей.

Остальные с осуждением смотрели на маленького воришку. Тот помертвел от страха, чуя, что ему не миновать суровой расправы. Он на чём свет стоит ругал себя за эти два пряника, которые стащил, чтобы порадовать младших сестрёнок, но было уже поздно.

Ноздри Дарьи Сергеевны дрожали от гнева, а глаза буравили несчастного жёстким взглядом.

— Знаете что, господа… — произнесла она тихим голосом, от которого у перепуганного насмерть мальчишки мороз пошёл по коже. — Не кажется ли вам, что у нас слишком мало развлечений?

Гости с недоумением уставились на неё.

— Да, да, слишком мало… — продолжала хозяйка. — И охотничьи псы мои что-то стали терять сноровку… Им нужна встряска… Прокоп!

Она позвонила. Тут же появился бородатый мужик.